— Дорогие мои друзья, у нас сегодня гость особый. Россия, Советский Союз всегда славились прекрасными кинорежиссерами. Но вот что интересно: человек, который сидит напротив меня, несколько отличается от всех этих блистательных постановщиков. Отличается тем, что снял не два-три вошедших в историю фильма, а никак не меньше десятка. Итак, Эльдар Рязанов. Эльдар Александрович, добрый вечер.
— Добрый вечер.
— Эльдар Александрович, расскажите о своем учителе. А я потом попробую учинить вам одну маленькую провокацию, связанную с Козинцевым.
— Вы знаете, с Козинцевым было очень сложно. Он сидел в приемной комиссии (мне еще 17 лет не было) и принял меня к себе. Он меня принял. Но дальше то, что я начал там делать, на курсе… Я был моложе всех, люди пришли с фронта, кто-то работал на заводах, ну, действительно, сопляк совершенно. И все, что я делал, ему не нравилось. И тогда в конце второго курса он сказал: «Вы знаете, дорогой Элик, нам с вами придется расстаться». Я говорю: «Почему? Григорий Михайлович, мне очень понравилась учеба, и вообще мне очень хотелось…» Он сказал: «Вы слишком молоды». И меня спас ответ, я не шутил, не острил, я сказал: «Да, но вы могли это заметить два года назад, когда меня принимали». Он так почесал голову и сказал: «Да, ну ладно, черт с вами, учитесь». И так я дошкандыбал, извините за выражение, до диплома. Потом была потрясающая история, когда я сделал «Карнавальную ночь». Он все равно остался обо мне неважного мнения. Я привез картину в Ленинград. Приехал, гордый — у картины есть репутация уже, так сказать, слух идет, и так далее… Думаю: ну придет, все-таки учитель. В субботу его нет, в воскресенье его нет… Тогда я набираю его номер. Он снимает трубку. Я говорю: «Григорий Михайлович, вот я тут картину привез, мне бы очень хотелось, чтобы вы приехали, посмотрели». Он сказал: «Хорошо, задержите сеанс». Ну, Козинцев в Ленинграде — это будь здоров! Сеанс задержали. Он приехал, посмотрел картину. Я к нему подошел, вперил в него свои, так сказать, ясные очи. Он сделал так: «М-да, ничему этому я вас не учил». А после… Я делал картины, и у меня есть письмо, где он пишет, что я — любимый режиссер их семьи, что они на мои фильмы ходят вместе. Вот такая новелла небольшая.
— На мой взгляд, лучше Гамлета, чем его сделал Козинцев, не сделал никто, нигде и никогда. Музыка Шостаковича, блистательный Смоктуновский… И вдруг вы берете Смоктуновского, снимаете великолепный фильм «Берегись автомобиля», где артиста буквально переворачиваете с ног на голову. Шпилька учителю?
— Нет, это совершенно не имелось в виду: ни обидеть Козинцева, ни посмеяться над этой картиной, ни над этим образом. Но в этом было некое здоровое хулиганство, чтобы Иннокентий Михайлович (а он с удовольствием пошел на это озорство) сыграл именно Гамлета в комедии. Немножко, так сказать, пародируя и шаржируя самого же себя. Действительно, ход как бы необычный, но ничего плохого мы в этом не видели.
— Значит, не было никакой «подколки» учителя? Но этот переворот на 180 градусов, он был поразительным, наверное, и для актера. От Смоктуновского не очень ожидали такой роли.
— Не очень… А Гамлета у меня он играет все-таки не всю картину… Со Смоктуновским была другая история смешная — уж если вы заговорили о том, почему в комедии играл артист, сыгравший Гамлета. Когда я взял Смоктуновского на главную роль, то меня вызвал к себе министр наш Алексей Владимирович Романов, пришедший из ЦК, и сказал: «Это правда, что вы взяли Смоктуновского на главную роль?» Я говорю: «Да». Он: «Как вы могли, он же только что сыграл Ленина, а у вас будет играть жулика!» Я растерялся и сказал: «Да, но он у меня будет играть в другом гриме». Романов: «Ну и что?» В общем, было долгое препирательство. Романов в этот день уезжал в отпуск, и только поэтому Смоктуновский сыграл, а так бы Романов настоял и снял его с роли.
— Вы обидчивый человек?
— Да.
— Все равно задам вопрос: почему провалилась вторая часть «Карнавальной ночи»?
— А я не делал эту картину, как же я могу обидеться?
— Ну и что? Взяли ваш образ, взяли вашу стилистику, взяли вашего Огурцова… Ильинский — человек, как раньше старики говорили, появление которого на экране обречено на успех, и… абсолютный провал.
— Виктор, я эту картину не видел.
— Правда?!
— Ну, клянусь чем хотите. Нет, я могу сказать, Ласкин и Поляков предложили делать «Карнавальную ночь — 2». Я был молодой, но, тем не менее, дураком и тогда уже не был, понимаете? Может быть, это у меня еще впереди… Вы знаете, что мне Эйзенштейн говорил? «Ты молодой, у тебя еще все спереди». Вот, может быть, у меня еще все спереди, но я тогда сказал: «Я в одну реку дважды не вступаю». И тогда они отошли от меня. И там участвовали все те же люди, кроме одного человека, кроме меня. Кольцатый и Ильинский были режиссерами. Кольцатый снимал — замечательный оператор, Ильинский — замечательный артист, Филиппов, Гурченко — ну, в общем, все было то же самое, но я слышал отзывы, действительно совпадающие с вашим. Ну зачем смотреть плохое кино?!
— Ух, какой у вас тяжелый характер! Не пойти посмотреть на свой образ, использованный другими…
— А зачем? Я же знал, как Ильинский будет играть. Я даже сценарий читать не стал, когда они сказали, что хотят сделать продолжение. У меня есть правила в жизни, которым я следую.
— Можно я вас спрошу об одном вашем замечательном актере — Юрии Яковлеве?
— Да.
— Вы его сняли в прекрасном фильме «Гусарская баллада». Казалось бы, отлично знаете его великолепные возможности. И вдруг, я с удивлением узнаю, что Ипполита в «Иронии судьбы» должен был играть Басилашвили…
— Это правда. А в «Гусарской балладе» ту роль должен был играть Юрский, а не Яковлев. И его мне не утвердили, потому что считали, что гусара еврей играть не может. Понимаете, там такой был фронт, который перешибить я не смог, и пригласил Яковлева.
— Яковлев все время на замену выходит… К Басилашвили я отношусь с глубочайшим уважением и любовью, но вообразить, что он сыграл бы в «Иронии судьбы» так, как это сделал Яковлев…
— Ну я тоже не знаю, кто из них сыграл бы лучше. Проба у Басилашвили была блестящая. И он не сыграл эту роль только потому, что умер его отец. А у нас уходила зима. И умер Копелян в это же самое время. И в театре начались какие-то замены репертуара, и Басилашвили стал занят каждый день. И не мог просто приехать к нам на съемки. Тогда я позвонил по дружбе Юре и, должен сказать, что был поражен не только тем, как он сыграл, но и тем, что он, будучи артистом тогда более известным и знаменитым, чем Басилашвили, согласился. Понимаете, когда такому известному актеру предлагают идти на замену, все-таки в этом есть что-то такое: «Что же ты меня сразу-то не позвал?» А он согласился. Все костюмы — они одного размера оказались. Он надел на себя костюмы, которые были пошиты на Басилашвили… Один кадр остался все-таки с Басилашвили в фильме. Там, когда Брыльска поднимает снимок со снега, она поднимает фотографию, на которой изображен Басилашвили, но этого никто не замечает. Мы уже не могли это переснять, потому что снег «ушел». Вот такая ситуация. Но я Басилашвили пригласил в следующую картину — «Служебный роман».
— Яковлеву чудовищно везет или, можно сказать, — не везет. Я недавно с удивлением узнал, что у Гайдая в «Иван Васильевич меняет профессию» должен был играть Никулин. Представить себе, что Никулин мог бы сыграть Бунша, а главное Ивана Грозного так, как это сделал Яковлев… Блестящий актер постоянно попадает в фильмы потому, что не может играть другой, поразительно…
— Но все равно, значит, он везунчик. Я его очень люблю, потому что он замечательный парень. Он у меня не сыграл одну роль, которую должен был играть, потому что в фильме «Берегись автомобиля» сценарий был написан на Юру Никулина, и ту роль, которую играл Ефремов, должен был играть Яковлев. Фильм был закрыт. Это привело в конечном итоге к хорошему результату: мы с Брагинским стали прозаиками. Нам было жалко терять сюжет, и мы написали на основе этого сценария повесть, опубликовали ее. Прошло три года, и после этого разрешили ставить фильм «Берегись автомобиля». Тот же Романов сказал: «Я фильм запрещаю». Я сказал: «А почему?» — «Потому что кино обладает заразительным примером, и после вашего фильма все жители нашей страны начнут воровать машины». Логика замечательная! И тогда Никулин уже не мог играть, не хотел, он говорил: «Мне кажется, что я уже это сыграл». И я начал все по новой. Пришла идея пригласить Смоктуновского. Там вообще много интересного было. Например, пробовался Ефремов на роль Деточкина… Я попробовал Смоктуновского. Замечательно все! Но он играет Ленина. И не может приехать — у него каждый день занимал четыре часа только грим. Я приехал к нему с киногруппой в Ленинград. Знаете, как Паратов шубу бросал у Протазанова, так же я бросил ему в ноги… Он стал пробовать. Проба была очень хорошая. И он сидел, гримировался и говорил: «Эльдар, ну посмотри, я же не похож на Ленина, я похож на Вальтера Ульбрихта!» Сейчас, я думаю, молодые люди даже не знают, кто это… Его просто заставили Ленина играть. Ему сказали: «Если не будешь играть, не получишь квартиру, не получишь Ленинскую премию», ну и пятое, десятое… И пусть тот, кто без греха, бросит в него камень… А потом он заболел и прислал мне телеграмму: «Не могу. Не могу играть эту роль, хотя очень мне нравится». Я начал пробовать судорожно других. Пробовал Леню Быкова. Замечательно, но такой немножко украинский акцент — в этом было что-то странное… Куравлев — это был мститель с Красной Пресни. Ефремов — это был человек, в котором не было ни странности, ни загадочности. И тогда я все-таки поехал, уломал Смоктуновского, взял у него расписку, что он обязуется не позже 1 сентября приехать сниматься. Потом поехал к Ефремову и говорю: «Олег, я тебя очень прошу…» А он уже всех следователей, комиссаров и парторгов переиграл. И не хотел это играть. Но потом согласился, и мы с ним замечательно работали. Так что видите, как много случайностей.
— Случайности поразительные. Я могу только присоединиться к обывательской точке зрения: невозможно себе представить, когда картина уже снята, других актеров. Невозможно себе представить в «Иронии судьбы» Басилашвили, а не Яковлева, гениального Даля, а не Мягкова…
— Я пробовал не только Даля, но еще Миронова и Вельяминова… У меня с Мироновым были замечательные, дружеские отношения. Несмотря на эту историю, которую я сейчас расскажу… Мы очень дружили. Я ему предложил роль Ипполита. Еще до появления Басилашвили…
— Несчастный Ипполит, всем уже предлагали!
— Ну, это, кстати, очень трудная роль. Очень трудная. Она наименее выигрышная. Он сказал: «Нет, это отрицательная роль. Я хочу сыграть положительную». А это было после того как он переиграл много всяких отщепенцев, негодяев, мерзавцев, жуликов и прохвостов. Я говорю: «Как это? Совсем не отрицательная!» — «Нет, я хочу играть Лукашина». Я говорю: «Хорошо, Андрюша, если ты меня убедишь в той сцене, которую я тебе дам, то я тебя возьму». И я ему дал сцену, где он говорит, что вот какая-то девочка Ира, он был влюблен в нее в 10-м классе, она предпочла другого, уехала в Ленинград… Он изображал себя застенчивым таким, нежным, но все равно из всех клеток такой террорист сексуальный выпирал. И поэтому я сказал: «Андрюша, нет, этого быть не может». Ну и дальше мы продолжали с ним дружить, и он у меня пел песни в картинах и говорил дикторский текст, и так далее. И участвовал в моих телевизионных программах.
— Кстати, когда говорят об «Иронии судьбы», очень редко вспоминают о двух важнейших, на мой взгляд, моментах. Во-первых, по-моему, это была первая советская картина, которая снималась многокамерно?
— Да, наверное, первая… Да, она была первой. Потом Басов еще снимал картину. Он снимал «Дни Турбиных» этой же трехкамерной системой.
— А второй, не технический момент, а очень важный этический, человеческий, душевный — какой угодно. Рязанову удалось впервые в картине, предназначенной для массового зрителя, вывести на экран гениальную поэзию и сделать ее любимой для миллионов людей, которые никогда прежде не только Цветаеву не читали, но и фамилию эту, если и слышали, то случайно…
— Ну это было действительно впервые… Была такая традиция — стихи и песни пишутся специально для картины. И я этой традиции следовал во многих фильмах: и в «Карнавальной ночи», и в «Девушке без адреса»… «Ирония…» была пьесой сначала, которая широко прошла в стране — более чем в ста театрах. Играли ее как водевиль, как фарс. Знаете, из жанра, где герой садится на горячий утюг, а потом подскакивает, и публика в восторге… И, конечно, то, что в такую вещь, в такой сценарий я, извините за слово, «засадил», очень тонкие, очень грустные, очень серьезные стихи Пастернака, Цветаевой, Ахмадулиной, Киршона — это, конечно, было впервые. И породило много подражаний…
— Эльдар Александрович, самое главное заключается, на мой взгляд, в том, что люди познакомились с высокой поэзией и смогли понять, что она предназначена не только для высоколобых интеллектуалов, которые, просто придуриваются, выдавая «джентльменский набор»: «Ах, Пастернак! Ах, Цветаева! Ах, Мандельштам!», а живая, гениальная поэзия…
— Я больше всего горжусь, что в «Иронии судьбы» прозвучали стихи Александра Кочеткова «С любимыми не расставайтесь». Потому что они были напечатаны всего один раз, и их знали просто единицы, по пальцам этих людей можно было пересчитать! А стихи эти придали фильму дополнительную щемящую ноту. И там было придумано, что они читаются на два голоса, потому что они как бы построены, как диалог.
— С любимыми не расставайтесь, всей кожей прорастайте в них. И каждый раз навек прощайтесь…
— И каждый раз навек прощайтесь, и каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг.
— Гениальные стихи.
— Да, гениальные стихи. Когда у меня был юбилейный вечер, там был эпизод, который я придумал. Мне хотелось помянуть моих друзей. Это и Эмиль Брагинский, и Булат Окуджава, и Григорий Горин, и Марк Галай — замечательный летчик-испытатель и писатель, и Евгений Леонов, и Олег Ефремов и Вася Катанян — мой самый близкий друг, мой однокашник… И вот в фонограмме шли эти стихи из фильма в исполнении Мягкова и Талызиной. И была смена портретов, и шел снег…
— А сейчас я вас прошу прочесть какие-нибудь стихи.
— Я прочитаю сначала две строчки. Они звучали в фильме «Гараж».
«У верблюда — два горба,
Потому что жизнь — борьба».
Очень глубокие стихи, как мне кажется… А для удовольствия прочту вам стихотворение Николая Туровера. Это поэт, который участвовал в Гражданской войне на стороне белых и вместе с врангелевской армией покинул Россию, жил во Франции, был солдатом и потом офицером французского легиона, сражался в Африке, усмирял африканцев. Очень хороший поэт. Он пришел сейчас к нам. У нас издан целый ряд его сборников.
«Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой.
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Избегали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо —
Покраснела вдруг вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда».
— Эльдар Александрович, спасибо вам большое за стихи. Спасибо, что выбрали время и пришли. Я с вами не прощаюсь.
— Виктор, и вам спасибо. Я не прощаюсь… Встретимся через неделю.
Продолжение следует
Печатается в сокращении
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
