О себе Борис Ушеренко, автор приведенного ниже текста сообщает: «Родился в 1958 г. в Челябинске. Окончил Челябинский институт культуры с дипломом режиссера. И никогда им не был. Далее учился в Свердловске и Ленинграде, на отделении подготовки актеров музкомедии. Каковым так и не стал. Затем работал в Архангельске, где и начал печататься в 1986 г. в газете «Северный комсомолец». Окончил Петрозаводскую консерваторию как оперный певец. И не работал им ни дня. В 1991 г. переехал в Москву. С 1995 г. — исполнительный директор Российского еврейского конгресса. Курировал благотворительные и культурные проекты. С 1995-го публиковался в журналах «Октябрь», «Новый Крокодил», «Аншлаг», «Русский журнал», газетах «Совершенно секретно», «Литературная газета» (Клуб 12 стульев), «Век» и т. д. Поскольку с юности мечтал пойти по стопам прапрадеда, бывшего кантором… то при первой же возможности без всякого сожаления бросил поприще функционера и бюрократа и по приглашению общины г. Нюрнберга в 2003 г. отбыл в ФРГ. Где и тружусь кантором по сей день».
Предлагаем читателям познакомиться с его заметками о еврейской жизни в России конца 1980-х — начала 1990-х гг.
«Пуля — лучшая рецензия»
Завершив так предисловие, я, если и преувеличил, то незначительно. Мы жили на Новом Арбате, где автоматные очереди звучали в то время почти так же обыденно, как автомобильные гудки. И человеческая жизнь ценилась на вес свинца. Все персонажи вышедшей вскоре книги были замаскированы под псевдонимами. Сегодня эти предосторожности кажутся нелепыми, и я представляю действующих лиц под их подлинными именами.
Когда мы были бесхозными
«Но почему? — спросил я, — Гуся сделали перелетным? А Гольдшмидта и Шаевича гнобят системно?! Первого лишают визы. На второго нацеливают стволы всей ассенизации. А Лазар получает российское гражданство по упрощенной процедуре и ордена. Почему?!» Сережа Митрохин из нашей компании, сложившейся еще в студенческие годы, улыбнулся: «Так же, как власти нужны свои хозяйственники, банкиры, чиновники, ей нужны и свои евреи».
Период безнадзорности продолжался достаточно долго. Приблизительно с конца 1980-х. Можно условно обозначить его начало возникновением «Иггуд гаморим», союза преподавателей иврита. Еще живя в Карелии, я услышал о нем по «Голосу Америки» и успел записать телефон. Поскольку ближайший человек, знавший ивритский алфавит, жил в Хельсинки, вечерним поездом я отправился в Большой Девятинский. Маша и Дима Дусовицкие, да и другие учителя, были ребятами молодыми и бесстрашными. «Иггуд» размахнулся во всю географическую ширь (тогда еще не пост-) советского пространства. В тот же визит в столицу я отметился еще в двух еврейских местах.
На 2-й Фрунзенской только-только открылось МЕКПО — еврейское культурно-просветительное общество. Семья Сокол отдала свою квартиру под библиотеку и место встречи. Романтическое было время…
А вот третий адрес был хорошо известен, пожалуй, всем евреям СССР: ул. Архипова, 10. Ох, и посмеялся бы я тогда, скажи кто, что через несколько лет мне предложат возглавить эту общину! А я, наглец, еще и откажусь.
Внутри здания часы стояли, похоже, уже несколько десятилетий. Заглянувшему сюда иностранцу предлагали кипу. В аренду. За доллар. Помимо молящихся евреев, глаз различал и далеко не семитские физиономии… «Бурильщики» — так в моих командировочных отчетах в РЕК был озаглавлен раздел о деятельности региональных филиалов «Конторы Глубокого Бурения». Пустовал он редко. Хотя в описываемый период евреи отслеживались, скорее, инерционно, уже без особого пристрастия.
Чуть позже, ожидая в приемной уже подзабытого банкира, мы с ребе Гольдшмидтом беседовали на иврите. Когда секретарша пригласила к шефу, из угла поднялся неприметный мужчина и на безупречном лошн-койдеш предложил сопроводить. Мы переглянулись, мгновенно поняв, где этот еще моложавый, с военной выправкой человек мог изучать иврит.
Из сводок: «Оренбург. Есть прикрепленный к евреям куратор. Особо и не скрывается. По-домашнему, патриархально»; «На занятиях по еврейским дисциплинам в ЮрГу (Челябинск) присутствуют представители КГБ»; «Псков. Представители комитета появлялись в период становления благотворительной службы»; «Киров. Отслеживают каждое собрание. Держат руку на пульсе».
А вот к миллениуму, что совпало с приходом на пост главы ФСБ нынешнего гаранта, ситуация переакцентировалась: «Томск. В общину пришел молодой парень из ФСБ, представился и в рамках плановой работы предложил руку дружбы и сотрудничество»; «Уфа. Есть два куратора. Помогают в работе… Постоянно звонят и интересуются, как еще украсить жизнь евреев»; «Ижевск. Контакты есть. «Лояльные, хорошие».
Ну а еще чуть попозже совместный чаек уже пьется не вприглядку, а вприкуску: «Процесс в Омске. Редактор газеты «Шалом» Саша Саков — персонифицированный прокол советской контрразведки. Именно советской. Во-первых, потому, что де-факто советскую власть в городе еще никто не отменял. Во-вторых, методы у чекистов Омска незамысловатые и топорные. Испытывая понятный служебный зуд, они долго пытались сделать из тихого Сакова израильского шпиона, очевидно, предвкушая звездопад на погоны. Результаты — несколько скромных информашек в центральных СМИ о щупальцах «Моссада». А потом полное фиаско. Что в прессе, разумеется, отражено не было».
Укрепляется и ширится ФЕОР, структура Берла Лазара. Вспомню Митрохина: вовсю шла селекция «своих» и «чужих». Особенно показателен тот же Омск. Начальник местного юридического отдела «Сибнефти» назначается одновременно и координатором ФЕОР по региону: Новосибирск, Кемерово… На Хануку-2000 в синагогу в сопровождении свиты пожаловали Полежаев и Абрамович. Губернатор невзначай поинтересовался у председателя общины, сколько нужно, чтобы «содержать общину в пристойности». — «80–90 тыс. руб. в месяц». — «Это не деньги, — улыбнулся Полежаев, — можно и сто, и двести. И вообще, чего вы до сих пор не с нами?!» Подразумевалось, с ФЕОР. Окольными путями председателю объяснили, что деревянные здания имеют обыкновение гореть…
Ну и параллельно настраивается прицел и наводится резкость на конкурирующие фирмы. «Пермь. Зайдя в Хесед, местный бизнесмен застал там куратора из ФСБ. Закончив с благотворительностью, тот обернулся к пришедшему: «А с вами, если вы не возражаете, я хотел бы поговорить о РЕКе и в другом месте». Встретились на отлете. Долгие расспросы о том, что такое РЕК, ФЕОР и в чем основы их нынешних взаимоотношений».
Чуть позже. Все тот же Омск. Гостиница «Турист». Администратор перечислял прелести номеров люкс. Однако я предпочел, что-то поскромнее. А наутро выяснилось, что отель входит в сферу интересов энтомологов из чекистских кругов. И, как простодушно поделилась горничная, накануне они с полными сачками посещали один из люксов.
В Новосибирске на вылете меня задержали двое тусклых, долго гипнотизировавших подпись Гусинского на аусвайсе. Дотошно расспрашивали про деятельность РЕК. Углядев в окне готовый к отлету лайнер, я предложил задержать меня в установленном порядке. Или разойтись с миром. Они предпочли второе.
Во время написания книги начали случаться странные вещи. Внезапно стали пропадать письма. До этого у меня не было оснований жаловаться на работу почты. Впрочем, почта здесь, скорее всего, была ни при чем. Вернувшись однажды домой, я обнаружил следы анонимного интереса к содержимому моего компьютера. После этого я уже не удивлялся постоянным шорохам в телефонной трубке и внезапно прерывающейся связи.
Ну а впереди было еще много чего… Поветрие растяжек с минами, фальшивых и настоящих. С антисемитскими лозунгами по соседству. Посылки с белым порошком в адрес еврейских организаций. И если бы только это… Дон Корлеоне охотно помогал людям выпутаться из неприятностей, которые сам же и организовывал.
Впрочем, период еврейской «безотчетности» и «неприглядности» некоторые датируют, начиная с первого визита Горбачева в США. Эти апокрифисты утверждают, что на обратном пути М. С., просмотрев американскую прессу, поинтересовался у Танкреда Голенпольского: «А почему, собственно, у нас нет еврейской газеты?»
Танкред
Я помню его только стариком. Причем Лев Разгон, шагнувший за 90-летний рубеж, таковым отнюдь не казался. Дело, конечно, было во внутреннем возрасте. На еврейском издательском фронте Танкред, блестящий ученый, американист и переводчик, выглядел явным тыловиком.
Сперва начал выходить «ВЕСК». Это был мутант, сочетавший «еврейскую» и «советскую» культуры. Храню буклет, посвященный открытию на Таганке Центра им. Михоэлса в 1989-м. Каждую страницу там украшает виньетка: серп и молот в сцепке с магендавидом.
«В ходе встреч в Госдепартаменте, проводившихся в рамках официального визита в США исполнительного директора РЕК Б. У.»… В принципе, дальше можно бы и не продолжать. Тем не менее. У нашей маленькой делегации возникло окно в графике. Полюбовавшись висевшим в приемной Дж. Коллинза плакатом «Октябрьская революция — мост к светлому будущему», и, решив использовать паузу с толком, я подсел к одному из общедоступных госдеповских компов. И попытался зайти на англоязычный сайт «Международной еврейской газеты» (МЕГ), анонсированный Танкредом с месяц назад. Но строка состояния лишь бормотала мантру тех лет: «Обнаружен узел web, ожидается ответ…»
А его незабвенные панические атаки! Увы, обоснованные. «Танкред Григорьевич, интригующая у вас фасадная полоса в последнем номере! «Как уже сообщал наш внештатный корреспондент в пошлом спецвыпуске, в апреле в Швейцарии состоится водичный симпозиум в рамках венеральнойконференции…» Кажется, Гусман предложил выпускать опечатки МЕГ отдельно. И допустил, что разбирать будут гораздо лучше, чем саму газету.
Резюмирую вердиктом Миши Фридмана: читаю МЕГ — засыпаю; открываю прохановскую «Завтра» — оторваться невозможно, со страстью пишет!
Все-таки, несмотря на внешнюю желчность, было в нем что-то трогательное. И старомодное…
Розовский
Так или иначе, еврейская жизнь закипала. Мероприятия, как правило, сопровождались концертами. Состав выступавших впечатлял. Помимо прочих, к которым отношу себя, — Кобзон, Мулерман, Шифрин, Абдулов со Стекловым, Шаинский, Розовский.
«Мама? Гречанка. Папа? Папа — инженер!» Копирайт Марика. Все последующие — плагиаторы. Уже в те былинные времена на сцене Театра у Никитских ворот шли «Фокусник из Люблина» Башевиса-Зингера, «Гамбринус», «Майн кампф. Фарс» Табори.
Энтузиазм его неиссякаем. Прочитав мое абсолютно мертворожденное драматическое творение, опубликованное по счастью под псевдонимом, Марик преобразился: «Ты знаешь, почему Пуришкевич призывал бороться с евреями?! Потому что в каждом из них сидит великий русский писатель! Так вот, в тебе сидит великий еврейский писатель!» Цитирую без смущения. В каждом еврейском ребенке, терзающем скрипку, он видел если не Ойстраха, то хотя бы Эйнштейна.
В концертах Марик выступал в качестве автора-исполнителя. Стихи были Юнны Мориц, Юрия Ряшенцева, Моисея Тейфа. Которые он положил на свою удивительную музыку. Причем, не имея академического голоса, пел абсолютно, верно, с классической точки зрения. Но не это цепляло. «Кихелах и зэмелах»… фермата на пианиссимо… Мало кто в зале сдерживал слезы. Я не был исключением.
Репертуар мой был вынужденно ограничен. Приезжая в столицу утром, я отбывал ночной «Карелией». Постоянного концертмейстера не могло быть по определению. Оставалось петь а-капелла. И вот однажды подфартило. Удалось экспроприировать у Розовского великолепного Георгия Александровича, с ходу, читавшего с листа. Валя Ломаченкова, скрипачка и альтистка, тоже аккомпанировавшая Марику, предложила подыграть. Но я отказался. Не из снобизма. Просто пианист уже гарантированно отбывал в Америку. Валя же никуда не собиралась. А пострадать за сионизм, не будучи даже евреем, — явный перебор. Выстрелить этим номером я собирался еще с полгода назад, на сольнике в ДК МЭЛЗ. И пальнул бы, если б ответственный за благонадежность не отмахнулся испуганно: «Под цугундер подвести хочешь?! Нас хоть пожалей». И я притормозил. А 1 октября 1989 г., на организованном МЕКПО в Киноцентре на Красной Пресне концерте памяти жертв Бабьего Яра, «бурильщиков», вроде, не наблюдалось.
Перед второй песней я дал аккомпаниатору знак подождать. И обратился к залу: «Сейчас прозвучит песня, которая в этой стране в последний раз исполнялась в 1918 г. Надеюсь, следующий перерыв будет меньше». И начал: «Коль од балевав пэнима…» Вдруг до меня донесся странный звук, непрерывные медленные стуки, один за другим. Хлопали сидения кресел. Вскоре стоял весь зал. Разумеется, качество моего исполнения здесь было ни при чем. Просто случилось звездное мгновение для сотен людей. Мгновение, объединившее ликующим ощущением Свободы.
С этого момента меня ангажировали исключительно для биса «Хатиквы». Сбалансированной гимном СССР. Но однажды что-то не заладилось у Людмилы Рюминой, и в Доме кино пришлось ограничиться одной а-капелла. А после концерта р. Довид Карпов предложил работу разъездного кантора в хабадской организации «Хама». За плечами уже была Академия канторского искусства. Да и генетические шпаргалки прапрадеда-кантора способствовали…
Из путевых заметок
«Петрозаводск. Определить, подвергалось ли еврейское кладбище погромам, не представляется возможным. Ввиду критического состояния такового».
«Омск. В городе безнаказанно функционирует улица Рабиновича».
«Душещипательная беседа в Зауралье:
— Сколько человек приходит на молитву в субботу?
Габай:
— До ста.
— А конкретнее?!
Габай:
— Восемьдесят.
— А сколько из них приходит именно молиться?! Я имею в виду застолья после службы.
Раввин:
— Ну, знаете, трудно так говорить, чтобы конкретно сказать…
— Хорошо. Сколько человек числятся в списках благотворительной столовой?
Раввин:
— 15.
Чуть позже я убедился, что о реальном количестве прихожан все-таки можно было получить представление. Подсчитав число молитвенников, стоявших на полке вверх ногами».
«Разговор в Оренбурге: «У нас тут своя спецификэ. Если человек не ест свинину в субботу, скорее всего — ортодокс, а возможно, и тайный хабадник. Если не употребляет только в Йом-Кипур — реформист. Ну а если найдется который вообще от нее сознательно отказывается, значит, мусульманин».
«Мурманск. Когда мусульманская община вознамерилась построить мечеть, неизвестные проникли на стройплощадку и сожгли строительную технику. На имя руководителя строительного треста Иосифа Розенблата пришло устрашающее письмо. Т.е. русские грозили карами еврею, если тот возьмется за строительство мечети».
«Омский ученый Михаил Николаевич Савиных, русский по национальности. Защитил диссертацию «Законодательная политика российского самодержавия в отношении евреев во второй половине XIX века «. Ничего необычного не вижу, скорее тенденция. Достаточно вспомнить идишиста А. Белова из Самары. Между прочим, в Челябинске и Воронеже иврит преподают татарка и литовка соответственно. А Красноярским музеем еврейской общины ведает замечательная русская женщина Наташа Орехова. Она же, между прочим, показала мне изумительный документ, выданный в 1937 г. в г. Пизе одному из основателей местной общины Вульфу Лурье. Изучившему, как явствует из текста, «итальянский язык и культуру». Бланк исполнен на лощеной бумаге и оснащен внушительной шапкой: Gruppo universitario fascista».
Пенза. Исаак Гохман
Лет 15 назад он прошел «паровозом» по некоему серьезному делу и провел достаточно времени на казенном довольствии. Вернувшись, Гохман направил саккумулированную энергию в мирное русло. Сокрушенные натиском городские власти практически без боя сдали здание синагоги. Исаак помог отремонтировать его. И уже была назначена дата торжественного открытия. Но тут по городу зашелестели слухи о том, что местные «баркаши» и «памятники» тоже готовятся отметить это событие. Видный милицейский чин лично позвонил Гохману и предложил помощь. «Николай Петрович, — ответил Исаак, — я сильно тронут, честное слово. Однако я думаю, мы постараемся обойтись своими скромными силами. И вообще, вы знаете, меня почему-то томит предчувствие, что в этот прекрасный день у ваших орлов совсем не окажется в городе работы». Через пять минут телефон зазвонил снова. «Изя! — произнес дребезжащий старческий голос, — мене стало только что известно, что наш светлый праздник интересуются омрачить. И что тебе звонили милицьонэры, и ты отказался взять у них одолжение. А ты подумал за этих шлеперов-погромщиков?! Изя, ты же еще маленький, ты же не помнишь струковцев у нас в Житомире. Что это будет, Изя?!» Но Изя знал, что это будет. И когда солнечным летним днем довольно стройная колонна интересантов притопала к синагоге, они увидели там толпу евреев, Исаака в неизменном смокинге и ни одного голубого кителя. Зато по всей периферии события, расплываясь в ласковых золотозубых улыбках, стояли заметно оживившиеся при их появлении ребята, лапищи которых были щедро испещрены наколками. И этими лапищами они приветливо замахали новым гостям. После краткого замешательства прибывшие спешно ретировались. А в сводках милицейской хроники в тот день действительно не было зарегистрировано ничего интересного.
Здесь я заканчиваю с пространством, то есть географией и возвращаюсь к хронологии.
«Я здесь работаю»
Утром 15 апреля 1995 г. от Покровки по улице Архипова спускался мужчина средних лет… Стайка синагогальных нищих, завидев приближающегося клиента, профессиональным спазмом прочистила горло, но мужчина небрежно бросил им: «Я здесь работаю»… Так состоялась моя инаугурация. Накануне мне позвонили и призвали на подмену ушедшей в декрет секретарши раввина Гольдшмидта.
Сэм Грин, тогда еще не директор Института России при Лондонском Королевском колледже, но московский корреспондент «Форвертс», нащупал странную асимметрию в карьерах р. Гольдшмидта и р. Лазара. Оба приехали почти одновременно и еще в СССР. Но первый вошел в официозную структуру синагоги «на горке». А второй стал раввином хасидской общины в Марьиной Pоще, относившейся, скорее, к андерграунду. Впоследствии же ситуация зеркально переменилась.
Поначалу раввин держал дистанцию в отношениях со мной. Это продолжалось месяца два, до одного примечательного случая. Однажды к нам обратилась женщина, жившая в военном гарнизоне неподалеку от Москвы, с просьбой о подтверждении еврейства. «Что ж, — благодушно отозвался р. Гольдшмидт, — давайте адрес, мы пошлем туда эксперта». Бедняжка, видимо, представила, как в их закрытый городишко, где все друг друга знают, приезжает пейсатый иешиве-бохер и, картавя, требует начальника архива. Наверняка у нее мелькнула мысль, не лучше ли скоротать остаток дней гойкой. Но она собралась с духом и предложила: «Может, я привезу вам домовую книгу?» И через пару дней доставила объемистый фолиант. «Завтра с девяти утра, — с мучительной неловкостью выдавило мое чиновничье рыло, внутренне содрогаясь от стыда. — У нас не приёмный день». «Что же делать?! — заломила руки дама, — мне дали книгу только на сегодня». Предчувствуя втык, я поплелся к начальству. И раввин уступил. Получив вожделенный документ, визитерша оглянулась, порылась в сумочке и распустила веер зеленых купюр. По правде говоря, мне всегда больше нравился Франклин. Но я ничем не выказал своего предпочтения. «У нас зарплата есть!» — с вызовом сообщил я. Мадам, однако, упорно продолжала склонять меня к нравственному падению. Во время нашей пикировки руководство несколько раз выходило через мою проходную конуру по своим делам, и тогда гостья прятала свои сребреники. Тут меня вызвали, и я оставил ее наедине с гроссбухом, где фиксировал бюджетные тайны сионских мудрецов. А вернувшись, обнаружил, что предбанник пуст, а между страницами зеленеет закладка.
Я извлек сувенир и отправился по инстанции. «Тут женщина, ну эта, из гарнизона, хотела мне взятку дать». Раввин усмехнулся и с интонацией игрока, выкладывающего на стол двадцать одно, произнес: «Я знаю». Я выдержал паузу и предъявил двух тузов: «Так она мне ее дала». Раввин растерялся. «Ну так что с деньгами делать-то?!» — тормошил я. В глазах собеседника мелькнуло нечто, до сих пор не наблюдавшееся: «Оформите как доход раввинского суда, — сказал он, — и возьмите свой процент». Вот так, собственно, все и началось.
Имя — РЕК
Постепенно, р. Гольдшмидт посвятил меня в свои планы по превращению КЕРООР (Конгресс еврейских религиозных общин и объединений России) в мощную разветвленную структуру. Для этого, разумеется, нужен был не просто спонсор, а фигура, способная придать идее не только финансовый, но и социальный вес. Для начала меня вооружили списком шести потенциальных жертв. И вот тогда я понял: если в названии фирмы или банка есть слова «Славянский», «Русский» или «Российский» — нам туда. Это значит, что русских или даже славян там практически нет. Вторичный признак — обилие икон.
Итак, первый по списку. Не припомню фамилию банкира, закодированного в книге как Деревягин. Допустим, Дубинин. Олигарх удостоил краткого, но личного телефонного общения. От генетической запятнанности отрекаться не стал, но сослался на случившийся в банке пожар. И предложил побеседовать через полгодика. Видимо, догадывался, что пожар обойдется дешевле.
Номер второй — Я. Уринсон. Безупречно вежливые секретарши. И недосягаемый патрон. Не думаю, правда, что он был так безнадежно занят. Видимо, сообщив, откуда звоню, я изначально не прошел селекцию. Так и не повидались.
Далее продолжалось однотипно. Два примера, уже в преддверии создания РЕК, но достаточно характерные.
Цитата из Гусинского: «У меня есть один товарищ, у него мама еврейка. Он один из губернаторов. Он мне позвонил и сказал: «Слушай, что делаешь?! У меня мама перепугалась. Сейчас начнутся в России погромы. Это когда мы объявили о создании конгресса». Неназванный губернатор, как можно догадаться, — Немцов.
А Шалва Чигиринский, выслушав мои патетические медитации, покачал головой и изрек: «Но ведь это ужасно!» Его можно было понять. По отдельности спокойнее. И делать бизнес, и помогать собратьям в меру сил. А тут евреи собираются в количестве, явно превышающем санитарную норму. Да еще не без демонстративности. Так думали многие. Помню наш с р. Гольдшмидтом разговор об одном из потенциальных спонсоров. Я пожаловался на тщетность своих попыток «дойки». И сокрушенно признался, что даже посулил бизнесмену памятную доску в синагоге, но все оказалось напрасно. Раввин прищурился: «Есть люди, которые готовы заплатить, лишь бы их имя не фигурировало». Я взял на вооружение. До создания РЕК оставалось несколько недель.
Борис УШЕРЕНКО
Источник: «Еврейская панорама»
9tv.co.il
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 3,67 из 5)
Загрузка...
