3 сентября писателю и публицисту Сергею Донатовичу Довлатову исполнилось бы 70 лет. Творчество Довлатова по-прежнему вызывает интерес: ведь он честно рассказывал о себе самом и о времени, в котором жил. Эмиграция сделала его произведения читаемыми и на родине, и во всем мире. Довлатов считал, что в его жизни было три города — Ленинград, Таллин и Нью-Йорк. Из многочисленных попыток напечататься в советских журналах ничего не вышло. Набор его первой книги был уничтожен по распоряжению КГБ. С конца 60-х Довлатов публикуется в самиздате, а в 1976 году некоторые его рассказы были опубликованы на Западе в журналах «Континент», «Время и мы», за что был исключен из Союза журналистов СССР. В 1978 году из-за преследования властей Довлатов эмигрировал в Вену, а затем переселился в Нью-Йорк, где издавал «лихую» либеральную эмигрантскую газету «Новый американец». Одна за другой выходят книги его прозы — «Невидимая книга» (1978), «Соло на ундервуде» (1980), повести «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983) и др. К середине 80-х годов добился большого читательского успеха, печатался в престижном журнале «New-Yorker». Довлатов — писатель-минималист, мастер сверхкороткой формы: рассказа, бытовой зарисовки, анекдота, афоризма. Стилю Довлатова присущи лаконизм, внимание к художественной детали, живая разговорная интонация.
Сергей Довлатов родился в семье театрального режиссера Доната Исааковича Мечика, еврея, и литературного корректора Норы Сергеевны Довлатовой, армянки. Думаю, что читателям будет интересно прочитать его высказывания по национальному вопросу, о себе, о евреях и Израиле, позаимствованные мной из различных литературных источников.
*****
Я родился в эвакуации, в Уфе. С 1945 года жил в Ленинграде, считаю себя ленинградцем. Три года жил в Таллинне, работал в эстонской партийной газете. Потом меня оттуда выдворили: не было эстонской прописки. Вообще-то мать у меня армянка, отец еврей. Когда я родился, они решили, что жизнь моя будет более безоблачной, если я стану армянином, и я был записан в метрике как армянин. А затем, когда пришло время уезжать, вьыснилось, что для этого необходимо быть евреем. Став евреем в августе 1978 года, я получил формальную возможность уехать…Я знаю, что это кому-то кажется страшным позором, но у меня никогда не было ощущения, что я принадлежу к какой-то национальности. Я не говорю по-армянски. С другой стороны, по-еврейски я тоже не говорю, в еврейской среде не чувствую себя своим. В сущности еврей – это фамилия, профессия и облик. Бытует деликатный тип еврея с нейтральной фамилий, ординарной профессией и космополитической внешностью… Я, сын армянки и еврея, был размашисто заклеймен в печати, как “эстонский националист.
*****
Так кто же мы наконец? Евреи или не евреи? В Союзе нам жилось легко и просто. Еврейство было чем-то нехорошим, второсортным… Бывало, что люди утаивали свое еврейство… Нормальные люди вели себя разумно. Не орали без повода – я еврей! Хоть и не скрывали этого. И вот мы приехали. Русские дамы с еврейскими мужьями. Еврейские мужчины с грузинскими женами. Дети-полукровки… И выяснилось, что быть евреем не каждому дано. Что еврей – это как почетное звание. И вновь мы слышим – докажи! Предъяви документы. Объясни, почему ты блондин. Почему без затруднений выговариваешь “р”?.. Между прочим, это и есть расизм. Будь евреем. Будь русским. Будь грузином. Будь тем, кем себя ощущаешь. Но будь еще кем-то, помимо этого.
*****
Овчарку звали Голда. В этом сказывались дядино остроумие и едва заметный привкус антисемитизма. Многие армяне (особенно грузинские армяне) недолюбливают евреев. Хотя куда логичнее бы им недолюбливать русских, грузин или турок. Евреи тоже не питают к армянам особых чувств. Видимо, изгои не склонны любить других отверженных. Им больше нравится любить хозяев. Или на худой конец – себя.
*****
Умение шутить, даже зло, издевательски шутить в свой собственный адрес – прекрасная, благороднешая черта неистребимого еврейства.
*****
Что ты думаешь насчет евреев? – А что, евреи тоже люди. К нам в МТС прислали одного. Все думали – еврей, а оказался пьющим человеком.
*****
Один наш знакомый горделиво воскликнул: ”Меня на работе ценят даже антисемиты!” Моя жена в ответ говорила: ”Гитлера антисемиты ценили ещё больше.”
*****
Мы беседовали с классиком отечественной литературы – Пановой. «Конечно, – говорю, – я против антисемитизма. Но ключевые позиции в русском государстве должны занимать русские люди». «Дорогой мой, – сказала Вера Федоровна, – то, что вы сказали, – это и есть антисемитизм. Ибо ключевые позиции в русском государстве должны занимать НОРМАЛЬНЫЕ люди.
*****
Антисемитизм – лишь частный случай зла, я ни разу в жизни не встречал человека, который был бы антисемитом, а во всем остальном не отличался бы от нормальных людей.
*****
Около семи к Марусиному дому подкатил роскошный черный лимузин. Оттуда с шумом вылезли четырнадцать испанцев по фамилии Гонзалес. Это были: Теофилио Гонзалес, Хорхе Гонзалес, Джессика Гонзалес, Крис Гонзалес, Пи Эйч Ар Гонзалес, Лосариллио Гонзалес, Марио Гонзалес, Филуменио Гонзалес, Ник Гонзалес и Рауль Гонзалес. И так далее. Был даже среди них Арон Гонзалес. Этого не избежать. (Из повести ”Иностранка” – А.З.)
*****
Однажды я техреда Льва Захаровича назвал случайно Львом Абрамовичем. И тот вдруг смертельно обиделся. А я все думал, что же могло показаться ему столь уж оскорбительным? Наконец я понял ход его мыслей: “Сволочь! Моего отчества ты не запомнил. А запомнил только, гад, что я — еврей! ( Из записных книжек писателя – А.З.)
*****
Кнессет принял важное решение об аннексии Голанских высот. Решение Кнессета вызвало единодушное осуждение большинства мировых правительств. В том числе и правительства США. Все это порождает довольно грустные мысли.
Я уже говорил, поведение государства и поведение человека – сопоставимы. Самозащита и обороноспособность – понятия адекватные. Разница в масштабах, а не в качестве. Попробуем взглянуть на это дело с житейской точки зрения. Я учился в послевоенной школе. К тому же – в довольно бандитском районе. Времена были жестокие. Окружающие то и дело пускали в ход кулаки. Меня это не касалось. Я был на удивление здоровым переростком. А теперь вообразите хилого мальчишку, наделенного чувством собственного достоинства. К тому же – еврея в очках. Да еще – по фамилии Лурье. Лурье приходилось очень туго. Местная шпана буквально не давала ему прохода. Раза три Лурье уходил домой с побитой физиономией. На четвертый раз взял кирпич и ударил по голове хулигана Мурашку. Лурье выбил ему шесть зубов “от клыка до клыка включительно”. (Так было сказано в милицейском протоколе.) Я знаю, что драться кирпичом – нехорошо. Что это не по-джентльменски. С точки зрения буквы Лурье достоин осуждения. Но в сущности Лурье был прав.
От Израиля ждут джентльменского поведения. Израилю навязывают букву международного права… Я вспоминаю семьдесят третий год. Мы служили тогда в журнале “Костер”. Однажды Лосев (нынешний дартмутский профессор) раздобыл карту Ближнего Востока. И повесил ее в холле комсомольской редакции. Я взглянул и ужаснулся. Микроскопическая синяя точка. Слово “Израиль” не умещается. Конец – на территории Иордании. Начало – в Египте. А кругом внушительные пятна – розовые, желтые, зеленые. Есть такая расплывчатая юридическая формулировка – предел необходимой самообороны. Где лежит этот злополучный предел? Нужно ли дожидаться, пока тебя изувечит шайка бандитов? Или стоит заранее лягнуть одного ногой в мошонку? Казалось бы, так просто. Тем не менее прогрессивное человечество с дурацким единодушием осуждает Израиль. Прогрессивное человечество требует от Израиля благородного самоубийства. (Из газеты “Новый американец”,№ 98, 26 – 31 декабря 1981 г. – А.З.)
Источник: »Евреи глазами именитых друзей и недругов» — www.zelikm.com
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
В ПОИСКАХ
—————
«Я родился в эвакуации, в Уфе, однако с 1945 года жил в Ленинграде, и считаю себя ленинградцем. Мать моя – армянка, отец – еврей. Родители решили, что жизнь моя будет более безоблачной, если я стану армянином. Так и записали в метрике – армянин. А затем, когда пришло время уезжать, выяснилось, что для этого необходимо быть евреем. Став им в августе 1978 года, я получил формальную возможность уехать. Знаю, что это кому -то покажется страшным позором, но у меня никогда не было ощущения своей принадлежности к какой-то национальности. Я не говорю по-армянски. С другой стороны, по-еврейски я тоже не говорю, и в еврейской среде не чувствую себя своим. И до последнего времени на беды армян смотрел как на беды в жизни любого другого народа – индийского, китайского…Пока не познакомился с удивительным писателем, настоящим армянином Грантом Матевосяном. Вот так, через любовь к этому человеку у меня появились какие – то армянские черты». Эту свою последнюю исповедь 1990 года Сергей Довлатов прочитал в совершенно жутком расположении духа. Впрочем, будучи действительно последней, она уже по определению претендует на монопольное право считаться главной – итоговой. Она и есть грустный итог его постоянных исканий. Он искал себя всю жизнь. Его художественное наследство – литература поиска. Причем, не всегда творческого. Документальный характер его произведений, обостренное чувство исторического фрагмента, столь успешно возведенная в ранг средневековой арабской миниатюры, – это не жанр. Это поиск под микроскопом. Всю свою биографию он рассматривал сквозь окуляр собственных ощущений и делил клетки в зависимости от настроения. В литературе он, несомненно, был цитологом, хотя одноклеточные организмы его мало интересовали: в них напрочь отсутствовало творческое начало. Куда больше волновали встречи с высокоорганизованными советскими изгоями – поэтами, художниками, музыкантами и прочими гениями: каждый подобный контакт изначально был обречен на очередной шедевр в десять строк. Но даже это – не более, чем результат безуспешного поиска Сергея Довлатова. Причем, не всегда творческого. Он искал себя, свои корни, свое генеалогическое древо, под могучей кроной которого мог бы прилечь отдохнуть и перелистать любимого Федора Достоевского. В тени родного баобаба Сергей Довлатов едва бы стал писателем. «Случись мне заработать большие деньги, то я бы прекратил литературную деятельность, – признается он в последний год своей жизни. – Я бы прекратил всякое творчество. Лежал бы себе на диване, создавал какие – то организации, объездил бы мир, помогал бы всем материально, что между прочим, доставляет мне массу радости». Однако, родимого дерева – будь то кедр Земли обетованной, или шелковица библейской долины Арарата – он кажется не нашел. – Ты армянин? – спросит как-то Сергей Довлатов у художника Вагрича Бахчаняна: вопрос риторический, как впрочем очень многое в эмиграции. – Армянин! – На все 100%? – Даже на 150! – Как это? – Просто, у меня даже мачеха была армянкой. – А кто я? – Ты еврей армянского разлива. Еще будучи молодым советским человеком, членом ленинградского кружка писателей постбитовского периода он – сын еврея и армянки, попытается построить где-то на брегах Невы свою армянскую синагогу. Синтезирующий два древних и столь личных начала храм, был важен ему именно как писателю – не футуристу. Признаваться в этом особенно не хотелось, а посему свалил затею на соседа своего Альперовича: «Мы с женой решили помочь армянам. Собрали вещи, отвезли в армянскую синагогу». Впрочем, вещи собирал уже он сам: в 1978 году его ждала Америка. «Нью-Йорк – это филиал земного шара, где нет доминирующей национальной группы, и нет ощущения такой группы, – скажет он позже. – Мне так надоело быть непонятно кем – я брюнет, который всю жизнь носил бороду и усы, так что не русский, но и не еврей, и не армянин… Я знал, что в Нью-Йорке буду чувствовать себя хорошо». Триумф Сергея Довлатова не заставит себя долго ждать: один за другим выходят в свет «Компромисс», «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Филиал»…Вслед за Набоковым он становится вторым русским писателем – постоянным автором журнала «Ньюйоркер». Его имя ставится в один ряд с именами лауреатов Нобелевских премий Иосифом Бродским и Александром Солженицыным. 1980 гг. – вершина признания стиля Довлатова. И все же он в поисках… Как-то Довлатов скажет «формалисту» Бахчаняну: – У меня есть повесть «Компромисс». Хочу написать продолжение, только названия еще не придумал. «Так давай озаглавим «Компромиссис», – в своем стихийном стиле ответит Вагрич: ему вероятно все дозволено – он же на все 150. Призрак выдающегося американского писателя Вильяма Сарояна, будет весьма часто навещать Сергея Довлатова , навевая ему достаточно амбициозный план – встать вместе с ним в «один армянский ряд американских писателей». Это, конечно, не самоцель – он то уже признанный мастер русского слова. «Но я русский по профессии», – признается Довлатов в роковом 1990 году. Ему очевидно, необходимо нечто большее. В «Записных книжках» он начинает вспоминать своего армянского дедушку, с крайне суровым, даже свирепым нравом. Пишет рассказ «Когда – то мы жили в горах», в котором хотя и обнаруживает недостаточное знание традиционного армянского быта, однако делает это по довлатовски гениально: «Когда – то мы жили в горах. Эти горы косматыми псами лежали у ног. Эти горы давно уже стали ручными, таская беспокойную кладь наших жилищ, наших войн, наших песен. Наши костры опалили им шерсть. Когда – то мы жили в горах. Тучи овец покрывали цветущие склоны. Ручьи – стремительные, пенистые, белые, как нож и ярость – огибали тяжелые мокрые валуны. Солнце плавилось на крепких армянских затылках… Когда –то мы жили в горах. Теперь мы населяем кооперативы…». Он искал себя всю жизнь. Его художественное наследство – литература поиска. Всю свою биографию он рассматривал сквозь окуляр собственных ощущений и делил клетки в зависимости от настроения. В последние месяцы жизни настроение у замечательного русского писателя Сергея Довлатова было неважным: где-то посредине между кедром и шелковицей он нашел свою белую березу, под сенью которой и констатировал тщетность долгих поисков…
*
из книги « 100 величайших армян 20 века»
2007 год, Москва.