Обеспокоенные падением курса рубля россияне выстраиваются в очереди у обменников. Появились сообщения и о повышении спроса на бытовую технику и электронику — покупатели надеются, что это будет выгодным вложением денег. О том, какую тактику лучше избрать, чтобы сохранить средства, почему россияне недооценивают последствия кризиса и стоит ли власти опасаться волны протестов, когда экономика достигнет дна, в интервью «Росбалту» рассказал финансист, руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан.
— Какую тактику в нынешней ситуации вы бы посоветовали избрать россиянам — делать сбережения или, может быть, вкладывать деньги во что-то? Сейчас люди скупают бытовую технику в надежде сохранить средства — думаю, многие помнят, что аналогичная ситуация была в конце прошлого года, когда россияне поддались ажиотажу.
— Мы помним, чем это закончилось. Рубль потом вырос, и эта техника стала никому не нужна. Понятно, что в долгосрочной перспективе рубль все равно будет падать, но самая разумная тактика — думать, как вы будете зарабатывать деньги, как сохранить работу, бизнес, который у вас есть, а не пытаться выгадать на этой рулетке. Потому что игра на валютах — это, по большому счету, рулетка. Да, рубль будет слабеть. Да, покупательная способность в России будет падать. И это значит, что надо вспоминать кризисные навыки — экономить и думать, как заработать больше.
— Следует ли ожидать значительного роста цен в этом году?
— Нам не стоит ждать сильного роста цен на отечественные товары, потому что доходы сегодня падают и спрос сокращается. Но у нас же примерно 60% потребления — импорт, рубль снижается к доллару, и возможности спроса падают параллельно с падением количества долларов, используемых для импорта. Думаю, здесь все будет сбалансировано. Но это не отменяет роста цен в рублях на импорт – в убыток импортеры работать не могут. В рублях у нас будет инфляция не менее 20%, в следующем году, я думаю, — минимум 15%. В долларах, скорее, наоборот — цены упадут, поскольку спрос сильно проседает, и продавцы будут сокращать до предела свои прибыли.
— Допустимо ли в нынешней ситуации проводить параллели с кризисом 1998 года?
— К сожалению, нет. Кризис 1998 года открывал новые возможности — многие верили, что у России есть ресурс, что бандиты и рэкет уходят, а им на смену приходят прозрачные правила игры, что в стране будет демократия, и можно строить новую экономику. Десятки тысяч бизнесменов были готовы за счет падения рубля (а падал он в несколько раз, а не в два, как сегодня) и открывающихся возможностей создавать предприятия, развивать свое дело. Мы тогда дружили с Западом, и западные деньги и технологии, несмотря на дефолт, шли в страну. Кроме того, впереди был рост цен на нефть, который давал России дополнительную поддержку.
Сейчас ничего этого нет, никто в это не верит. Власть достаточно четко дала нам понять, что никакого улучшения конъюнктуры не будет, будет архаичный, близкий к автаркии режим, который не готов заботиться о развитии экономики – у него другие приоритеты. Запад от нас отрезан, денег и технологий не будет. Нефть не будет расти в цене. С другой стороны, сегодня весь остальной мир переживает экономический подъем, даже Европа все-таки растет – это не конец XX века, когда полмира были в кризисе. Сейчас проще инвестировать в бизнес в Америке, Израиле, Европе или даже в Китае, чем в России.
— А предыдущий кризис чему-то научил россиян?
— Если говорить о кризисе 1998, то прошло 17 лет, поколение сменилось. В каком-то смысле люди сейчас недооценивают долгосрочных последствий того, что происходит, потому что 2008 год их обманул — кризис был очень коротким, все сначала испугались, а потом вдруг сразу все стало в порядке. Но дело в том, что кризис 2008 года принципиально отличается от нынешнего — он был V-образный, природа его была шоковой, решение одного вопроса – качества ипотечных долгов – быстро вернуло экономику на старые рельсы. Сейчас мы говорим об L-образном кризисе — мы упали и падаем все дальше и дальше, поскольку причина – неустранимая без массивных реформ неэффективность нашей экономики. В 2008-м кризис был в большой части ”импортированным”, и наши проблемы были так же и отражением проблем мирового рынка (хотя и своих хватало). То, что мы имеем сейчас, — наш родной кризис. В других странах тоже наблюдается волатильность на рынках, но она не кризисная. А в России — полномасштабный кризисный синдром, и нам самим с этим справляться.
— Насколько разрушительными могут быть его последствия для нашей экономики?
— У нас системный кризис. Уже 15 лет как в России последовательно строится экономика, которая не хочет работать без постоянно увеличивающихся вливаний нефтяных денег. Мы создали страну–наркомана, который разучился работать, принимать решения, даже адекватно себя вести, и стал жить «под нефтяным кайфом». И если власть не будет проводить серьезные структурные реформы, если этого наркомана не будут лечить (а сделать это можно только очень суровыми лекарствами, от которых ему будет временно хуже, чем раньше), кризис будет прогрессировать.
Правда, нам есть куда падать — у нас огромное пространство. Сейчас в России ВВП составляет около $9 тыс. в год на человека, во Вьетнаме — 6, в Узбекистане — 1 тыс. 200. Так вот, до того уровня, пока народ перестанет выдерживать эту жизнь, мы можем падать очень много лет. Но даже и когда мы окажемся чем-то средним между Узбекистаном и Венесуэлой, мы можем еще много лет продолжать двигаться тем же путем: в конце концов Венесуэла живет и ничего не хочет менять.
— Надолго России хватит запаса прочности?
— Чтобы так, как сейчас, ездить по красивой Москве с красивыми иномарками — лет на пять. А гуманитарную помощь нам начнут присылать лет через 10.
— Какие структурные реформы сейчас необходимо провести в стране, чтобы изменить ситуацию?
— По большому счету, единственное, что нам нужно — вернуть доверие инвесторов, бизнесменов, населения. Но для этого надо многое сделать. Прежде всего, каким-то невероятным усилием изменить нашу правоприменительную систему — от законодательства до органов следствия и суда — все это должно стать независимым, компетентным, равноудаленным от любых сил, у инвесторов и собственников должно появиться к этому доверие. Система законодательства должна стать проще, легче, менее бюрократизированной, существенно более гуманизированной. Это многое изменит не только в бизнесе, но и в обычной жизни.
Возможно, нам на начальном этапе даже надо пойти на “импорт” правосудия, когда, к примеру, стороны могут обратиться в Лондонский королевский суд в качестве высшей инстанции, и если он решает дело не так, как в российском суде, то его решение превалирует, а Россия оплачивает сторонам издержки. Но я сомневаюсь, что власть на такое решится – во-первых, подобное означает, что в стране наступает власть закона, которому все равно, кто стоит во главе — он будет судить с беспристрастных позиций; во-вторых, наше общество сегодня болеет изоляционизмом, будет решительный протест по поводу «впадения в зависимость» от Запада.
Можно говорить о проведении еще многих преобразований — о мерах по привлечению инвестиций и профессионалов, об особых зонах с британским правом, о построении другой системы управления экономикой, о развитии новых отраслей, о мотивационном менеджменте в стране, о дальнейшей федерализации, бюджетной в том числе. Но это все бессмысленно без тотальной реформы системы правоприменения.
— Получается, наша власть не заинтересована в проведении этих реформ?
— Наверняка в теории заинтересована – никому не хочется жить в нищей стране с высоким уровнем преступности. Но, на мой взгляд, есть три причины, которые ее останавливают. Во-первых, активные реформы в любом случае приводят к временному ухудшению ситуации, а власть сегодня и так не уверена в поддержке населения и боится быть обвиненной в остром экономическом провале – это не ползучая рецессия, как сейчас – вспомните 90-е. Во-вторых, власть боится проводить реформы, которые приведут к верховенству закона и активизации общества, связанной с появлением независимых капиталов. Причем, помимо простого страха в результате власть потерять (а потеряют на 100% — везде, где есть конкуренция и верховенство закона, власть меняется – вспомните даже таких великих лидеров, как Де Голль, Черчилль или Валенса), есть и более «объективный» повод для страха: бытует мнение, что в России левые, вплоть до радикалов фашиствующего толка, существенно популярнее либералов и сторонников демократии.
Многие в самой власти говорят: «Если мы это сделаем, к власти в России придут левые или даже фашисты». Я, конечно, не знаю, так ли это, хотя, судя по опросам, популярность левых, популистов и национал-радикалов намного выше, чем либералов и демократов. И может, власть таким образом нас даже спасает от чего-то более страшного – по крайней мере, в своем воображении. Но никакой развитой экономики без верховенства закона в стране не будет. И никакой чиновник Якунин никогда не создаст в России эффективные РЖД, и никакой чиновник Миллер никогда не сделает эффективным “Газпром”, и никакой назначенный начальник корпорации “Инновационное развитие” никогда не создаст никакого инновационного развития. Этого без свободной экономики не бывает. Мы будем продолжать загнивать, то в стагфляции, то в стагнации, постепенно тратить свои резервы, медленно снижая уровень жизни, двигаясь к 1998 году, только с обратной стороны.
— На ваш взгляд, следует ли Кремлю опасаться волны протеста, когда “запас прочности” будет исчерпан и жители страны максимально ощутят на себе последствия проводимой экономической политики?
— Ну ведь нет волны протеста в Узбекистане и в Венесуэле. Протесты вообще слабо связаны с экономикой. Они связаны, скорее, с социальной структурой общества и его потенциалом. А в российском обществе очень низок потенциал борьбы за перемены. Российская власть грамотно действует в этом смысле. Она, с одной стороны, не закрывает клапана — пожалуйста, пиши в “Фейсбуке” или «Ведомостях», спорь во “ВКонтакте”, выступай на конференциях, езжай за границу; рынки открыты – валюту можно купить, импорт можно купить (и даже «санкционного» везде полно). С другой стороны, она монополизировала массовую пропаганду. То есть простой человек, который не знает, что происходит, мыслит шаблонами, которые ему внушают, получает информацию из телевизора и считает, что все идет, как надо, а проблемы – результат действий врагов. В этом плане власть будет стабильна, даже в ситуации когда нам гуманитарную помощь будут прислать.
— Как можно расценивать то, что Путин выражает благодарность Центробанку за работу по стабилизации рубля?
— Мне кажется, ЦБ сделал великую вещь – вечером во вторник в декабре, после ночи «длинных ножей». Помните, когда он ночью поднял ставку до 17%, и рубль из-за этого полетел в пропасть? Я бы поставил в заслугу людям из Центробанка то, что они быстро поняли, что в этом виноваты. Осознали, что наш рынок движется доверием, а не математическими формулами, и что такие вещи делать нельзя. Вечером было созвано заседание правительства, на котором ЦБ дал обещание, что резких движений больше не будет. Мне кажется, именно это спасло ситуацию, иначе доллар стоил бы и 200, и 300 рублей. После этого ЦБ не делает резких движений, и за это его можно благодарить. Потому что сейчас лучше рынку дать возможность жить, как он живет, чем ломать тот последний кусочек доверия, который остался.
Да, пенсионерам тяжело от девальвации. Но если бы ее не было, им было бы еще тяжелее. Потому что по ним бы ударили дефицит импорта и инфляция. Дело, например, в том, что, как только возникает дефицит импорта, люди более обеспеченные идут за более дешевым товаром, который не в дефиците. В итоге цена на него резко вырастет.
Поэтому лучше так, чем по-другому. И вопрос тут не к ЦБ, а к власти России, которая за 15 лет фактически уничтожила возможности построения эффективной экономики.
— Кстати, о власти. Широкое обсуждение вызвало заявление Лаврова о том, что эпоха доминирования Запада подходит к концу…
— Давайте не будем всерьез относиться к словам. А то я вам могу напомнить слова о том, что мировая экономика умрет при нефти в $80 за баррель — это говорил Путин. И заявление Сечина, что нефть должна стоить $200 за баррель. У нас нет конкуренции власти, поэтому она может демонстрировать некомпетентность, и никто ей не мешает.
Слова Лаврова, безусловно, некомпетентны. Понятно, что условный Запад, который фактически объединился и дружит с Востоком, прекрасно себя чувствует — это мощнейшая эффективная структура, у которой, разумеется, куча своих проблем, но проблемы эти он решать умеет. И раз за разом выходит из них окрепшим и отдохнувшим. Нам бы его проблемы — при его уровнях ВВП, соцобеспечения людей, демократии, культуры, защиты прав человека и личности.
Понятно, что мы, как развивающиеся рынки, проиграли. Не Западу, а самим себе. Проиграли тем, кем мы могли бы быть. Потому что развиваться мы начали, а реформы, запускающие либерально-демократический рынок, никто из нас не провел нормально. А без этого мы упираемся в потолок — что Китай, что Бразилия, что Индия. Нет окончательных реформ — есть низкий потолок развития. Кто на чем вытянул до определенного уровня — дальше все уперлись в структурные проблемы. И даже Китай, который наивные западные комментаторы уже было записали в чудо, сломался на $450 в год прироста ВВП на человека. В Америке сейчас прирост ВВП в год почти $1,6 тыс. на человека. Я думаю, что мы, и наши дети, и внуки, не доживем до того момента, когда можно будет сказать, что появилась какая-то другая доминирующая сила в противовес или вместо коалиции западных стран.
— Как вы оцениваете результативность политики России в сфере импортозамещения?
— Давайте представим, что у нас нет проблем с правоприменением и недоверием инвесторов. Каким бы мог быть эффект от импортозамещения? Во-первых, в России нет свободных мощностей. Имеющиеся сильно загружены. То есть производить свою продукцию не на чем. Во-вторых, нет трудовых ресурсов. При том, что страна в тяжелой экономической ситуации, у нас только 5,7% безработных. Где нам брать трудовые ресурсы, особенно квалифицированные, которые помогли бы развивать импортозамещение — непонятно. В-третьих, ставка рефинансирования у нас 11,5%. В Европе и Америке — 0%. Соответственно, наш товар, грубо говоря, на 11% годовых уже дороже? Какое импортозамещение, какая конкуренция, если у нас по таким ценам продаются деньги, чтобы инвестировать? Это все нереально. Дальше прибавляется тот факт, что нет внешних и внутренних инвестиций – не на что создавать новые мощности, нанимать иностранных работников.
И потом — базы технологической нет. У нас же разрушена инженерная школа, школы промышленного и потребительского дизайна никогда и не было. Отсутствует маркетинговая школа. Мы просто не можем создавать конкурентные товары. Чтобы мы не оказались в такой ситуации, нам нужно было 15 лет тратить не на монополизацию нефти и власти, а на развитие этих школ, как корейцы делали — покупать на корню лицензии, институты, сотрудничать, кооперировать … Посмотрите, мы даже в тучные годы кроме “Жигулей” так ничего и не стали делать. У нас не появилось собственной марки машин, компьютеров нормальных, единственный российский самолет Sukhoi Superjet 100 производится маленькими партиями, причем в убыток, он уже устаревает и вдобавок в нем 60% иностранных комплектующих.
Ну что мы можем заместить? У нас нет культуры животноводства или земледелия, потому что мы не сумели вовремя получить иностранных инвесторов и менеджеров, так как были проблемы с землей и правовым статусом. Мы не можем произвести нормальный IP — нет научной базы, мы не научили своих ученых в массе даже английскому языку, не смогли вовремя создать единую экосистему с мировыми научными центрами. Конечно – можно дать существующим предприятиям немного увеличить свои внутренние продажи; но надо понимать, что за счет снижения конкуренции они, скорее всего, понизят качество продукции и увеличат цены.
— Контрсанкции не оказали эффекта, на который рассчитывал Кремль?
— Не понятно, на какой эффект рассчитывал Кремль – сделать неприятно европейцам, позлить их, восстановить против себя простых фермеров? В итоге, несмотря на введение контрсанкций, в Европе на 5% увеличился экспорт продуктов питания. Мы разбудили спящую собаку. Все было нормально — европейцы по инерции продавали нам продукты. Когда ввели контрсанкции, почти ничего не изменилось. Большая часть этих продуктов прекрасно поступает через третьи страны, через легкую переработку, через контрабандные каналы, наконец. Но поскольку ситуация создалась нервная, европейские фермеры и дистрибьюторы стали искать новые каналы сбыта. Эта работа завершилась успехом — поставки выросли, а если так пойдет дальше, то Европа переключится на другие страны и перестанет продавать нам продукты — для России не останется ничего.
— Вы затронули тему безработицы. Какие изменения на рынке труда возможны в ближайшей перспективе?
— У нас удивительно большое количество людей — порядка 38% всех трудовых ресурсов — работает в бюджетной сфере. Власть боится понизить свой рейтинг, и любой ценой, даже через девальвацию рубля, будет удерживать бюджетников на зарплате. Поэтому большой безработицы в этой сфере не будет.
Далее — простая, низкооплачиваемая работа, которую делают трудовые мигранты. С одной стороны, ее объемы будут сокращаться, и иностранные рабочие будут уезжать. С другой, в эту сферу придут местные жители, “выпавшие” из более сложной работы.
Сильнее пострадает lower middle класс и интеллигенция. Но это те люди, которые умеют найти способ выжить. Кто-то уйдет в декрет, кто-то будет подрабатывать частным образом. Кто-то уедет за границу. И здесь тоже безработица так сильно чувствоваться не будет. Кроме того, каждый год потери на рынке труда составляют примерно полмиллиона человек просто за счет демографической кривой. Это тоже скрашивает ситуацию.
Беседовала Антонида Пашинина
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
