Марк ФЕЛЬДМАН,
Бостон
В Москве разнесся слух, что на православную пасху ожидается погром. И хотя меня старались уверить, что управдомы, по приказу «Памяти», уже готовят списки евреев, а в планах погромщиков значится Малаховка с ее компактным проживанием наших людей (всегда есть те, кто все знает из самых верных источников), я в это не верил. В памяти всплыл альбом «Еврейские погромы» из библиотеки отца с жуткими фотографиями убитых, замученных, выброшенных в общие канавы, а рядом — священники с хоругвями… Так это когда и при ком было! Не верил я и в подобие Хрустальной ночи.
Когда я пришел на экстренное заседание правления нашего московского еврейского культурно-просветительского общества (МЕКПО), то убедился, что, как и я, никто не хотел верить в возможность погромов. Можно подумать, что в обозримом прошлом и в настоящем такая возможность была исключена или погромщикам нужен был какой-то особенный повод.
— Ну что будем делать? — спросил наш председатель, полковник Орел. Мы молчали, надеясь, что слухи останутся слухами, что Горбачев такого развития событий не допустит.
— Хотели же в пятьдесят втором вешать евреев на Красной площади, — сказал Берман. — И никто не возражал!
— И ЕАК расстреляли без малейшего сопротивления, — добавил я. — А когда объявили, что «дело врачей» подстроено, то народ был недоволен.
— Так что все-таки будем делать? Есть у кого-то предложения? — рассердился Орел.
— Надо поговорить с теми, — неуверенно произнес я, — у кого есть машины. И кому-то сидеть на телефоне. Летучие отряды помощи…
Все согласились, что это единственное реальное предложение, которое не сделает нас пассивными наблюдателями погромов. Но никто не сказал вслух, что это скорее самоуспокоение… Приедут по вызову семьи три человека, а там банда из ста головорезов… Лучше всего эмигрировать. Некоторые мои знакомые приготовили топоры, чтобы защитить свои семьи. Через какое-то время в газетах появилось сообщение МВД о том, что слухи о еврейских погромах не имеют под собой никаких оснований.
Значит, осведомлены об угрозе, — вздохнул я с огромным облегчением, — может быть, даже принимают какие-то меры. Уже хорошо, что не притворяются, не делают вид, что им ничего неизвестно… А то я было подумал, что Горбачев решил постращать интеллигенцию и, по старой русской традиции, спустить все на евреев. Да так оно и было — удержались на обрыве. Заявил же Горбачев на пресс-конференции, отвечая на вопрос французской журналистки, что проблема антисемитизма в стране его не интересует, что его больше беспокоит русофобия… Еще откровеннее был Валентин Распутин. Этот писатель-юдофоб заявил в печати, что «евреев нельзя выпускать из страны, пока они не ответят за распятие Христа, за убийство царя и за Октябрьскую революцию». Я, как и многие прочитавшие это заявление, ждали хоть какого-то комментария от руководителя страны, но так и не дождался. Видно, Горбачев был согласен с Распутиным.
Меня невозможно было удивить звериным антисемитизмом, который я испытал даже в осажденной Москве осенью 1941 года. Но то, что происходило в эти дни, было похоже на вулкан, проснувшийся и извергавший лаву ненависти. Банды Баркашова, Васильева (глава «Памяти») и других подонков, переняв опыт гитлеровских штурмовиков, по-хозяйски маршировали по улицам и площадям, наводя страх и требуя передать им власть в стране. Интересно, что Ельцин на встрече в Моссовете с руководителями «Памяти» сказал, что эта организация занята полезным делом — изучает прошлое своей страны. Я не поверил в наивность Ельцина, тогда секретаря МГК, «отдавшего» вместе с Горбачевым столицу «памятникам» (как их называли в народе) и прочему антисемитскому сброду.
… Все в портупеях, засланные свыше,
Захватывая площади Москвы,
Маршировали русские фашисты.
Так немцы в сорок первом не смогли.
И последним эпизодом, который заставил меня решиться на эмиграцию, был, как значилось в афишах, литературный праздник альманаха «Кубань» и журнала «Наш современник».
Оттого, что я представлял себе, какой праздник предстоит на большой арене Лужников, меня уже тошнило. Но не пойти я не мог. Во-первых, это — история конца двадцатого века. Как отказать себе быть ее свидетелем и участником? Во-вторых, меня подмывало убедиться в том, как далеко в своей ненависти к евреям зайдут писатели — элита русского народа. Как я и предполагал, «Кубань» и «Наш современник» собрали в Лужниках отборных антисемитов. Не было ни одного свободного места. Я увидел улыбающиеся рожи тех, кто митинговал в центре Москвы, называя «виновников» во всех бедах России. Позже «исследование» на эту же тему я прочел в двухтомном труде Солженицына «Двести лет вместе».
Тон празднику задал Владимир Солоухин. Он предложил почтить память убиенного русского царя Николая Второго. Все встали, весь огромный амфитеатр. Я остался сидеть. Чтобы не встать, я держался за ручки кресла. На меня смотрели. Кто-то крикнул: «Поднимите этого жида!». Я отбивался от протянутых рук, когда, наконец, Солоухин, ворочая каменной челюстью, произнес «прошу садиться».
Сзади кто-то прошелся в мой адрес: «Только выйди!». Начались выступления. Писатели говорили о засилье евреев в русской литературе. Вспоминали Мандельштама, Уткина, Светлова, Багрицкого, Пастернака, Бабеля, Гроссмана, Рыбакова… Называли их «русскоязычными». Затем поэты читали стихи, в основном — сатирические, с гражданским пафосом. Один прошелся по «гражданам с большими носами», чем заслужил аплодисменты. Потрафил публике антисемитскими стишками Станислав Куняев. Его сын читал отрывки из своей книги о Сергее Есенине, где доказывал, что великого поэта убили евреи с единственной целью — оставить русскую поэзию без гения. Весь этот бред слушали с большим вниманием, Солоухин не прерывал «исследователя». В конце праздника на сцену поднялась Татьяна Доронина. Сначала она сообщила, что скоро МХАТ будет называться МХАТ имени А. Гельмана, так как там идут только его пьесы. Повеселив этим публику, она стала с надрывом читать стихи Сергея Есенина — вслед за литературоведом, сделавшим потрясшее всех «открытие»… Что же это творится?! Поэты, писатели, редакторы журналов, молодой литературовед и популярный (не без таланта) Солоухин, дирижирующий всем этим шабашем, наконец, прославленная актриса, желающая понравиться такой аудитории… Чем ей-то помешали евреи? Я поднялся и стал пробираться к выходу, забыв об угрозе каких-то подонков, удрученный всем увиденным и услышанным. Теперь я представлял себе атмосферу Хрустальной ночи, которую разделяла и поддерживала немецкая интеллигенция. Я шел по Комсомольскому проспекту домой, и тяжелые мысли меня одолевали. И это есть русская интеллигенция?!
Вдруг кто-то меня схватил за плечо. Передо мной стояли два студента с приятными, чем-то озабоченными лицами.
— Это вы не встали почтить память русского царя?
— Я! Не посчитал нужным…
Один из студентов слегка заехал мне по физиономии. Рукопашный бой явно был ему не по зубам. Я тут же нажал кнопку складного ножа, который в эти дни всегда был при мне. Оба парня рванули на противоположную сторону проспекта. Наверное, оба были из «Памяти». Дураки оболваненные. Дома я хотел все рассказать, но передумал. Придет время — внуки сами все узнают и поймут, а пока не надо их нагружать ненавистью окружающего мира. Тем более, что объяснений у меня не было…
Когда немцы осенью 41-го стояли под Москвой, я с сознанием двенадцатилетнего подростка впервые открыл поразившее меня явление: вместо объединяющей ненависти к фашистам, которые, как я читал в газетах, призывали уничтожать евреев и коммунистов, оставшиеся в Москве советские люди обрушили свою ненависть на евреев.
И вот теперь, когда развалился Советский Союз, свое возмущение и озлобление вымещалось на евреях.
Стояло лето 1989 года. Шли последние занятия в техникуме, где я преподавал русский язык и литературу. На одном из уроков, когда я что-то писал на доске, раздался одинокий вопль: «Убирайся в свой Израиль!». Студенты не были изолированы от обстановки в стране, а кто-то мог быть связан с «Памятью».
— Кто этот смелый, — встаньте! И почему я должен убираться в Израиль? Я родился в Москве.
Нависла тишина.
— За вашей спиной скрывается подлец. Так что, будем молчать?
Я взял портфель, журнал и направился в учительскую. Там я рассказал о случившемся и написал заявление об уходе. С завтрашнего дня. Заместитель директора и два преподавателя в ожидании звонка на следующий урок, выслушали меня в большом смущении.
— А вы не поспешили с заявлением? Дайте нам время кого-то подыскать вместо вас…
На замдиректора этот эпизод не произвел никакого впечатления. Подумаешь, мальчишка выкрикнул то, что он слышит каждый день!
— Знаете что? — сказал замдиректора. — Я найду этого хулигана, мы переведем его в другую группу и сделаем вид, что ничего не случилось. Не надо раздувать это дело, сейчас и без того такая обстановка…
Я ушел, не забрав своего заявления…
На этом моя учительская карьера закончилась. Я был этому рад: освободилось время для частных уроков. Бывали дни, когда абитуриенты стояли в очереди, пока я с кем-то занимался. Мировые события шли своим чередом. Варшавский военный союз приказал долго жить, лагерь социалистических стран разваливался, как и Советский Союз. В такой обстановке состоялся съезд еврейских общин и организаций СССР. Я был делегатом от Москвы. Можно сразу сказать, что съезд ни к каким решениям не пришел и не мог прийти, все выступления делегатов свелись к репатриации в Израиль или к отстаиванию гражданских прав здесь, в Советском Союзе. Проходил съезд в Доме кино. Я не видел там фотожурналистов, а стоило бы снять фильм. Может быть, под символичным названием «Что делать и кто виноват?». На первый вопрос никто бы не ответил, а на второй ответили бы сразу.
Когда я в первый день работы съезда подходил к Дому кино, то увидел, что здание было в осаде. У входа выстроились две шеренги ублюдков и пытались ударить проходивших делегатов. Рядом стояли наряды милиции, развлекавшиеся этим зрелищем. Не сомневаюсь, что это были переодетые кагэбэшники. Они не вмешивались до тех пор, пока я не затеял драку с ударившим меня молодцом. Вот тут они подскочили и стали меня оттаскивать. Именно меня, а не бандита. А в это время руководство съезда спокойно заседало на втором этаже, разводя пустые дискуссии… В любой организации к руководству обязательно пробираются люди с психологией диктатора и жулики. Но это так, к слову.
После рабочего дня съезда я вышел на улицу и увидел, как за углом бесновались, что-то крича и сжигая флаги СССР и Израиля, арабские студенты московских вузов. И наряды милиции спокойно это созерцали. Смотрели, как оскверняется и уничтожается символ советского государства. Арабы под покровительством советских органов выступали против выезда евреев в Израиль, обещая убивать каждого, кто на это осмелится. Горбачев открыто и нагло проводил традиционную для всех генсеков погромную, антиеврейскую государственную политику. Не без его ведома во всех СМИ велась бешеная антисемитская пропаганда, не без его ведома в Москве орудовали банды «Памяти», Баркашова, Ампилова и Васильева, субсидируемые государством. Иначе как бы они могли существовать, публиковать свои воззвания, шить форму и выступать где угодно?
Все было так трагично и серьезно,
Казалось, жизнь висит на волоске.
И не решалось ничего в морозной
И в предотъездной, плачущей Москве.
На улице Чайковского мы днями
Выстаивали новую судьбу,
И на Ордынке слышалось меж нами:
«Здесь не останусь, хоть пешком уйду!…»
Заваленная трупами Победа,
Послевоенный сталинский разбой,
Расстрелы и доносы на соседа,
Народ, уставший от войны с собой.
Всерьез Россию принимать не стоит —
За это головой платили все…
И кто-то плачет, в очереди стоя,
И к трапу продвигаясь, как к судьбе.
Мы улетали, жизни оставляя,
За Сталинград сдавая ордена.
Страна березок нам была чужая
И с пальмами была нам не нужна.
Я решил, что внукам отправляться в Израиль рискованно, неизвестно, на что могут решиться арабские головорезы, если они так свободно чувствуют себя в Москве. В своих опасениях я оказался прав. И вообще я хотел сначала сам посмотреть Израиль. Путь через Вену был уже закрыт. Я ехал через Будапешт. Когда поезд подходил к Будапешту, всех предупредили, что арабы-террористы могут напасть, и чтобы все, направлявшиеся в Израиль, были осторожны. Но что значит быть осторожным? Никто не предполагал, что так быстро столкнется с реальностью. А впереди нас ждал Персидский кризис и жизнь под ракетами. На платформе объявили, что мы должны оставить свои чемоданы и быстро сесть в автобусы. За чемоданами потом приедут, а пока кто-то должен с этой горой брошенных вещей остаться. Всех как ветром сдуло. Один мужчина вызвался было со мной охранять эти пожитки, но жена его потащила в автобус.
Когда я с вещами приехал в школу, где мы должны были ожидать вылета в Израиль, я удивился тишине. Люди отдыхали, закусывали, готовились к глобальным переменам в жизни.
В аэропорт имени Бен-Гуриона мы прилетели душной ночью. Нас никто не встречал, никто нам не радовался. Тут же выдавали временный паспорт. Стояла такая влажная жара, что трудно было дышать.
Некоторых встречали родные или знакомые. Кто-то из «идейных», как они себя гордо называли, прилетевших сюда в семидесятые, похлопывая по спине «московского друга», радостно прокричал: «Ну вот, колбасная алия пожаловала!»
Опубликовал: Марк ФЕЛЬДМАН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
