Уважаемые читатели! Предлагаем вашему вниманию главу из романа Леонида Ривкина «На ленте Мёбиуса», который на днях выходит из печати.
Это рассказ о латвийском местечке Силене, где летом 1941 года было уничтожено все еврейское население, в том числе и родственники героини романа.
Динин род со стороны мамы, судя по четырем поколениям профессиональных музыкантов, шел от городской еврейской элиты, а со стороны отца был известен от сельского рода Зубовичей, к которому принадлежала Динина бабушка Геня. Зубовичи около двухсот лет жили в латвийском местечке Силене, или, как в старину его называли, Боровке. Это был маленький городок-штетл на юго-востоке Латвии, вблизи границы с Белоруссией. Центр местечка обычно был заселен евреями, количество которых колебалось от 20 до 80 процентов, в зависимости от времён, а окраины — христианами. Жили хоть и небогато, но мирно и без страха гуляли поздними вечерами.
Европейские евреи называли Латвию в тридцатых годах «голдене медине», то есть золотое государство, а белорусские и латышские евреи называли Силене — «голденер штетл», то есть золотое местечко. Считалось, что латвийское правительство не было особенно сурово по отношению к евреям.
Многие жители-евреи, не занятые торговлей лесом, которого было очень много в округе, держали лавки. А те, кого лавки прокормить не могли, выращивали в садах и огородах фрукты и овощи, пекли хлеб, варили варенье, делали наливки из вишни и изюма, пивоварничали и гнали бражку, которую хранили в корчагах — больших глиняных сосудах с двумя ручками — в глубоких погребах. Некоторые держали коров и коз, но у большинства была домашняя птица: индюки, утки, куры, гуси. Было много портных, во многих домах были зингеровские швейные машины. Были коробейники — торговцы вразнос — очень нужный народ. Они на плечах носили мелочной товар на продажу окрестным крестьянам, и те всегда с нетерпением их ожидали.
Была даже школа, в которой учились еврейские и христианские дети вместе. Но большинство евреев ревностно соблюдали традиции, и в Силене было две синагоги: в большой молились хасиды, а в меньшей — миснагдим.
Шолом Бэр Зубович, Дининой бабушки папа, был раввином большой синагоги.
Была и школа-хедер, где, по рассказам бабушки, учителем был Мойша-Хаим, мрачная личность с впалой грудью и козлиной бородкой, который выглядел так, словно груз всех еврейских несчастий лежал на его плечах. Но он очень любил детей, и они его тоже.
Латышские мальчики заглядывались на красивых еврейских девочек, и иногда взрослым приходилось вмешиваться, но больших скандалов не возникало: родители — латыши и евреи, — понимая зов юности, охраняли собственные традиции.
Юная Геня тоже чувствовала на себе обжигающие взгляды латышских парней, и хоть к шестнадцати годам она привыкла к тому, что её рыжая красота притягивает внимание многих из местечковского мужского населения, — всё же краснела и смущалась всякий раз при появлении Айвара Сперлиниса, симпатичного высокого юноши с большой светлой шевелюрой и с добрыми, улыбающимися глазами на белокожем лице. Вначале это были редкие случайные встречи, но потом Айвар зачастил вечерами в их район, и прогулки по Гениной улице приняли хронический характер. Потом и Геня начала к вечернему времени прихорашиваться и выходить на улицу с подружками, и не надо было строить догадки, чтобы понять неслучайность ситуации. Ну а через некоторое время они уже встречались на другом краю местечка, у озера, стараясь не попадаться людям на глаза.
Такие действия не могли оставаться долго незамеченными. Генина мама, Сара, объявила ей карантин, и Геня, как голубка в клетке, должна была сидеть дома, изучать правила «цниют» — скромности, вникать в них и играть на скрипке безвыходно или выходить из дому под присмотром. Но Айвар не сдавался, он прокрадывался вечерами к садовой стене дома, и Геня открывала окно, но в дом не впускала, боялась. Объятия через окно ещё больше накаляли обстановку и будоражили обоих. И Айвар предложил Гене удрать с ним вместе в Даугавпилс, где у него жила старшая замужняя сестра. Геня только испуганно слушала и ещё сильнее прижималась, но решиться не могла. Потом ей исполнилось 18 лет, и однажды её папа сказал:
– Генеле, у меня есть для тебя очень приятная новость: к нам на субботу приезжают гости из Данкере, или, как говорит в синагоге наш гойский сторож Федя, Глазманки. Приезжает мой друг, вернее, это очень хороший знакомый моего друга — Герман Фельдман и его сын Натан. Я про Германа расскажу тебе позже, а Натан работает на кожевенном заводе Васермана, который славится своими мужскими поясными ремнями и подошвенной кожей. Он там работает каким-то большим начальником, хорошо зарабатывает и ещё помогает отцу в его работе. Хороший парень… Ну ладно, расскажу тебе и про Германа: он из немецких евреев… Как он попал в Данкере — не знаю, но он — фельдшер, людей лечит, хоть и не доктор, но зато дешевле — 10 копеек за приём. Он не любит, как другие, ставить банки, которые из людей кожу вытягивают, или пользоваться всякими там пиявками, кровь сосущими, он лечит касторкой и ставит клистиры. И просит Б-га… Всё ведь в руках Б-жьих, доченька… И когда он помогает людям — слава Б-гу, и когда не удаётся — тоже… Люди его уважают…
Геня слушала чуть живая. Она всё поняла, и сердце её сжималось в груди.
– Послушай, Генеле, — продолжал он, видя перепуганную насмерть Геню, — ты уже большая девушка, ты уже взрослая красивая мейделе, вон как парни на тебя засматриваются… Посмотри и ты, подумай — может быть, и тебе понравится… Натан… А если нет, майне тохтерке — мы тебя не заставим, доченька. Только если понравится! — неожиданно, волнуясь, закончил Шолом Бэр и полез в карман за кисетом с махоркой.
…Много слез было пролито… Пух в девичьей подушке, купаясь в солёной влаге, не успевал просохнуть за день; много нежных, горячих слов мысленно было сказано Геней Айвару; много жарких поцелуев было послано ему, но ничего этого не увидели и не услышали деревья на берегу ласкового голубого озера — и в месяц элул — сентябрь 1935 года — в месяц Б-жественного благословения, через шесть месяцев после первого разговора с отцом (а разговоров за шесть месяцев было много), состоялась большая хасидская свадьба, и Геня, стоя под хупой с молодым человеком по имени Натан Фельдман, из-под фаты смотрела поверх толпы гостей, тайком высматривая Айвара Сперлиниса. Но Айвара не было. Он не мог перенести этой несправедливости и уехал, увёз своё разбитое сердце прочь из Силене куда-то далеко-далеко. А потом, как передавали по «женскому телефону», он служил в армии и появился в Силене только перед самой войной, когда у Гени было уже двое деток: Рафаил и Эстер, а у Айвара хоть детей ещё и не было, но была невеста — красавица Дайна, напоминавшая чем-то Геню, но в блондинистом варианте.
Жизнь продолжалась…
Советская власть пришла в 1940 году, и сразу же началась массовая депортация богатых людей в Сибирь. Но среди евреев Силене больших богачей не нашлось, и их почти не тронули, кроме фельдшера Германа Фельдмана и его жены. Говорили, что это из-за его немецкого происхождения, да кто его знает…
Когда же на территории Латвии начались военные действия, советскую границу сразу же закрыли, и бежать удалось очень немногим.
Война началась в Силене как-то исподтишка и бесшумно: вдруг по городку стали ходить «самоохранщики» и новоиспеченные полицаи с повязками. Ходили самодовольно, по-хозяйски прислушиваясь, присматриваясь, и требовали безукоризненного подчинения новым приказам и соблюдения нового порядка.
А вскоре, в середине июля сорок первого года, старший полицейский Альфред Тимбергс объявил приказ начальника илуцкой уездной полиции полковника Гаудиньша о расстреле силенских евреев. Всех. Участвовать в этом новом и ответственном деле он призвал и добровольцев, обещая в награду всё еврейское имущество и дома. Добровольцев нашлось немало.
Процедура уничтожения, разработанная Тимбергсом, отличалась от «общепринятой» и была следующая: еврейских жителей сгоняли в большую синагогу партиями по шесть семей с интервалом в один день. Потом «подавали» шесть телег с впряженными в них лошадьми. Людям объявляли, что их перевозят в гетто местечка Браслав в Белоруссии, где они будут жить вместе с соплеменниками из других мест — такой, мол, приказ от немцев. Проведя ночь или две в духоте помещения, взрослые, радуясь свежему воздуху, спешно грузили своих детей и пожитки на подводы, а сами, жалея лошадей, шли пешком, иногда подсаживаясь, если очень уставали. Рядом с подводами на лошади верхом то впереди, то позади одиноко ехал старший полицейский и, покуривая папиросы, мирно перебрасывался шутками с односельчанами, отвечал на вопросы и подгонял отстающих.
А добровольцы и полицаи в четырех километрах от Силене, затаившись в кустах за опушкой леса, уже поджидали обоз на высоком берегу озера Смилга.
Выехав на опушку, Тимбергс приказывал остановить подводы и всем, с детьми, без вещей идти к озеру размяться и по нужде. Люди брали детей на руки или за руки и шли, ничего не подозревая, к обрыву, а в это время сзади выходили из засады соседи-добровольцы и стреляли им в спины и в головы…
Почему — в спины? Почему не так, как их «коллеги» по кровавому делу — сперва раздеть, потом поставить в ряд и потом уже в упор расстрелять? На этот вопрос нельзя ответить однозначно. Скорее всего, силенские местечковые «самоохранщики» и добровольцы в отсутствие немцев не хотели слышать крики и просьбы, укоры и проклятия своих еврейских соседей, из поколения в поколение живших бок о бок и, возможно, даже сидевших с ними за одной партой. Но жажда наживы и наслаждение безграничной властью над людьми и их жизнями были выше чувства человечности. Возможно, на это толкала придавленная запретом ненависть к инородцам, требовавшая выхода, или что-то другое. А возможно, и всё сказанное вместе. Никто не знает… Да это и не столь важно…
Расстреливали «непрофессионально», многие оставались живы. И вот тогда уже вся свора безбоязненно набрасывалась, прикладами добивая шевелящихся людей и с издевательскими шутками сбрасывая тела вниз, где другие добровольцы их закапывали в песок.
Раввин Шолом Бэр Зубович был зачислен в пятую, последнюю партию вместе с женой, двумя еще неженатыми сыновьями и тремя замужними дочерьми с маленькими детками. Всего было пятеро взрослых и семеро детей. Могло быть больше, так как Шолом Бэр имел, слава Б-гу, одиннадцать детей: восемь мальчиков и три девочки. Шесть старших сыновей были женаты и разъехались по свету, а младшего зятя Натана год тому назад забрали в Красную Армию, и уже давно от него не было писем; а вот дочки и младшие сыновья тут, при нем… Раввин отчетливо понимал, что происходит, но что он мог сделать? Только возносить молитвы. И он усердно молился.
В последнюю ночь перед переселением в синагогу, где-то далеко за полночь, раздался осторожный, но настойчивый стук в окно Гениной комнаты, где она после сборов, уложив детей, сама только-только прикорнула. Стук повторился. Насторожившись, но совсем без страха Геня подошла к окну. Человеческий силуэт за окном делал какие-то непонятные жесты. Подойдя вплотную к окну, Геня узнала силуэт: Айвар! Сердце затрепыхалось, как мотылёк в банке. Она открыла окно, но, прежде чем она успела сказать слово, Айвар был внутри и, зажав ей рот рукой, нежно поцеловал в шею.
– Генечка, ни слова, слушай меня внимательно и молчи, не кричи, что бы ты ни услышала.
Геня, обалдевшая от радости и неожиданности, не знала, что и подумать, и только боялась, как бы родители не услыхали шум и не вошли.
– Айвар… — только и сказала она.
– Тише, — прошептал он. — Я пришел за тобой. Не бойся, верь мне… Прошу тебя… Сейчас я объясню, хоть времени в обрез. Послушай меня… — взволнованно говорил Айвар, держа Геню за руки. — Пойми и поверь: завтра вас всех должны убить на берегу Смилги, где мы с тобой провели когда-то наш счастливый день. Они уже там всех евреев, которых раньше увезли, расстреляли. Я был там вчера и видел. Меня Янис, ты его знаешь, друг мой, туда возил… Он в добровольцах там был… Говорит, стрелял мимо… Он мне это рассказал и подсказал, чтобы я тебя спас. Бери своих деток, и мы сейчас же быстро пробежим к лесу. Янис там с лошадьми… Он увезёт вас, на него не подумают… Но надо быстро… Только, чтобы детки не плакали… Моя Дайна о них позаботится, она сейчас стоит под деревом — дежурит. На всякий случай…
– А родители? А мои братья, а племяшки?! — в диком страхе прошептала Геня. — Я не могу, я не пойду… Я не брошу… А что, если это не так, так их из-за меня точно убьют.
– Это так! Это так! Нет времени, — торопил Айвар. — Идем скорее, будет поздно, уже скоро рассвет… А по-светлому мы не пройдём.
Но Геня не могла сдвинуться с места.
– Хорошо, — сказал тогда Айвар, — иди и позови сюда своего отца, только его одного, он умный человек. Иди быстро, — и, подтолкнув Геню к двери, Айвар выглянул в окно: Дайна стояла на месте.
Шолом Бэр пришел через несколько минут. Старик был спокоен, как если бы эта встреча была днем и с желанным гостем.
– Здравствуй, сынок, что случилось, что ты входишь через окно, а не через дверь? — шутливо сказал он и серьёзно продолжил: — Я тебя слушаю, — и подошел к нему почти вплотную.
– Здравствуйте, рабби. Я извиняюсь за то, что пришел к вам с плохой новостью… Завтра у всех наших евреев последний день. Я не могу, к сожалению, всем помочь, нет у меня такой возможности. Я могу попробовать спасти только Геню и её детей. Вы за неё не бойтесь. Скажите ей, чтобы она меня послушала, времени совсем в обрез. Завтра всех… Будет поздно… Перед вами всех уже… Я сам видел. Спасите её, скажите, чтобы она сейчас же уходила со мной. Моя жена стоит за окном, и мой друг ждет в лесу на лошади. Ну?
Рабби Шолом Бэр подошел к Айвару, взял его голову двумя руками, посмотрел в глаза и поцеловал в лоб:
– Благослови тебя Б-г, дорогой мальчик, у тебя чистая душа праведника, пусть продлятся твои дни в благополучии и в счастье, — и, повернувшись к дочери, сказал без колебаний: — Генеле, иди! Сейчас же, не медли ни секунды, ничего не бери, только детям одежку и беги. Видишь, эти добрые люди рискуют своими жизнями — иди.
Шолом Бэр положил свои руки на голову Гени и сказал благословение. Потом подошел к спящим деткам пяти и четырех лет и, поцеловав, тоже благословил. Геня начала осторожно будить детей и одевать их сонных. А Шолом Бэр подошел снова к Айвару и крепко пожал ему руку:
– Спасибо, сынок, и прости меня, старого…
– Да что вы, что вы, все было правильно… Видите, что они, сволочи, делают… Вы правильно поступили…
Окончание следует
Леонид РИВКИН
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
