Совершенно безумный поступок

image001Юля прислала о себе материала решительно недостаточно — вы что думаете, легко расколоть российского и одновременно израильского адвоката? Ни сроков переезда на Ближний Восток (с почти Дальнего — родилась в Новосибирске, училась в Томске), ни чего-либо о профессии и интересах… Так, список публикаций. И сильных, таинственных, как хочешь их прочитывай, стихов.
Пришлось слазить на Интернет и обнаружить такое её признание: «Время от времени совершаю безумные поступки. К таковым отношу, в частности, окончание юридического факультета Томского государственного университета с последующим подтверждением диплома в Израиле и вступление в Израильскую коллегию адвокатов». И — что «сочинительствую с детсадовского возраста, а на полном серьёзе» полжизни. Ещё — о полном безумии переезда «с Западной Сибири в адскую жару». С чем лично я решительно не согласен — климат в Израиле, конечно, сибирского потеплее, но мне, бывавшему на разных континентах, он представляется вполне комфортабельным.
Хотя, конечно, это всё цветочки. Более безумного времяпрепровождения, чем поэзия, в наш квазирациональный, бездумно-компьютерный век подобрать непросто. Особенно — её поэзия, такая, где нет прямых линий, где сталкиваются образы и этносы, страны и языки. Переводить её на общепонятный — значит убрать самоё поэзию. Вот и не буду. Даже странная ассоциация субботы с рутиной в её стихе — вполне, впрочем, естественная при взгляде через полуоткрытую соседскую дверь у не вкусившего сладости и новизны шаббата — тоже, может быть, только мерещится ясной. Буквальность — не Юлин язык.
И при этом — внутренне её стихи понятны и отчётливы, как в предвечерье капель. Только — нелегко их перевести на жаргон повседневности.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.

Юлия Вольт
ЛЕПТА

Там ночь зовут поющим словом «лайла»,
там пальма называется «тамар».
С предавних пор эстамп Йерушелайма
хранила память крови, но загар

вредит, однако, коже белоснежной…
Характерец — противоречий вязь.
Отец напишет: «Ловятся, как прежде,
на удочку довольно крупный язь

и судаки. Маман гефилте-фиш
готовит летом каждую неделю».
Там в шортах в ноябре не пофорсишь,
там рдяную рябину свиристели

хохлатые клюют. Там снегири!
Лепту́ еврейскую* я превратила в лепту…
Акцентом русским болен мой иврит,
а русский мой — сибирским диалектом…

Останки Храма звать Стеною Плача,
класть меж камней записочки с мольбой…
Стремительно вдруг юркнувший варанчик
разбудит нежность, а морской прибой —

стихи Романа Сефа о ракушке,
дом бабы Муси, сон про Бабий Яр.
Кукунью называют там «кукушкой»,
здесь пальма называется «тамар».

________________________
*Лепта́ — древняя еврейская мелкая монета. (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка)

СУББОТА

Изнуряющий этот,
влагой перенасыщенный зной
нас приучит когда-нибудь
жить во смиренье овечьем,
повторяя «аминь»
ежедневно на хлеб и вино.

Почему, дорогой,
не зажгли мы субботние свечи?
Не внушили нам с детства
то, что грех — ожидать перемен.
За неделей неделя,
как в песне — куплет за куплетом,
и субботняя трапеза —
как долгожданный рефрен.
Почему, дорогой,
мы не спели сегодня дуэтом?

Почему ненавистен
нам рутины естественный кат?
Очертания круга
зигзагом стремлений увечим.
Потому, дорогой,
мы опять прозевали закат,
потому, дорогой,
не зажгли мы субботние свечи.

ЯБЛОКИ, ХАЛА И МЁД

Весь огромный мир — это очень тоненький мостик, поэтому главное — ничего не бояться.
Из популярной ивритской песни
(на слова рабби Нахмана из Брацлава)

Прутиком трупик шмеля со скамеечки
скинула, шлепнулась на
татуировкой пестрящие реечки
и догадалась: «Весна»,
высчитав сумму — Исра́эль плюс Ксения…

Только какая весна,
если в витринах плакаты осенние
«С праздником Рош Хашана»?

Всё перепуталось: вёсны и осени…
Глупо себя укорять,
что среди роз вижу белое с просинью —
«Мартовский снег» Грабаря.

Вечнозеленые будни и праздники —
фон для зеленой тоски.
Да и снега тоже…
Значит, без разницы,
где под ногами мостки

рухнут, и чавкнет трясина болотная.
Слышала, всех это ждет…
Значит, бежать в кутерьму новогоднюю —
в яблоки, халу и мёд.

МНОГИЕ СЛОВА

Как жидкость и камень, вещественно слово,
считали прапредки, считаю теперь я.
Стара, вероятно, для знанья иного:
для темных энергий, для антиматерий.

Вещь — слово, а многия сло́ва — пустыня*.
Не стоит грязнить зренье грезами, ибо
оазис — мираж… Проще глупой гусыней
твердить «Я люблю», да «Ай лав»,
да «Ихь либе».

Мне больше не хочется сложного. Слово —
не больше, чем овощ, кирпич, древесина.
Стара, вероятно, для знанья иного.
Пора, вероятно, стать глупой гусыней.

________________________
* В иврите слова со значениями «вещь, предмет, явление», «речь», «пустыня» являются однокоренными

ОДА ВОРОБЬЮ

Соловей — воробьинообразный.
Видать, чик-чирик
задал тон жизнерадостный прочим
прославленным трелям.
Измеряя пространство прыжками,
воробушек-фрик
обживает все кроны: от елей сибирских
до мелий.

Не одним чик-чириком, конечно,
планета жива.
Бесконечна симфония разнообразия видов.
Воробей задал тон. Не случайно,
что он рыжеват:
рыжина, по легенде, знак царского дома Давида.

***

Ноябрь, бр-р-р. Без Ноя, бр-р-р, никак
до нужного подъезда не добраться.
Нахальный, хлесткий, ливневый накал
лишь набирает силу. Можно брасом
по вертикали плыть до облаков,
что нынче цвета мокрого асфальта.
Ноябрь, бр-р-р. Так зябко мне, что кров,
обычный кров нужней, чем вертикаль та.

***

Атмосферы будний гнет
держат дни —
за гномом гном…
Цапля черная мелькнет
за автобусным окном.
И не знак и не пустяк —
впечатление одно,
что дано за просто так,
ради радости дано.

Оцените пост

Одна звездаДве звездыТри звездыЧетыре звездыПять звёзд (голосовало: 1, средняя оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...

Поделиться

Автор Арье Юдасин

Нью-Йорк, США
Все публикации этого автора

1 thought on “Совершенно безумный поступок

  1. Сильные, лаконичные стихи. Поэзия вещественных слов. Как-бы написаны поэтом-терапевтом для «сложных» поэтов.

    Тем не менее, почему-то хочется перечитатывать «сложного» Мандельштама, сказавшего когда-то в статье «Утро акмеизма»:

    «Камень как бы возжаждал иного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нем потенциально способность динамики — как бы попросился в ‘крестовый свод’ — участвовать в радостном взаимодействии себе подобных.»

    и «заумного» Хармса, призывавшего в дневнике освобождать силу заложенную в словах.

    После Мандельштама эталон поэтического слова в русской поэзии — не «кирпич», а акмеистический камень.

    Или, по Хармсу, стихи обладающие механической силой:

    «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьется.»

    Но не кирпич.

Comments are closed.