Бениамин Бриль вспоминает:
В свое время существовали военные трибуналы войск НКВД. Судили они агентов-двойников, проштрафившихся оперативных работников, уголовные дела, не терпящие огласки. И были они круче, чем печально известные «тройки» …
Вот в этом трибунале и слушалось дело Вильгельма Адольфовича Шаака, профессора 1-го мединститута, директора радиевого и онкологического институтов Ленинграда, почетного председателя международного Пироговского общества. Обвиняли его по двум статьям: в шпионаже в пользу Германии с 1927 года и в измене Родине в 1941— 45 годах.
Шел 1954 год. Когда я пришел в камеру, чтобы познакомиться с моим подзащитным, то увидел пожилого, лет семидесяти человека, с шаркающей походкой. Уголовным делом он совершенно не интересовался, свою вину в шпионаже и измене признал. На мой вопрос о том, как он себя чувствует, профессор Шаак ответил:
— Во-первых, товарищ адвокат, я совершенно восхищен богатством здешней библиотеки, и мне буквально не хватает времени! И еще, дорогой мой, у меня к вам величайшая просьба. Я здесь, знаете, сам делаю себе бифштексики, потому что мясо в этом заведении весьма жесткое. Я беру свои вставные челюсти и жую мясо вначале руками. К несчастью, я не удержал верхнюю челюсть, и она разбилась. Не могли бы вы попросить моих родных изготовить для меня такую же челюсть?
Первое поручение клиента я выполнил. А теперь чуть подробнее о том, откуда появились такие страшные обвинения в адрес одного из медицинских светил советской онкологии, автора учебников по хирургии. В довоенном Ленинграде была значительная немецкая диаспора. Все они считались фольксдейчами, в отличие от штатсдойчей, которые жили в Германии. У ленинградских немцев было свое землячество, клуб, и немецкие власти приглашали их в консульство в дни национальных праздников и на различные развлекательные мероприятия. Среди тех, кого приглашали в германское консульство, был и профессор Шаак.
Когда началась Великая Отечественная, профессор вместе с 1-м мединститутом был эвакуирован в Кисловодск. Но неожиданное наступление немцев на Северном Кавказе и оккупация Кисловодска круто изменили жизнь Вильгельма Адольфовича. Он продолжал работать в том же госпитале, делать операции, только теперь он был вынужден лечить раненых немецких солдат. Отступая, немцы усадили профессора в машину и вывезли в Германию. Затем его как выдающегося хирурга заставили оперировать. Когда в Берлине появились советские войска, профессор Шаак вернулся в Ленинград. Через несколько лет его арестовали.
Прочитал я один том этого уголовного дела. Других томов не было. Все подробности не помню, но два факта из его биографии, связанные с военным временем, произвели на меня самое благоприятное впечатление, и я их использовал, защищищая профессора Шаака. В условиях оккупированного немцами Кисловодска Вильгельм Адольфович трое суток прятал у себя дома коллегу профессора — еврея. Узнай об этом фашисты, несмотря на все регалии и мировую известность, Шаака поставили бы к стенке. И второе. В деле находились три письма гебитскомиссара Большого Берлина, в которых он предлагал Шааку стать штатсдойчем — подданным Германии. И хотя тогда фашистский рейх был на гребне успеха, мой подзащитный трижды отказывался. Следователям и на суде Шаак объяснил это тем, что всегда верил в победу Советской армии и в Ленинград вернулся к себе на Родину.
Итак, первая часть обвинения состояла в том, что профессор Шаак в 1927 году вступил в преступную связь с военно-морским атташе Германии, поставлял ему информацию о состоянии лечебного дела в Ленинграде и стране. По второй части обвинения — Шаак оказывал содействие вражеским войскам, оперируя солдат и офицеров вермахта.
И вот, на Песочной набережной Ленинграда состоялось заседание военного трибунала НКВД. На вопросы председательствующего, признает ли он себя виновным, Шаак отвечал: «Признаю». Короткий допрос, небольшое выступление прокурора, и с Шааком, по сути, было покончено… Наконец-то мне предоставили возможность провести допрос.
Адвокат: Подсудимый Шаак, как явствует из обвинительного заключения, вы сотрудничали с немецкой разведкой. Была ли у вас агентурная кличка?
Поднимается прокурор и заявляет трибуналу, что он возражает против этого вопроса, так как не все агенты имели клички.
Адвокат: Я не ставил вопрос о том, почему у него не было агентурной клички. Я спросил подзащитного, была у него кличка или нет. Была — он скажет. Нет — тоже ответит.
Судья отвел возражение прокурора.
Шаак отвечает: У меня всегда была моя фамилия.
Адвокат: Какие сведения вы передавали немецкому разведчику?
Подсудимый: О постановке лечебного дела. И не передавал, а отвечал на вопросы, когда меня спрашивали в ходе беседы в германском консульстве.
Адвокат: А где вы их брали?
Подсудимый: Они печатались в наших газетах и медицинских журналах. Меня спрашивали, сколько коек в моей больнице, как я лечу пациентов…
Адвокат: Вы поймите, подсудимый, вас обвиняют в том, что вы передавали секретные, я повторяю, секретные сведения, недоступные другим!
Председательствующий: Товарищ адвокат!
Адвокат: Вы лишаете меня возможности защищать, а я обязан задать вопрос, который неминуемо должен выяснить суд.
Подсудимый: У меня не могло быть никаких секретных сведений, я говорил о том, что читал в газетах и журналах.
Адвокат: А вас вербовали, делали предложения тайно сотрудничать?
Подсудимый: Мы только беседовали за чашкой кофе…
Пришел день допроса свидетелей, и в зал трибунала ввели одетого в немецкую форму высокого седоватого офицера лет пятидесяти.
— Ваша фамилия Стрицкий?
— Нет, отвечает немец. Моя фамилия фон Стрицкий! Я отбываю наказание в спецлагере НКВД номер один. Был взят в плен советской разведкой в Берлине, этапирован и как сотрудник абвера осужден. В 1927 году служил военно-морским атташе Германии в Ленинграде. В 1940 году в составе правительственной делегации Германии во главе с фон Риббентропом участвовал в подписании Пакта о ненападении.
Я словно услышал шаги истории и с интересом смотрел на фон Стрицкого. Он почти без акцента говорил по-русски.
Председательствующий: Вы подтверждаете ваши показания на предварительном следствии?
Фон Стрицкий: Подтверждаю.
Председательствующий: Посмотрите на этого человека. Он вам знаком?
Фон Стрицкий: Этого человека я не помню.
Председательствующий: В своих показаниях на следствии вы утверждали, что в период вашей работы в Ленинграде у вас на связи был агент Шаак…
Фон Стрицкий: Да, я это говорил, но сказать твердо, этот ли человек был моим агентом, я сейчас не могу, прошло столько лет…
У прокурора вопросов к фон Стрицкому не было.
И тут меня осенило! Я понял, что сейчас самое время задать вопрос, который может решить исход дела.
Я спросил фон Стрицкого: В вашу бытность атташе принимали ли вы участие во встречах с немцами, жившими в Ленинграде?
Фон Стрицкий: Да.
Я обращаюсь к председательствующему: Позвольте встать подсудимому Шааку!
В глазах генерал-полковника недоумение, но, тем не менее, он произносит: «Подсудимый, встаньте!»
И вот тут поднимается Шаак, и фон Стрицкий видит перед собой человека двухметрового роста. И, ни на минуту не задумываясь, говорит: «Если бы он был тем агентом, которого я имею в виду, то я, профессиональный разведчик, не забыл бы человека такого роста. Я категорически заявляю, что это не мой агент Шаак.
Фон Стрицкого уводят.
Я вижу, как судьи лихорадочно листают дело, чтобы убедиться, была ли в период следствия очная ставка между моим подзащитным и фон Стрицким. На их лицах разочарование… Приговор, тем не менее, был 25 лет лишения свободы.
Я написал кассационную жалобу в военную коллегию Верховного суда РСФСР, которая стала моим конфузом и победой. Конфуз заключался в том, что, как только я изложил свою позицию по этому вопросу, председательствующий генерал-полковник юстиции Чепцов спросил меня:
— Вы все сказали, адвокат Бриль? А теперь подойдите ко мне (чего я только не передумал в это время) и подпишите свою кассационную жалобу.
На чем же я строил свою защиту? Не только и не столько использовал я в своей речи ошибку следствия, не удосужившегося провести очную ставку Шаака с главным свидетелем обвинения. Я пытался убедить судей в том, что должен быть поставлен вопрос об оправдании моего подзащитного, ибо он не только отказался принять немецкое подданство, но и педантично исполнял клятву Гипократа. Понимаю, подчеркнул я, что для многих остается спорным вопрос, вправе ли советский врач оказывать помощь раненым фашистам, но мой подзащитный, проводя операции, не изменял Родине, а исполнял свой врачебный долг. Не случайно он добровольно вернулся на Родину.
И победа была полной: приговор военной коллегии был отменен, и Шааку изменили статью и приговорили к 6 месяцам лишения свободы. К этому времени он просидел гораздо больше.
Профессор Шаак год спустя умер.
Лев КОРСУНСКИЙ, Беллевью, штат Вашингтон
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
