27-я полоса газеты “Еврейский Мир” (N№611) была посвящена критике моих материалов, ошибкам, которые я допустил. Полагаю, что авторы писем в газету не придумывают для своих посланий заголовки. Как правило, не публикуются в адрес одного автора в одном номере на одной полосе два критических материала на разные темы, не ознакомив с ними автора до публикации. Может быть, имело смысл на соседней полосе опубликовать и мой ответ? Впрочем, это относится не к существу дела, а к этике и стилю.
Итак, первое письмо озаглавлено: “Подобные ошибки недопустимы!” Согласен с названием, а вообще полемики по поводу письма Бориса Цинмана в редакцию, хоть оно и напечатано под рубрикой “Полемика”, не получится. Господин Цинман написал о том, что я перепутал двух Мироновых — спикера Совета Федерации Сергея с лидером Национал-державной партии Борисом. Это правда. Для меня — крайне огорчительная ошибка. Приношу свои извинения и редакции, и читателям газеты.
Я долго думал: написать о том, как это произошло, или не писать? Пришел к выводу, что оправдания мне нет, и за повторение чужих ошибок тоже надо расплачиваться. Единственное, с чем не могу согласиться, так это с оценкой г. Цинманом Сергея Миронова: он и антикоммунист и, будучи в Израиле, отказался встречаться с Арафатом, и “тесно взаимодействовал с Путиным (в то время ближайшим помощником А. Собчака)”. Сегодня С. Миронов по-прежнему тесно взаимодействует с Путиным и является одним из кандидатов на пост президента России. Он постоянно произносит столь верноподданнические речи в адрес Путина (кстати, первым предложил увеличить его президентский срок), что, слушая его, испытываешь чувство неловкости и даже стыда. Кстати, на днях Сергей Миронов посетил одну из российских школ и позволил себе националистические высказывания. На сей раз я не перепутал: Сергей, а не Борис. Естественно, все это не умаляет моей вины, я просто возражаю против использования критических заметок в мой адрес в качестве повышения рейтинга и рекламной кампании Сергея Миронова, за которого в марте могут голосовать и читатели газеты “Еврейский Мир” — российские граждане. Информацию о Сергее Миронове, которую поведал г. Цинман, полной и объективной никак не назовешь.
* * *
Значительно сложнее обстоит дело с другим письмом, озаглавленным “Пощечина” (автор Аркадий Верзуб). Начинается оно очень драматично: “Я сегодня получил пощечину. Получил от уважаемого мною человека”. Этот уважаемый человек — я, Иван Менджерицкий. Вернее, бывший уважаемый… Письмо рассказывает о моей повести “Гойка”, которая печаталась во многих номерах газеты “Еврейский Мир”.
Краткое содержание. Он — Семен Зискинд, она — Клавдия Шаврина — учились на рабфаке, познакомились, полюбили друг друга, поженились, в 36-м году у них родился сын Гриша. Оба радовались жизни. А потом — война. Семен имел броню, но когда фашисты вплотную подошли к Москве, ушел в ополчение. Его жена и сын уехали в эвакуацию. Семен погиб, защищая столицу. Через 9 месяцев после последней ночи, проведенной вместе с Семеном, у Клавдии родилась дочь, отец которой погиб шесть месяцев назад.
Тяжело жила семья Зискиндов в эвакуации. Клавдия работала в госпитале санитаркой, а с утра — письмоносцем на почте. Потом семья вернулась в Москву, и Клавдия опять горбилась на двух работах. Надо было поднимать детей. Но сберегла, вырастила. Через многое пришлось пройти, многое выдержать, но смогла, выстояла. В 52-м году сыну предстояло получать паспорт. И мама объяснила ему, что хочет, чтобы он взял фамилию отца. Семен Зискинд был сиротой, и если сын не возьмет фамилию отца, то получится, что Семена Зискинда как будто никогда и не было. Сын согласился. “И еще тебе надо будет взять его национальность, — говорила мать. — Фамилия Зискинд обязывает”. Мальчик согласился и с этим. Вот такая героиня повести — Клавдия Ивановна Шаврина.
Воспоминания Клавдии Ивановны проходят на фоне празднования ее 90-летия. Живет она в Нью-Йорке, в иммиграции, с детьми и внуками. Аркадия Верзуба пока все устраивает. Прямая цитата: “И я благодарен господину Менджерицкому за то, что дал мне и другим читателям “Еврейского Мира” прикоснуться к достойной судьбе русского человека, вырастившего еврейских детей”.
Я думаю, что, если бы Клавдия Ивановна была не персонажем повести, а реальным человеком, она бы очень удивилась, прочитав эту фразу. Она вырастила не еврейских детей, она вырастила детей, отец которых был евреем, а мать — русской. Она поступала так, как подсказывала ей житейская мудрость, ее понимание жизни и любовь к покойному мужу. Это были ее дети, и она не думала, русские они или еврейские. Она думала о том, как вырастить их честными, совестливыми и порядочными. Чтобы всегда помнили и чтили своего отца. Это ей было важнее всего.
И вот финал повести, после которого г. Верзуб потерял ко мне всякое уважение.
Происходит все на следующий день после празднования 90-летия Клавдии Ивановны.
Прямая цитата: “Назавтра, в воскресенье, день был солнечным, но не жарким. Клавочке очень хотелось посидеть у океана, услышать шум волн и крики чаек, почувствовать прикосновение ветра к своему лицу, ощутить запахи водной стихии.
Все это сделать совсем не сложно. Океан был рядом с домом, где она жила с сыном и невесткой. И в начале одиннадцатого Гриша привел маму на деревянную набережную, нашел ей место на скамейке и вернулся домой. Они договорились, что сын придет за ней часа через полтора. На длинной скамейке сидели одни женщины. Конечно, все они были моложе Клавдии Ивановны — кто на десятилетия, а кто всего на несколько лет.
Сидевшая рядом с ней дама в шляпке повернулась и сказала:
— Давайте знакомиться. Меня зовут Рива. Это сокращенно от Ребекки.
— Красивое имя, — сказала Клавочка.
— Вам, правда, нравится? Спасибо.
— А меня зовут Клавдия. Сокращенно Клава.
Рива нагнулась к ней, спросила, чуть понизив голос:
— А кто вы будете по национальности?
— Я русская, — ответила Клавочка.
Наступила чуть заметная пауза.
— Ничего страшного, — сказала Рива. И, обернувшись к своим товаркам, объяснила: “Гойка”.
Все. Прошу прощения за столь долгую цитату. Почему же г. Верзуб ощутил пощечину?
“… Потому что, — пишет г. Верзуб, — на мой взгляд, суть всего рассказа о прекрасном человеке заключается в последнем предложении. Приговор: “Гойка”. Не приняли ее евреи… И никаких комментариев”.
У меня вопрос: почему “гойка” — это приговор? Почему нееврей — это приговор? А еврей — это тоже приговор? С каких пор национальность стала приговором? Что значит “ее не приняли евреи”? А они ее знают? А она просилась к ним в компанию?
Господин Верзуб, вы бы задали самому себе простые вопросы: “Почему возможен такой часто встречающийся диалог? И кто кому дает пощечину?” Слова “гой”, “гойка” не являются оскорбительными. Возможно, вы считаете по-другому. Тем хуже для вас. Как мне объяснили, эти слова означают “нееврей”, “нееврейка” или в более широком смысле — “не наш”. Эти слова часто употребляют евреи. Почему? Ответ грустный: у них есть основания или, если хотите, печальный опыт общения с людьми других национальностей. Они как бы предупреждают соплеменников: “Не наш”, значит, не расслабляйся, на всякий случай, будь ко многому готов.
И еще один вопрос, может быть, самый главный: “Кто в этом недоверии виноват?” Уверен, что власть, государство, которые много говорили про интернационализм, а на самом деле постоянно натравливали один народ на другой, сеяли неприятие, недоверие, вражду. Вот от кого мы все получали пощечины, господин Верзуб.
Надеюсь быть вами понятым. Возможно, мне повезет, и вы амнистируете меня, как и раньше, будете считать “умным и интеллигентным”, а не бандитом и юдофобом.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
