Поэтов в России много, а правдоруб среди них один — Игорь Иртеньев. Еще в 80-х о стихах Иртеньева крайне доброжелательно отозвался Венедикт Ерофеев, который, кстати говоря, зря хвалебными словами не раскидывался, а любую фальшивку чуял за версту.
— У вас есть строчка: «И на судьбу молись». Зачем на нее молиться, если в ней нет и половины того, чего хочешь и ожидаешь?
— С возрастом приходишь к мысли, что от тебя не так уж много в этом мире зависит, и течение судьбы воспринимаешь ровно в таком виде, в каком оно предстает. Молись, чтобы не было хуже.
— К вам приклеился ярлык иронического поэта. У вас никогда не было желания выпрыгнуть, например, в эпос или мотыльковую лирику?
— Я не хочу никуда выпрыгивать, потому что чувствую себя в этом, как это сейчас принято говорить, формате вполне комфортно. Кстати, и лирика ему не противопоказана. А по каким-то серьезным конкретным поводам — например, событиям в Беслане или конфликту с Грузией — случалось высказываться впрямую, без всякой иронии, но не уверен, что это лучшие из моих стихов.
— В восьмидесятые годы ирония была уделом избранных, а уже в девяностые она стала чуть ли не нормой общения.
— Ирония сделалась тотальной, что, если честно, не радует. Сейчас очень трудно услышать что-либо сказанное всерьез и с чувством. Авторы газетных заголовков изгаляются, как только могут. Например, выходит сообщение про мальчика, которого засосало в коллектор и он погиб, а статья называется «Мальчик вылетел в трубу». Разве тут есть повод для остроумия? Всему должен быть разумный предел.
— Но тогда почему это поощряется? Я не думаю, что главные редакторы газет и журналов глупые люди. Почему они такое допускают?
— Журналистика — своеобразная профессия. Когда постоянно имеешь дело с тем, что кого-то убивают или что-то взрывается, внутри неизбежно вырабатывается защитная реакция, которая часто принимает формы циничные и совсем неуместные.
— Вы написали однажды: «Хорошо, что я поэт. Плохо, что хороший». Это значит, что хорошим поэтам нелегко живется? По-крайней мере, хуже, чем плохим?
— Нельзя трактовать так буквально. Все-таки автор и лирический герой не всегда одно и то же. Во всяком случае, человеку, который живо откликается на чужую боль, живется сложнее, чем равнодушному пофигисту.
— Говорят, что поэзия находится во главе развития всего человечества, и она своего рода хэдлайнер всего процесса…
— Интересно, почему вы так решили? Мысль красивая, но достаточно спорная.
— Вы служили в армии. Молодому человеку нужна такая школа жизни?
— Нет. Она может только искалечить. По крайней мере, о той армии, которая была в мое время, никаких теплых воспоминаний у меня не сохранилось. Для меня это был потерянный год жизни.
— В наши дни происходят странные вещи: мужчины теряют мужество, а женщины теряют женственность. Вы не замечали?
— Замечал. В плане конкуренции время сейчас гораздо более жесткое, чем было в пору моей молодости. Женщины делают карьеру, не торопятся рожать детей, в связи с этим утрачивают некоторые присущие им природные черты. А мужчины на фоне усиливающейся женской активности позволяют себе расслабиться.
— То есть женщины виноваты. Я-то думал, это мужики сдали свои позиции, и женщинам просто-напросто пришлось взять руль в свои руки…
— Может быть, и так. Я не настаиваю. Это процесс обоюдный, но, так или иначе, между полами действительно происходит постепенное выравнивание.
— Лучший отдых, по-вашему, это как?
— Я не очень люблю отдыхать, но лучший, наверное, у меня на даче в Подмосковье. Там есть Интернет, я могу спокойно работать… Курорты не люблю. Мы с дочкой в этом году ездили отдыхать в Доминиканскую Республику — не потому, что меня так уж сильно манила эта экзотика, а потому, что девочка, пройдя огромный конкурс и страшно измотавшись за время экзаменов, поступила на актерское отделение в школу-студию МХАТ, и мне хотелось ее порадовать. Из поездки я вернулся разочарованный. Меня не вдохновляет открыточный пейзаж с полоской песчаного пляжа, морем и пальмами.
— Какую музыку предпочитаете?
— Разную. Классику, рок, бардовскую песню.
— Эта музыка как-то отражается на стихосложении?
— Впрямую нет, но есть вещи, которые всегда меня трогают. Например, «Наутилус». Недавно я ехал в электричке, и в вагон зашел музыкант, который, отчаянно фальшивя, вдруг заиграл «Гуд бай, Америка». У меня глаза тут же намокли. Пришлось даже отвернуться. Но это не значит, что, придя домой, я немедленно изложил этот трогательный факт в стихотворной форме.
— Любите ли вы мечтать? Это скорее полезно или вредно?
— Мечтать — это слово не из моего лексического ряда. Скажем иначе — строить планы, стремиться к некой цели. Это нормально. Не знаю — полезно или вредно, но без этого невозможно.