Моим сватом был рав Мордехай Дубин. Он приезжал ко мне с невестой из Куйбышева.
Вы спрашиваете, как они обо мне узнали? От бывавших в Казани куйбышевцев. Раву сказали, что в Казани живет молодой человек, который отказывается работать в субботу.
До войны Дубин был депутатом Латвийского Сейма (парламента). На этом посту он делал много добра. Рассказывали, что очередь на прием к нему тянулась на пол-улицы, и он никому не отказывал в помощи. Потом, когда Прибалтика была присоединена к СССР, и рав Мордехай увидел, что вытворяют коммунисты, он говорил, что об одном жалеет – что вызволял евреев-коммунистов из тюрем, когда об этом его просили их родители…
Благодаря усилиям Дубина в 30-е годы трем тысячам евреев удалось уехать из Польши в Америку (рав Мордехай добился, чтобы Америка их приняла). Это он, приехав в Советскую Россию как представитель Латвии, вытащил Любавичского Ребе из заключения и увез в Ригу, буквально обменяв его на торговый договор, один из первых договоров Советской России с иностранным государством.
Жена рассказывала, что хабадники (Хабад – течение в хасидизме) намеревались вывести из Советского Союза и самого Дубина.
От кого жена слышала об этом, не знаю, за детали не ручаюсь. Как раз когда рав готовился к побегу, он получил известие, что его единственный сын погиб в концлагере Берген-Бельзен. Очевидец рассказал, что его сын был еще жив, когда американцы освободили лагерь. Крупный, высокий человек, он, как многие люди сильного телосложения, особенно тяжело переносил голод. Совершенно истощенный, он умер сразу после освобождения.
Не знаю, связано ли это было с известием о смерти сына, но рав Мордехай отказался уходить. Для перехода границы ему надо было сбрить бороду. Он сказал, что ради этого сбривать бороду не стоит. Остался в России, хотя здесь над ним постоянно висела угроза ареста. Я всегда жалел, что он не ушел. Сколько бы он мог сделать.
В первый раз Мордехая Дубина посадили, когда русские вошли в Латвию. За то, что он был депутатом. Он просидел в тюрьме год и вышел в лаптях, еле живой. Перед войной рав оказался в Москве, а когда началась эвакуация, попал в Куйбышев. Поиски кашерного дома привели рава Дубина в дом родителей Гиты, моей будущей жены.
Рав помог Гите и ее сестрам разобраться, что происходит вокруг, объяснил, что за «личности» Ленин и Сталин, которых все вокруг боготворили. Сестры считали их чуть ли не святыми, и их особенно потрясло, что первый русский вождь умер от дурной болезни, а второй – еще живой – пинком сапога убил жену (ходившая на Западе версия).
Депутат Латвийского сейма, личный друг Рузвельта, Дубин знал многое. Впервые он побывал в России в восемнадцатом году: народ гол и бос, с красными бантами и в красных косынках – все равны.
Приехав году в двадцать четвертом, он увидел уже другую картину: один – в отрепьях, другой – в меховой шубе. Уже не все равны. Динамика революции.
В те годы каждую ночь шли аресты. Семья Гиты жила в многоквартирном доме, и когда ночью в длинном коридоре раздавались шаги, все с замиранием сердца ждали, в какую дверь постучат. Однажды постучали в их дверь. Когда открыли, Дубин побелел. Но энкаведисты «пошутили»: «Не бойся, не за тобой. Еще не твоя очередь». Они пришли за другим человеком и ошиблись дверью.
Война закончилась, и рав Мордехай вернулся в Москву. Политикой он не занимался, целые дни проводил в синагоге. Властям и это не понравилось: врага народа опять схватили, совсем уже ни за что. В заключении рав Дубин и умер.
Говорят, перед смертью он просил об этом врача – и врач совершила великую мицву: вызвала евреев с воли и разрешила взять его тело.
Рава Мордехая похоронили в Туле. Этой награды он удостоился: люди знают, где его могила.
* * *
В январе семьдесят второго года мы получили разрешение на выезд в Израиль. Самолет вылетал из Москвы. А от Москвы до Тулы – рукой подать. Нам не хотелось уезжать, не простившись с могилой рава Дубина. Мы отправились в Тулу.
В те времена отъезжающим из Союза на так называемое постоянное жительство за границу полагалось сдать все документы, так что у нас с собой не было ни одной официальной бумажки: носить наш единственный документ, визы, мы не решались – вдруг потеряются! Правда, ехать без документов тоже опасно – а ну как задержат! Могут и посадить, а пока будут не спеша разбираться, срок визы кончится. Боялись мы и слежки. Короче, ехали в большом напряжении.
Помню, часа в три ночи мы с Гитой добрались до кладбища. Я примерно представлял себе, мне объясняли, где находится могила, но снегу навалило много, и разобрать было трудно. Мы постояли где-то рядом, помолились. Так мы простились с могилой рава Дубина.
Ни о чем в жизни нельзя сказать «навсегда». Или – «никогда». Жизнь непредсказуема, ничто не исключено. Спустя почти тридцать лет я еще дважды посетил могилу рава.
Мордехай Дубин бывал в Москве в доме моих родителей, любил беседовать с отцом. Потом его снова арестовали, посадили, он умер и был похоронен в Туле. Спустя время его перехоронили на еврейском кладбище в Малаховке (под Москвой).
Перехоронить его помог рав Тайц из Америки, двоюродный брат рава Ицхака.
Из рассказа
Аты Кругляк
НЕОЖИДАННЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ
За несколько недель до свадьбы я приехал в Куйбышев. В отличие от Казани, где синагога была запрещена и молились тайно, в Куйбышеве она была официально открыта. Я и в Казани каждый день посещал тайный молельный дом, что уж говорить про Куйбышев, где синагога действовала официально и где меня, как я полагал, никто не знает.
Рав Мордехай Дубин постоянно находился там, сидя над Талмудом. В день он обычно разбирал по три темы из разных разделов Гемары. Я занимался вместе с ним.
Свадьба была назначена на вторник. В четверг предыдущей недели переходил я улицу. Вдруг ко мне подходит милиционер:
– Гражданин, вы нарушили правила уличного движения.
Я удивился, я ведь не один перешел, и он никому замечания не сделал. Я ему даю не то полтинник, не то рубль – штраф. Он качает головой:
– Нет, пройдемте.
Я иду. Пришли, а на двери табличка СМЕРШ (военная контрразведка – «Смерть шпионам»).
Ввели меня в комнату, посадили за стол. Допрашивали трое. Били по лицу изо всей силы. Очки сломали, чуть не выбили зубы. Очень сильно били.
– Что у тебя за дела, – как они выразились, – с фон Дубиным? Я объясняю, что приехал из Казани, что там нет синагоги, а здесь есть. И хотя я учитель, но решил зайти в синагогу и там познакомился с Дубиным.
Тут они показывают мне номер телефона:
– А это что?
Как он у них оказался – ума не приложу! Дело в том, что как–то я спросил у рава Дубина, не могу ли быть ему чем-то полезен. Он и попросил меня заказать для него телефонный разговор с сестрой, которая живет в Москве. Я и заказал.
Короче, увидел я этот номер и понял, что попался. Но я твердил свое: познакомился в синагоге и просто выполнил просьбу. Меня избили, отняли все, что было: записи, документы – и бросили в камеру.
Понятное дело, кинулись читать мои записи. Но там разобраться непросто: пишу я то на одной стороне листа, то на другой, то на полях, да к тому же на иврите. Назавтра опять приводят к следователям:
– Ты регулярно организуешь встречи с человеком, обозначенным в записях как «НТТИ».
Я понял, что они, вероятно, вызвали какого-то доносчика из синагоги, и он им прочел ивритский текст.
– «НТТИ», – объяснил я, – на иврите «натати», означает «я дал». У евреев принято каждый день давать деньги для нуждающихся. Можете проверить – везде после «НТТИ» стоит цифра: полтинник, или там тридцать копеек, или рубль.
Хорошо. С этим уладили. Тогда мне показывают другую запись. Тут я немного растерялся – чувствую: этого мне им никак не объяснить.
Надо сказать, что в Казани в синагоге было очень мало книг, но в Куйбышеве – уму непостижимо, сколько!
Я нашел тут книгу, о которой слышал, но которой в Казани не видел. Написал ее рав Акива Эйгер (великий мудрец, живший в Германии примерно двести лет назад). Несколько тем из книги меня особенно заинтересовали, и я их законспектировал. Касались они расстояния, на которое разрешено удаляться от населенного пункта в субботу. Рав Эйгер обсуждает, как следует производить измерения, когда натыкаешься на гору. Об этих-то записях меня сейчас и спрашивали.
Я стал добросовестно объяснять. Поскольку рав Акива Эйгер обыкновенно задает вопросы к комментариям Раши и Тосафот к Талмуду, то следует объяснить мишну (она содержит исходное положение), потом Гемару (трактовки мудрецов эпохи Талмуда), потом надо рассказать, что говорит на данную тему Раши, потом изложить точку зрения Тосафот, потом сам вопрос рава Эйгера и, наконец, его ответ. Я говорил часа полтора, а то и два.
Ручаюсь вам, они даже мишну не поняли. Так и остались в убеждении, что я их обманываю. А потом позвонили куда-то. Слышу – речь обо мне: обсуждают, сколько мне дать – пятнадцать лет или только десять… Это у них, говорят, прием такой – запугать человека, чтобы добиться признания.
А ведь уже наступила пятница. Я думал о том, что будет с моей матерью, которая уже сидит на пароходе, и пароход должен прибыть в Куйбышев в воскресенье или понедельник (если ты сел на пароход, обслуживаемый нееврейским экипажем, заблаговременно, до субботы, то плыть в субботу разрешается). Мать едет на праздник, на свадьбу сына – и найдет его в тюрьме! А у нее порок сердца, и только что исполнился год со дня смерти отца. И я начинаю молиться Всевышнему, чтобы Он пожалел мою мать, говорю, что я у нее единственный сын, и если меня посадят, что с ней станет!
Из книги воспоминаний «Чтобы ты остался евреем»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
