(Продолжение)
По дороге домой дурные предчувствия сменились рациональными построениями. Это невозможно, так как, вероятно, нанесет обиду отцу, да и вообще чем-то напоминает семейный бунт, поскольку и мать никогда не противодействовала моему погружению в еврейство; что-то в этом есть от предательства, стыдно выбирать национальность, руководствуясь шкурными соображениями; носить фамилию Марголис и быть русским — комично и чревато еще большими унижениями. Родители в этом процессе участия не принимали, понятия не имея о моих проблемах и духовных исканиях. И все-таки реакцию отца я услышал, изобразив сцену мучительного размышления над вышеупомянутой анкетой. Бросив взгляд мне через плечо, он мигом сообразил, в чем дело.
— Ну и что же ты решил?
— Ну какой из меня русский — как из моей бабушки велосипедист.
(Это был пробный шар.)
— Ты прав, русский из тебя, как из твоей бабушки велосипедист.
Эксперимент был закончен. Практические выводы можно было представить в распоряжение паспортистки. Паспортистка, увидев, что я накуролесил в анкете, вероятно, решила, что имеет дело со слабоумным, и внятно, почти по слогам объяснила мне, что становиться евреем в моей ситуации совсем не обязательно — нужно лишь подчеркнуть…
— Я уже подчеркнул.
Последовало повторное объяснение все того же. Тут уже пришла моя очередь подумать, что паспортистка не совсем в своем уме. Я тоже повторил уже сказанное, и чтобы облегчить собеседнице процесс осмысления, указал пальцем (чего, конечно, делать никогда не следует) на собственное подчеркивание. Паспортистка поджала губу и так глянула на меня, что я понял: она уже видит во мне диверсанта, пересекающего государственную границу.
И вот тут я позволю себе воспользоваться излюбленным приемом детективщиков и сказать так: «Получая через несколько дней в торжественной обстановке паспорт, где черным по нежно-зеленому было каллиграфически выведено «еврей», он не знал, что пройдет тридцать лет, и ему вручат израильское удостоверение личности, в котором черным по голубому будет напечатано «русский».
ПОСЛУШАЙТЕ, РЕБЕ
Я давно хотел вам об этом сказать, я давно хотел вас спросить… Вы ж сами все прекрасно знаете, ребе! Вы знаете, что евреи по отцу — все эти Марголисы, Эпштейны, Фаигенбаумы, Коганы и Левиты, что они хлебанули в нашем советском отечестве по полной программе, все по-братски поделив с чистокровными евреями, независимо от того, какая национальность была прописана в их паспорте. Вы ж знаете, ребе, бьют не по паспорту, а по… Впрочем, если у этой морды унаследованная от отца фамилия Иванов, то ей, пожалуй, ничего и не грозит.
А теперь вообразите, ребе, такую ситуацию. Два друга, оба полукровки — Файнштейн и Сидоров — впервые в жизни приходят в синагогу, и с порога одному из них заявляют, что он — гой. Кому именно, для вас загадки не составляет. Каково после этого Файнштейну, всю жизнь проносившему на груди дощечку с надписью «еврей»? Впрочем, если Файнштейн по паспорту русский, то я бы лично на его месте все-таки сильно не огорчался. А ежели он в шестнадцать мальчишеских лет ухитрился назваться евреем, проигнорировав возможность взять национальность матери?.. У нас ведь назвался груздем — полезай в кузов. Однозначно, как говорит сын юриста. В моем личном случае, при моих московских трудоустройствах абсолютно русские имя и отчество моей матери трактовались по-разному. Кто-то из небольших начальников, желавших взять меня на работу, говорил, радостно пялясь в анкету: «Я им (кадровикам вышестоящей инстанции — Л. М.) сразу же покажу «Веру Афанасьевну!» А кто-то сетовал: «Старик, уж лучше бы у тебя мать была еврейкой. Потому что твой выбор в пользу национальности отца выглядит как демарш…».
Вот я и спрашиваю, ребе, где справедливость? Что по этому поводу думает БАГАЦ, еврейский Суд Высшей Справедливости? Ах, да, этот суд рассматривает дела только евреев… Впрочем, знаете, ребе, я очень жду вашего слова, но что бы вы мне по этому поводу ни сказали, для меня это все-таки не будет иметь решающего значения.
Потому что, ребе, я не знаю, есть ли Б-г на небе, но я точно знаю, что есть человеческий выбор на земле. Я свой выбор сделал, и, знаете, считаю его достойным. Мой выбор — мое послание всему человечеству, послание, которое, я уверен, не может остаться без ответа, не может быть проигнорировано. Но возвращаясь от человечества к богоизбранному и вечногонимому народу… Снижая пафос… Скажите, ребе, вот те самые гои с еврейскими фамилиями, неужто они не могут претендовать даже на то, чтобы еврейское сообщество воздало им должное. Приобняло, как своих, похлопало благодарственно по плечу… Ну а те из них, кто еще и выбрал национальность отца и претерпел в своем отечестве ну никак не меньше, чем галахические евреи… Мне иногда думается, что они заслужили того, чтобы в их честь посадили дерево в иерусалимской Аллее Праведников, где сажают деревья в честь неевреев, спасших евреев. А может, открыли бы в их честь специальную аллею. Вот только, думаю, аллея эта будет не очень длинной…
ДЕТИ РАЗНЫХ НАРОДОВ
… Дома мать без особого интереса заглянула в мой свежеиспеченный паспорт. «Ты почему записал Леньку евреем?», — спросила она отца таким тоном, как будто речь шла о том, что мой папаша взял мне по блату на обувной базе сандалеты, тогда как мне нужны были сапоги на меху. Отец с удовольствием принял предложенные правила игры.
— А кем я должен был его записать, индусом?
— Но знай: Ольку я тебе не дам записать еврейкой. Через семь лет мы с родной сестрой оказались детьми разных народов («Дети разных народов, мы мечтою о мире живем…»). Потом она крестилась, потом вышла замуж за обладателя русской фамилии. Потом… Потом был суп с котом, но об этом позже…
— Как это вы, евреи, ухитряетесь брать русские фамилии, — спросил меня мой коллега, режиссер некой кинолаборатории Глеб Ульянов в присутствии всей съемочной группы. Глеб только что побывал на съемках в Курске и каким-то непостижимым образом пересекся там с моим родным дядей, носившим фамилию «Марголин». Глеб сочетал в себе, казалось бы, несочетаемое: он был убежденным антисемитом и одновременно большим другом евреев. Вот он, не кривя душой, мог при необходимости защититься от упреков в антисемитизме, заявив, что все его лучшие друзья — евреи. Но Глеб до таких пошлых приемов не опускался. Таким он и остался в моей памяти: прижимающим к сердцу очередного друга-еврея, за которого мог кому хошь пасть порвать, и при этом повествующим, неторопливо покуривая, об очередных происках коварного сионистского врага. Я был одним из лучших, душевнейших друзей Глеба.
— А очень даже просто, — ответил я. — Даем в газете объявление: «Меняю одну национальность на две судимости…». Это был ответный точечный удар: за спиной у Глебушки была судимость за не самое удачное использование государственных средств при производстве очередной картины. Глеб глубоко затянулся сигаретой, откинув голову и словно любуясь своим таким смышленным дитятей (он был куда крупнее меня и лет на пятнадцать старше)…
— Передавай дяде привет, он у тебя классный мужик!
— Ох ты ГОЙ еси, добрый молодец! Богатырь ты наш, Алеша Рабинович! Что ты закручинился, на камень бел-горюч глядючи?
— Как не закручиниться, когда на камне том написано: «Направо пойдешь — чужаком станешь. Налево пойдешь — чужаком станешь. А прямо пойдешь — без следа пропадешь!»
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
