На подмосковном военном заводе царил полный бардак. Непрерывно по заводу бегали комиссии из Совнархоза, ЦК и нашего проектного института. И все употребляли некрасивые слова. Срочным решением ЦК на завод была брошена бригада инженеров около ста человек для экстренной помощи. Неожиданно приехал Брежнев и тут же на совещании снял директора со словами: «Нет завода — нет директора». Обстановка накалилась, а ежедневные многочасовые совещания и бестолковая секретность очень мешали работать. Начальником этой огромной инженерной армады был назначен инженер-полковник военно-морского флота в отставке Илья Матвеевич Бяльский, а его заместителем — я. После стычки, которая произошла между нами, решили четко разделить обязанности. Он отвечает за связи с Совнархозом, заводом, нашим институтом и другими проектными организациями. Я отвечаю за проектные работы и за все вопросы, связанные с людьми. Нервозность обстановки и недружелюбное отношение заводчан, смотревших на нас косо и вообще не понимавших, зачем к ним пригнали варяг, заставляли нас особенно следить за дисциплиной.
… Анатолий Васильевич Перевезенцев был руководителем конструкторской группы из 7 человек. Высокий молодой мужчина с приятным открытым лицом был хорошо воспитан и обладал природным чувством такта. Однажды при обязательном утреннем обходе, проверяя то, что сделано за прошедший день, я почувствовал сильный запах алкоголя. Рядом со мной стоял Перевезенцев. Он старался отодвигаться от меня и дышать в сторону. Разговор был тяжелый и неприятный для обоих:
— Анатолий Васильевич, вы пришли на работу в нетрезвом состоянии. Что мне прикажете с вами делать?
— Я не пил сегодня. Это запах со вчерашнего вечера.
— На вашу беду, я умею отличать запахи.
— Даю честное слово, что это больше не повторится. Поверьте мне, пожалуйста.
— Хорошо, поверю, но не испытывайте моего терпения.
Он держал слово только три дня. Проходя мимо его стола, я увидел картину: Перевезенцев спал, положив голову на стол. Его сотрудники беспомощно переглядывались. Я разбудил его и попросил пройти со мной в пустой кабинет начальника отдела. Опухшее от пьянства лицо, дрожащие пальцы рук…
— Я не буду читать вам нотации. Но этот разговор последний. Вы будете уволены, если это еще раз повторится.
— Больше этого не будет. Я обещаю вам.
Он продержался целую неделю.
Когда я его увидел, он еле стоял на ногах.
— Анатолий Васильевич, давайте ваше командировочное удостоверение и заводской пропуск. Я закрываю вам командировку и аннулирую пропуск. Сегодня же отправлю телефонограмму в институт с проектом приказа о вашем увольнении с работы за систематическое пьянство.
— Роберт Эдуардович, пожалуйста, не делайте этого. У меня двое детей и жена не работает. Как нам жить? Я клянусь вам, что этого больше не повторится.
Приказ был подписан. На место Перевезенцева был назначен другой человек. Прошло две недели. Я шел домой через сад Баумана и, как говорят, нос к носу столкнулся со своей бывшей соученицей по автомеханическому техникуму при столичном автозаводе.
Мы не виделись около 15 лет. Люба была лучезарной звездочкой на нашем ученическом небосклоне. Она заряжала всех колоссальной энергией. Но сегодня — болезненно бледное лицо и чуть сгорбившаяся фигура. Видно, жизнь ее хорошо потрепала. Мы присели на скамейку, и Люба рассказала о том, что замужем, имеет двоих детей, но вот беда — муж пьет, сама она не работает. К тому же недавно мужа уволила какая-то бездушная сволочь…
При этом в глазах Любы была такая глубокая тоска, что можно было утонуть в сострадании к ней. Мы простились, и она побрела, ни разу не оглянувшись. Я стоял в каком-то странном оцепенении и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. На другой день я попросил одного из друзей Перевезенцева чтобы тот мне перезвонил. Перевезенцев позвонил мне, и мы договорились, что он приедет к концу рабочего дня, когда я не буду так задерган.
— Анатолий, ты хотел бы вернуться на работу? И если да, то можешь ли дать мне слово больше не пить? Я не забыл, что ты три раза обманывал меня, но, несмотря на это, я продолжаю почему-то верить тебе..
— Я скорее сдохну, чем нарушу вашу веру в меня.
— Я ничего обещать не могу. Мне нужно пробить свое решение через начальника бригады, местком, партком и директора института…
И начался бег с препятствиями. Начальник бригады угрюмо выслушал меня и сказал, что он не понимает зачем я ищу себе приключения на то место, на котором сижу. Я не хотел и не мог ему рассказывать о Любе. Илья Матвеевич понял, что здесь что-то личное, и завизировал проект приказа по институту. Председатель месткома Букашкина поставила свою подпись раньше, чем я договорил. Местком всегда горой стоял в защиту хулиганов, прогульщиков и пьяниц. Секретарь парткома — генерал в отставке Тортищев, был дотошен и въедлив. Перевезенцев его не интересовал. Он пытался понять мотивы моего решения. Я откровенно «крутил вола», рассказывая ему басни о перевоспитанных алкоголиках. Я его ни в чем не убедил, но изрядно надоел. И он с глубоким партийным вздохом поставил свою генеральскую закорючку. Оставалось самое неприятное. Подписать приказ у директора института Александра Моисеевича Гуллера, не выносившего пьяниц. Я молча положил на стол проект приказа. Гуллер поднял голову и посмотрел на меня с удивлением и негодованием одновременно. Потом он начал кричать, что я его не уважаю, не имею права приходить с подобными просьбами, и что с таким молочно-восковым характером я не могу работать руководителем. Я стоял молча у стола, не желая подливать масла в огонь. Он сделал паузу и неприятным тихим голосом спросил меня, почему я продолжаю стоять, когда он, кажется, ясно высказался обо мне и моей просьбе…
Приказ был подписан, Анатолий вернулся на работу, а я решил вернуть ему его группу. И он меня не подвел, ни разу не оступился. Потом вышло постановление правительства о передаче бригады из института на завод. Это означало потерю командировочных. Вначале уволился Бяльский, а затем и я. Жить в Москве и работать в Балашихе — это четыре часа в день на дорогу. Скучно и неумно. По слухам, дошедшим до меня, Перевезенцев вновь запил и был уволен с завода. Слава Б-гу, Гуллер об этом не узнал и не привел в исполнение свою угрозу выгнать меня, снова работавшего под его началом. От власти советско-соловецкой стало так тошно, что моя семья решила навсегда покинуть эту страну, и никогда не возвращаться сюда даже туристом или гостем. После подачи заявления на выезд из СССР меня и жену выгнали с работы, а сына — из института. На работу нигде не брали, даже на овощную базу. Денег не было. К сожалению, приходится писать о том, что родственники и друзья в страхе разбежались. И вдруг мне повезло: взяли на работу грузчиком в булочную у метро Красные Ворота. На второй день работы я вышел в торговый зал заплатить за батон. Одновременно со мной в помещение с улицы вошел Перевезенцев в таком же комбинезоне грузчика. Мы поздоровались. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Встретились так, как будто вчера виделись. Что это, природный такт или полное безразличие? Он сказал, что охотится за рижскими батонами, и добавил, что работает грузчиком в продовольственном магазине за углом. В свою очередь приглашал заходить к нему за продуктами. Я вспомнил о том, что прошло ровно 15 лет, как мы не виделись и как я встретился с его женой Любой после такого же перерыва. Прямо наваждение какое-то. Несколько раз мы ходили друг к другу за хлебом и продуктами. После Анатолий перешел работать в другой магазин на Маросейке, и я снова потерял его из виду… теперь уже навсегда. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.
Роберт Киршенштейн,
Нью-Йорк
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
