На платформе станции прибытия Освенцим — Биркенау, наособь от остального человеческого груза, стояли семеро гномов. Это был повод разбудить Менгеле. Обычно он сам заправлял селекцией новоприбывших уникумов генетического развития, но этот транспорт, один из многочисленных эшелонов, доставивших весной 1944 сотни тысяч депортированных из Венгрии евреев, прибыл поздней ночью. Увидев новое пополнение для своей коллекции, Менгеле сразу же опознал удачу: «Теперь работы мне хватит лет на двадцать!».
Он обладал многими талантами. Писал пьесы и сказки, был музыкален. Защитил две докторские — по медицине и антропологии. Рекомендательные письма открывали ему двери самых престижных университетов и исследовательских институтов. Однако сама по себе наука мало его привлекала. Проникшись нацистскими идеями пурификации арийской расы, доктор Менгеле мечтал о практическом поприще с выходом на избавление человечества от физически, ментально и социально неполноценной его фракции.
По совету берлинского ментора, он остановил свой выбор на крупном концентрационном лагере Освенцим — Биркенау. Условия работы здесь были превосходные: удобное жилье в кварталах СС, прекрасно оборудованные лаборатории, а главное — под рукой нелимитированный экспериментальный материал. Закон о гуманном обращении с подопытными на узников не распространялся — касался исключительно животных. Менгеле быстро адаптировался в среде ученых и медиков — товарищей по партии и СС. Коллеги называли его интеллектуальным светочем в пустыне, начальство ценило за энтузиазм и рвение, а после аннигиляции цыганских бараков, где он числился главным терапевтом, представило к награде.
Конкретной его задачей было раскрыть генетические основы сопротивляемости евреев и цыган инфекционным заболеваниям, а также собрать как можно больше данных о наследственных изменениях у близнецов и карликов. В этом смысле генетический материал новых его подопечных, оказавшихся тем более одной семьей, сулил важные открытия.
По еврейской традиции, встретив физически ущербного человека, следует учтиво сказать: «Благословен Г-сподь, сотворивший нас разными».Надежда на людскую терпимость была слабым утешением для четы Овитц из румынского городка Розалея, когда у них, нормальных ростом, родился сын-карлик. Понимая, что физическим трудом он не прокормится, родители вложили все средства в его учебу. Умному, образованному юноше сосватали рослую девушку. От этого брака, а также от второго, тоже с женщиной нормального роста, родились десятеро детей. Семеро из них были карликами. Следуя наказу матери никогда не разлучаться, семейство организовало труппу лилипутов, которая с успехом гастролировала в Румынии, Венгрии, Галиции. Материнская заповедь помогла добывать хлеб насущный, она же даровала вторую жизнь.
Долгие изнурительные процедуры в менгелевской клинике начинались с раннего утра. У карликов экстрагировали костный мозг, десятками пробирок набирали кровь, производили спинномозговые пункции. Истощенные недоеданием, они изнемогали, теряли сознание; на короткое время их оставляли в покое, чтобы вскоре начать новый цикл кровопусканий. В 40-х годах изучение состава крови было настоящим наваждением. Считалось, что в нем разгадка возникновения всех болезней, в том числе наследственных. Нацистские ученые к тому же были убеждены, что именно в компонентах крови кроются доказательства принадлежности к высшей и низшей расам.
Особый интерес вызывал у Менгеле годовалый Шимшон: отец и мать, Леа Овитц — нормального роста, но каким вырастет он? Пойдет ли в деда-карлика или унаследует родительскую стать? Как расшифровать его генетическую судьбу? Менгеле жаждал немедленных ответов. Вены у мальчика были слишком тонкие и хрупкие, и кровь брали у него за ушами. Ребенок кричал, терял сознание, звал «татти, татти», на что Менгеле с улыбкой и ласковостью Люцифера отвечал: «Я не твой папа, я дядюшка Менгеле» — и продолжал цедить жизненные соки.
Нескончаемо длились психиатрические сеансы, рентгеновские исследования и антропологические измерения. Полученные данные он скрупулезно сверял с особенностями анатомии рослых людей. В поисках наследственных признаков Менгеле выдергивал волосы, ресницы, удалял здоровые зубы, добирался до сетчатки. Жестоким гинекологическим осмотрам подвергали женщин-карлиц. Ассистировали Менгеле в его изуверских псевдонаучных изысках лучшие европейские специалисты- узники. Отступление от клятвы Гиппократа было платой за существование.
Прибыв в клинику, Овитцы смиренно отдавали себя «исследованиям». А Менгеле, перефразируя Набокова, не всегда был страшным дядей — иногда это был ласковый друг, который, поддерживая под локоток, поможет взобраться на эшафот.
В перерыве между экзекуциями он предлагал сигареты, мог угостить ломтиком белого хлеба, шутил. После паузы подопытных раздевали догола, укладывали на обитый жестью холодный стол и принимались колоть, вскрывать, сверлить. Они же, исторгая вопли, молили Всевышнего о том, чтобы терзание живого тела длилось как можно дольше — только бы не сгинуть на пожарище.
Овитцы свыклись с хрупким, миражным своим райком, с лучевыми сверхдозами и обескровленными венами, с ролью кроликов, шутов. В ежедневных тайных своих молитвах они возносили хвалу Господу за дарованное уродство, сохраняющее их от смерти, приносили покаяние за скорбное участие в творимой дьяволиаде.
1 сентября 1944 года машина за Овитцами пришла позже обычного. На этот раз Менгеле велел всем привести себя в порядок, женщинам — надеть лучшие платья: они предстанут перед важной публикой. Артисты засуетились. Семейство доставили в административный центр лагеря, накормили, повели в зал и выстроили на сцене.
Они стояли под прицельными взглядами хохочущего эсэсовского воинства растерянные, странно нарядные, кукольно нарумяненные. Сидевший в первом ряду Менгеле громко скомандовал: «Раздеться!». Он раньше демонстрировал их коллегам, но у себя в клинике и поодиночке. Сейчас же они, евреи, должны явить нагое тело перед замершей в злорадном любопытстве публикой. Непослушание стоило дорого, и Овитцы с панической поспешностью сбросили с себя одежды и, сгорбившись, пытались укрыть свой срам. «Стоять прямо!» — прозвучала новая команда. Они распрямили спины и, сгорая от стыда и обиды, предстали перед ликующими судьями во всей своей беззащитности. Плечи их содрогались от беззвучных рыданий.
Представление для Менгеле имело особый смысл: свою работу над проблемами наследственности он, наконец, решил сделать достоянием коллег. С благословения жены, приехавшей, чтобы разделить с ним профессиональный триумф, Менгеле поднялся на сцену. За спиной у Овитцов висело изображение их генеалогического дерева. Прерывая теоретические выкладки апелляцией к наглядному пособию, к фактам из родословной, Менгеле тыкал им в спину бильярдным кием и называл имена: «Это Элизабет и Фрида, у них мужья нормального роста, это Авраам и его полнорослые жена и дочь, это Леа, Шимшон, Мики, Розика, Перла, Франческа»…
Обуянный расистской идеологией, он стремился доказать, что в процессе долгой истории еврейская нация деградировала и вырождается в народ карликов и уродов. Пытался подвести, так сказать, теоретический и экспериментальный фундамент под канонизированное в фашистской Германии изображение еврея в виде горбатого крючконосого карлика. Готовясь к презентации, он понимал, что никакие цифры, схемы не произведут на аудиторию такого впечатления, как жалкие, униженные фигурки евреев — карликов -наглядное оправдание массового истребления. Зал взорвался аплодисментами и восторженными криками соратников.
…Всем Овитцам, за исключением полнорослого брата, который прибыл в Освенцим позже и погиб с семьей, посчастливилось пережить Катастрофу. В суматохе эвакуации концлагеря и бегства Менгеле с чемоданом медицинской документации — основой, как он надеялся, его будущей карьеры — им удалось спрятаться в бараке и дождаться прихода освободителей. Добравшись до родной Розалеи, они поняли, что возобновить артистическую карьеру не удастся. Публика, перед которой они выступали на идиш, истаяла с дымом крематориев.
Прошли годы, и труппа лилипутов нашла новых зрителей. В первую годовщину Государства Израиль они репатриировалась в Хайфу. Ездили по стране, ставили спектакли, давали представления. В 2001 году покинула сей мир последняя из семьи Овитцов — Перла. Она, однако, успела поведать историю своей семьи израильским журналистам И. Корен и Э. Негев. Они и написали документальную повесть о маленьких людях, которые в сердце своем были гигантами.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
