«Пусть сердце моё заштопано,
в серой пыли виски,
Но я выбираю Свободу,
и — свистите во все свистки…
Но слаще, чем ваши байки,
мне гордость моей беды,
Свобода казённой пайки,
свобода глотка воды».
Эти строки, этот выбор, принадлежат великому барду, поэту, драматургу, киносценаристу Александру Галичу.
В этом году ему исполнилось бы 90 лет.
Александр Аронович Гинзбург (Галич — аббревиатура из начальных букв его фамилии и имени) родился 19 октября 1918 года в Екатеринославле, ныне Днепропетровске, в еврейской семье. Отец -Арон Самойлович Гинзбург, экономист, мать — Фейга Борисовна Векслер, работала в консерватории.
В 1923 году семья переезжает в Москву. После 9 класса Александр сразу поступает в два института: Литературный имени Горького и Оперно-драматическую студию К. Станиславского, где конкурс был 100 человек на место.
Одновременно учиться и там, и там было невозможно, и Литературный институт Александр оставляет. А через три года он переходит в Театр-студию А.Арбузова и В. Плучека (1939).
Когда началась война, Галича призвали в армию, но медкомиссия обнаружила у него врождённый порок сердца и освободила от службы. В первые годы войны он работает в прифронтовом театре и драматургом, и композитором, и актёром, а затем целиком занимается драматургией. Его пьесы «Вас вызывает Таймыр», (в соавторстве с К. Исаевым), «Пути, которые мы выбираем», «Под счастливой звездой», «Пароход зовут «Орлёнок» и т. д., а также сценарии фильмов «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу», «Третья молодость», «Бегущая по волнам» приносят ему известность и материальное благополучие. Кинокомедия по его сценарию «Верные друзья» получила приз в Карловых Варах. Казалось, всё складывалось удачно.
Евгений Евтушенко написал о нём:
«Галич был образован, красив, неотразимо обаятелен, остроумен… Он не слишком сопротивлялся репутации богемного соблазнителя и любителя вкусно откушать и выпить. Словом, личного повода диссидентствовать вроде и не было. Но вдруг его лучшая пьеса «Матросская тишина», которую в «Современнике» довели до генеральной репетиции, была запрещена».
Автору заявили, что он искажённо представляет роль евреев в Великой Отечественной войне. Этот эпизод Галич потом (через 20 лет) описал в автобиографической повести «Генеральная репетиция». Главные герои «Матросской тишины» — еврейская семья: Абрам Шварц и его сын, талантливый скрипач Давид, который уходит на фронт и участвует в освобождении родного города, а впоследствии умирает от ран.
Некая Соколова из ЦК КПСС разъяснила драматургу, в чём заключается идеологическая порочность его пьесы:
«Вы что же хотите, товарищ Галич, чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре шёл спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?! Это евреи-то!»
Эти откровения не могли не оказать своего воздействия. В творчестве Галича происходит перелом. Он пишет «Предостережение»:
«Ой, не шейте вы, евреи, ливреи,
Не ходить вам в камергерах, евреи!…
… А сидеть вам в Соловках и Бутырках,
А ходить вам без шнурков на ботинках,
И не делать по субботам «лехаим»,
А таскаться на допрос с вертухаем».
Те же настроения ощущаются в знаменитом стихотворении «Поезд», посвящённом памяти Соломона Михоэлса.
«Уходит наш поезд в Освенцим.
Наш поезд уходит в Освенцим сегодня
и ежедневно!»
В начале 60-х годов поэт берёт в руки гитару и, научившись играть за месяц, сочиняет песни, исполняя их под собственный аккомпанемент. Его песни становятся всё более глубокими и политически острыми.
Известный критик и правозащитник Лев Копелев пишет: «Давние знакомые и приятели, слушавшие песни, поражались, откуда у этого потомственного интеллигента, сноба и эстета это новое мироощущение, этот язык?
«За семью заборами, за семью запорами,
Сталинские соколы кушают шашлык.
А ночами, а ночами для ответственных людей,
Для высокого начальства крутят фильмы про бл-й.
… А в пути по радио целый час подряд
Нам про демократию делают доклад…»
К. Чуковский, как вспоминал Копелев, целый вечер слушал барда, просил ещё и ещё, а в заключение подарил свою книгу, написав «Ты Моцарт — бог, и сам того не знаешь!»
Галич живёт в эпоху расцвета бардовской песни: Окуджава, Визбор, Высоцкий… Каждый из них вошёл в историю русской культуры. Но даже среди них Галич стоит особняком. В то время, когда «оттепель подморозило», советские барды использовали «эзопов язык». Однако Галич в своих песнях бесстрашно называл всё своими именами. Елена Боннэр как-то сказала о нём: «В какой-то момент талант становится сильнее инстинкта самосохранения».
Обличая равнодушное отношение большинства советских людей к преступной интервенции в Чехословакию, Галич писал:
«А танки идут по вацлавской брусчатке,
И наш бронепоезд стоит у Градчан.
… А я умываю руки! А он умывает руки,
спасая свой жалкий Рим!
И нечего притворяться, мы ведаем,
что творим!»
Во время Шестидневной войны Галич написал «Реквием по неубитым». Он сам рассказывает об истории создания этих стихов:
«Когда началась Шестидневная война, я жил за городом, у меня испортился транзистор, поэтому я двое суток пользовался только сообщениями радиоточки (там лгали о поражении Израиля). И на второй вечер я написал стихи, которые совершенно не соответствовали действительности».
Он страшно боялся, что теперь, после победы, арабы уничтожат все три с половиной миллиона израильских евреев.
«… Шесть миллионов убитых,
а надо бы ровно десять!
Любителей круглого счёта должна
порадовать весть,
Что жалкий этот остаток сжечь,
расстрелять, повесить
Вовсе не так уж трудно,
и опыт к тому же есть!…
… Идут по Синаю танки,
и в чёрной крови пески!
Три с половиной миллиона осталось
до ровного счёта!
Это не так уж много — сущие пустяки!»
Академик Лихачёв сказал о Галиче:
«Это был действительно народный певец, певец народного дела… он был больной страданиями родины, больной тем, что у нас происходит».
Поэта очень возмущало замалчивание трагедии Бабьего Яра:
«А потом из прошлого бездонного
выплывет озябший голосок —
Это мне Арина Родионовна скажет:
«Нит гедайге, спи, сынок.
А над Бабьим Яром смех и музыка,
так что всё в порядке, спи, сынок.
Спи, но в кулаке зажми оружие —
Ветхую Давидову пращу!»
… Люди мне простят от равнодушия.
Я им — равнодушным — не прощу!»
Когда в коммунистической Польше в очередной раз поднялась волна антисемитизма, Галич написал потрясающую по своей скорбной силе поэму «Кадиш». В ней автор обращается к Янушу Корчаку, польскому еврею, знаменитому врачу, писателю, педагогу и доброму человеку, который говорил: «Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, как это делается». Корчак не захотел расстаться со своими воспитанниками — детьми и погиб вместе с ними в концлагере Треблинка.
И Галич мысленно беседует с ним:
«А мне то, а мне что делать?
И так моё сердце в клочьях!
Я в том же трясусь вагоне
и в том же горю пожаре,
Но из года семидесятого я вам кричу:
— Пан Корчак!
Не возвращайтесь! Вам страшно будет
в э-т-о-й Варшаве!
Вам стыдно будет в этой Варшаве!»
В «Балладе о вечном огне», посвящённой Льву Копелеву, рефреном проходит песня «Тум-балалайка». В предисловии поэт написал: «Мне рассказывают, что любимой мелодией лагерного начальства в Освенциме, под которую отправляли на смерть очередную партию заключённых, была песенка «Тум-балалайка», которую обычно исполнял оркестр заключённых».
«Всё ли про то спето? Слышишь,
труба в гетто
Мёртвых зовёт к бою!
Всё ли навек — с болью?
Ах, как зовёт эта горькая медь
Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь!
… Тум-балалайка, шпил-балалайка,
рвётся и плачет сердце моё!»Галич не был религиозным иудеем. Более того, в поисках «доброго бога», он, под влиянием крещёного еврея — отца Меня, принимает христианство. Но он очень любил Израиль. Вот как он выразил свои чувства в стихотворении «Песок Израиля»:
«Вспомни: На этих дюнах, под этим небом,
Наша — давным-давно — началась судьба.
С пылью дорог изгнания и с горьким хлебом,
Впрочем, за это тоже — тода раба!»
И всё же он полон сомнений («Вечный транзит»):
«И все мы себя подгоняем — скорее!
Всё путаем Ветхий и Новый Завет.
А может быть, хватит мотаться, евреи,
И так уж мотались две тысячи лет?»
Песни Галича пользовались огромной популярностью, они записывались на магнитофонные плёнки и расходились по всей стране.
«И всё-таки я, рискуя прослыть шутом,
дураком, паяцем,
И ночью, и днём твержу об одном:
не надо, люди, бояться.
Не бойтесь тюрьмы, не бойтесь сумы,
не бойтесь мора и глада,
А бойтесь, единственно, только того,
кто скажет: «Я знаю, как надо»…
… Гоните его! Не верьте ему!
Он не знает, как надо».
(Из «Поэмы о Сталине»)
1968 год был годом 50-летия Александра Аркадьевича.
Галич вспоминал:
«Была минута счастья в 1968 году. Весной этого года безумцы из Новосибирского Академгородка решили организовать у себя фестиваль песенной поэзии. Это был первый и последний фестиваль подобного рода… Мы пели на концертах, в гостинице,… в гостях. А в последний вечер состоялся большой концерт в зале Дома учёных. Зал вмещает около двух тысяч человек… Один из устроителей фестиваля с перепуганным лицом прибежал ко мне и сказал, что прибыло всё новосибирское начальство, обкомовцы, и привезли с собой три автобуса молодчиков, которые собираются устроить обструкцию… Я выхожу на сцену и чувствую спиной ненавидящие взгляды этих самых молодчиков. Я начал своё выступление с песни «Промолчи» (Старательский вальсок):
«И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надёжности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не «против», конечно, а «за»!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото».
А потом я спел «Памяти Пастернака»
«Разобрали венки на веники,
на полчасика погрустнели.
Как гордимся мы, современники,
что он умер в своей постели.
…Вот и смолкли клевета и споры,
словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародёры
и несут почётный караул!
Ка-ра-ул!»
Я закончил. Аплодисментов не было. Зал молчал… Зал начал вставать. Люди просто поднимались, и, стоя, молча смотрели на сцену. Это была демонстрация в память Пастернака».
И одновременно это была дань мужеству Александра Галича. Однако власть подобных выступлений не прощает. Не простили ему и поддержку Сахарова. В 1971 году поэта исключают из Союза писателей. А через несколько месяцев и из Союза кинематографистов. Практически это означало запрет на трудовую деятельность, то есть лишение средств к существованию. В 1974 году его практически выдавили из страны.
«Здесь в окне по утрам просыпается свет.
Здесь мне всё, как слепому, на ощупь знакомо.
Уезжаю из дома! Уезжаю из дома!
Уезжаю из дома, которого нет.
Я растил эту ниву две тысячи лет.
Не пора ль поспешить к своему урожаю?
Не грусти, я всего лишь на век уезжаю
От добра и от дома, которого нет».
Галич иммигрирует в Европу, где в Париже 15 сентября 1977 года он трагически погиб, по официальной версии, от несчастного случая — от удара током при подключении новой аппаратуры.
По другой версии — Галича убил КГБ. Вот что написал в своих воспоминаниях близкий друг Галича академик Сахаров:
«За одиннадцать с половиной месяцев до его смерти мать Саши (она оставалась в СССР) получила по почте на Новый год странное письмо. Взволнованной она пришла к нам: в конверт был вложен листок из календаря, на котором было на машинке напечатано (с маленькой буквы в одну строчку): «принято решение убить вашего сына Александра». Мы, как сумели, успокоили мать, сказав, что когда действительно убивают, то не делают таких предупреждений. Но на самом деле в хитроумной практике КГБ бывает и такое…».
Даже если они убили Галича, им не удалось и никогда не удастся уничтожить светлую память о нём, его пьесы, его стихи, его песни.
И вот даже в этом году, во время позорной «пятидневной войны» России с Грузией, молодёжь в Москве вышла на улицу с плакатами, где были начертаны слова из песни Галича:
«Снова, снова, громом среди праздности.
Комом в горле, пулею в стволе:
Граждане, Отечество в опасности!
Наши танки на чужой земле!»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
