ВМихайловском замке Русского музея прошла выставка работ Анатолия Львовича Каплана (Танхума Лейвиковича) из коллекции близкого друга художника — Исаака Кушнира. Известный ленинградский график, автор иллюстраций к произведениям Шолом-Алейхема, был представлен на выставке в иных жанрах: среди 200 произведений на выставке более половины — живопись, скульптура и керамика.
В стране, где, по остроумному выражению Ильфа и Петрова, евреи есть, а еврейского вопроса нет, Анатолий Каплан был официально «разрешенным» еврейским художником. В СССР Каплан прославился литографиями к «Тевье-молочнику», которые вошли в шолом-алейхемовский том «Библиотеки всемирной литературы», вышедший в 1969 году. И хотя иллюстрации раскритиковала «Литературка», тем не менее это означало «дозволено» КПСС.
Ругали бестолково: хоть «Тевье-молочник» и представлял собой энциклопедию местечковых типов, это была наименее «еврейская» по духу работа Анатолия Каплана. В иллюстрациях к еврейским народным сказкам и песням, к Менделе Мойхер-Сфориму Каплан оказался куда смелее: это было настоящее еврейское искусство — не по сюжетам, а по духу и плоти. В сценки из жизни в «черте оседлости» вплетаются древние орнаменты и древнееврейские слова, по краям листов выписывают кренделя пальмовые ветви и стебли семисвечников, тут и там скачут символические львы и козочки, отчего сами композиции откровенно напоминают еврейские надгробные стелы.
Умеющие видеть понимали: всем своим творчеством художник говорил, что дорогому еврейской душе миру местечек, с такой нежностью описанному Шолом-Алейхемом и Марком Шагалом, в СССР осталось одно место — на кладбище. Причем художник знал об этом не понаслышке. Сын мясника из местечка Рогачев в Белоруссии Танхум Лейвикович Каплан уже в 16 лет, не успев получить среднего образования, стал работать учителем рисования в рогачевских школах. Затем отправился в 1922-м в Петроград учиться.
Образование получил в Высшем художественно-техническом институте в Ленинграде у художников Г. С. Верейского и А. А. Рылова. Среди его учителей были К. С. Петров-Водкин и Н. Э. Радлов.
Каплан учился в Ленинграде, а когда приезжал на каникулы в родные места бывшей «черты оседлости», изучал оставшиеся следы традиционного еврейского быта и культуры. В 1937 — 1940 работал в руководимой Верейским экспериментальной литографской мастерской ЛОСХа (Ленинградского отделения Союза художников).
В своих композициях в духе «тихого искусства» (или своего рода лирического экспрессионизма) — преимущественно черно-белых и цветных литографиях — Каплан возобновил характерные мотивы предреволюционного «еврейского возрождения», стремившегося ввести и древнюю символику иудаизма, и темы местечковой «идиш-культуры» в русло современного искусства. Старые семейные фотографии, этнографические зарисовки, реминисценции декора надгробий слились в образах Каплана в романтически-живописный сплав. Среди его произведений — альбомы на темы Шолом-Алейхема: «Касриловка», «Заколдованный портной», «Тевье-молочник», «Стемпеню» и цикл «Еврейские народные песни». Он исполнил серию «Ленинград в дни блокады» в зыбкой, как бы «струящейся» манере. В поздние десятилетия Каплан все чаще выступал и как живописец-станковист и график — цикл офортов «Рогачев», 1970-е годы.
Со времени своей работы главным художником Ленинградского завода стекла Каплан много занимался керамикой.
И в графических работах, и в керамике видна рвущаяся к живописи душа художника. Но ему нужно было жить, а потому Анатолий Каплан вынужден был забросить живопись и делать то, за что платили. Но, несмотря на все преграды, Каплан вполне сознательно свое искусство сделал поминальной молитвой по вымершей цивилизации еврейских местечек.
Исаак Кушнир начал собирать рисунки и акварели Каплана в середине 1970-х годов, увидев в его работах свое собственное местечковое детство и навсегда очаровавшись ими, после смерти художника в 1980 году выкупил большую часть его наследия у родственников, не позволив ему разойтись по случайным рукам.
В представленной на выставке коллекции И. Кушнира много живописи. Есть совсем неожиданные — их выставили впервые, пейзажные послевоенные этюды, невероятно звонкие по цвету и проникновенные, пронзительные по чувству.
А вот звонкие цвета и мотивы на тарелках, вазах и декоративных плитках из шамота. Это керамика, которой Каплан увлекся в конце 1960-х и с глиной обращался так же виртуозно, как с литографским карандашом и кистью. А уж в портретах из шамота, частью — иллюстрациях к «Одесским рассказам» Исаака Бабеля, он по остроумию, наблюдательности и выразительности соперничает с лучшими иллюстраторами мира.
Любая техника была подвластна художнику. Он успешно освоил своеобразную технику живописи темперой и гуашью в цикле по мотивам сюиты Д. Шостаковича «Из еврейской народной поэзии», а также в великолепных натюрмортах 60-х годов.
Литографии Каплана чем-то сродни традиционной еврейской резьбе по камню. Все, что нарисовано на литографском камне, даже послевоенный Ленинград, приобрело у него легкий местечковый налет.
Литографией Каплан, живописец по образованию, занялся случайно: получил заказ на литографии из жизни Еврейской автономной области и социалистического Биробиджана для оформления раздела экспозиции Музея этнографии. Поэтому он пришел поучиться в легендарную литографскую мастерскую при Ленинградском отделении Союза художников. Там тогда собрались непризнанные советской властью живописцы: виртуоз Владимир Лебедев, Николай Тырса, Валентин Курдов, Юрий Васнецов, Владимир Конашевич. Анатолий Каплан проявил себя в «гетто еврейской графики» виртуозно, что для художника, вышедшего из «народа Книги», трагично, но естественно.
Ведущее место в искусстве Каплана последнего десятилетия жизни занимала гравюра сухой иглой, в которой выполнен цикл работ «Воспоминания о Рогачеве» (1973 — 1979) на базе его прошлых натурных зарисовок. Мы знаем, что немилосердный ХХ век на глазах поколения Каплана превратил еврейские местечки из быта в миф. В своем искусстве Каплан следует этой трагической эволюции. Начав освоение еврейской темы с лирических зарисовок родного Рогачева, в «Воспоминаниях о Рогачеве» он поднял черты еврейского быта до уровня художественных символов.
После хрущевской «оттепели» наступили «заморозки» 1970-х годов, и слово «еврей» стало опять «неприличным». Нам остается только догадываться, что чувствовал Каплан, стоя на сквозняках «крепчавшего маразма». Глухая стена молчания была пробита великим талантом и невероятным трудом художника.
Своими работами Каплан создавал вокруг себя ауру немыслимой по тем временам правды. Когда перечитываешь превосходный «Очерк творчества», написанный еврейским искусствоведом Борисом Сурисом для альбома Каплана (издательство «Художник РСФСР», 1972), возникает ощущение, что не было в СССР ни цензуры, ни тени молчания, окутывавшей все с прилагательным «еврейский». В эти же годы не был издан фотоальбом, посвященный еврейским надгробиям, выдающегося художника и искусствоведа Д. Гобермана, чьи исследования серьезно повлияли на творчество Каплана. В типографиях бурлил и звериный поток «антисионистского» идиотизма партийной пропаганды, который потом широкими реками растекался по книжным прилавкам и полкам библиотек.
Сурис не просто упоминал о фольклорных корнях творчества Каплана, он рассказал о еврейском народном орнаменте, о резьбе еврейских надгробий, о кустарной мебели, изготовленной еврейскими мастерами, о традициях еврейского искусства в Белоруссии и Украине. Между тем, и еврейское народное искусство, и еврейский авангард начала ХХ в., опиравшийся на народную традицию, — все было изъято, закрыто, забыто. Крамолой был сам «силуэт» ивритских букв, которые так настойчиво Каплан вплетал в ткань своих листов.
В своем отношении к еврейской надписи художник был подлинным наследником многовековой еврейской традиции. Сам еврейский шрифт всегда был эстетически осмыслен. То, что Каплан постоянно вводил в свои работы текст или надпись на идиш, или хотя бы ивритскую букву, например, свои инициалы, — дань еврейской художественной традиции.
Мало кто мог прочесть в 1970-е годы надпись на иврите, но у Каплана в первую очередь провозглашалось сугубо еврейское начало. Часто оно становилось у него скрытым намеком или иногда не очень веселой, порождающей неожиданный смысл шуткой. Так в офорте «Свадьба на кладбище» надгробная надпись на стеле, издали воспринимающаяся как эпитафия, при более пристальном рассмотрении оказывается просто буквами ивритского алфавита расположенными по порядку.
Еврейские надписи, часто соседствуя в работах Каплана с русскими, не дублируют их, а выступают ироническим комментарием. Например, на одном из его блюд девушка танцует с двумя шалями, на одной из которых написано по-русски «Миру — мир», а на другой — по-еврейски «Шолом-алейхем», то есть «Мир вам». Понятно, что традиционное еврейское приветствие далеко не эквивалентно советскому лозунгу.
В 1961 в лондонской галерее «Гросвенор» состоялась первая персональная выставка художника. За ней последовал ряд персональных выставок в частных галереях и музеях Европы, в частности в городском музее Тель-Авива и Музее изобразительных искусств в Лейпциге. В 1966 Каплан принял участие в «Бьеннале искусств» в Венеции. И лишь в советских музеях и картинных галереях выдающемуся еврейскому художнику не предоставляли места для персональных выставок.
Ретроспективные посмертные выставки произведений мастера прошли после краха Советского Союза — в 1995 и 2007 годах в Государственном Русском музее, в 2007-м — в Музее личных коллекций ГМИИ им. А. С. Пушкина.
Произведения Каплана находятся в музейных собраниях по всему миру, в том числе в Государственном Русском музее и Государственном Эрмитаже в Петербурге, в Государственной Третьяковской галерее и ГМИИ им. А. С. Пушкина в Москве, в Музее современного искусства в Нью-Йорке, Национальной галерее Вашингтона, музеях Ватикана, Стеделийк музее в Амстердаме, Музее Людвига в Кельне, Музее Виктории и Альберта в Лондоне.
Умер Каплан в Ленинграде 3 июля 1980 года в возрасте 77 лет.
Опубликовал: Виктор Снитковский
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
