В своей крохотной квартирке в Филях писатель Георгий Владимов жил, как в осаде. Гэбэшники виделись, да и присутствовали незримо где-то рядом. Однажды мне удалось невольно спасти малую часть библиотеки Владимова.
Отказники и диссиденты были естественным каналом, через который в Советский Союз проникали с Запада не разрешённые в СССР книги. «тамиздат», как мы называли изданные за границей книги, в отличие от самиздата, отпечатанного на пишущей машинке внутри страны, прибывал в багаже туристов и, видимо, также через дипломатическую почту. Причём через отказников шла в основном сионистская и еврейская литература, а через диссидентов — вся остальная. В какой-то момент по Москве разошлись ксерокопии книги Корчного «Антишахматы» с дарственной надписью на титульном листе мне от антигероя этой книги Раймонда Кина.
Как-то проведя вечер у Владимовых, я вернулся домой, нагруженный книгами, взятыми для прочтения у писателя. Позже в тот же вечер к нему нагрянули гэбэшники с обыском и изъяли весь «тамиздат». Осталось лишь то, что я унёс (я жалел потом, что не взял больше).
Сохраню одну историю, которую услышал от Владимова. Писатель со своей женой Наташей навещают академика Сахарова в знаменитой квартире Сахаровых на улице Чкалова. В какой-то момент Владимов и Сахаров замечают ползущего в углу комнаты таракана. Академик освобождает коробочку от таблеток, выгрузив содержимое её на салфетку, помещает в коробочку насекомое и собирается выкинуть пленника в окно.
— Не разобьётся? — спрашивает писатель. Сахаров оставляет коробочку с тараканом на подоконнике, присаживается к столу, производит на листке бумаги вычисления, сообщает: «Не разобьётся», — и, вернувшись к окну, завершает задуманное.
Стиль произведений Владимова несколько напоминает Ремарка и Хемингуэя, первых современных западных писателей, напечатанных в СССР, когда в годы «оттепели» приподнялся «железный занавес». В жизни Владимова привлекали, видимо, характеры героев этих писателей. На него произвела большое впечатление, возможно, история моряка, который сбежал с советского корабля в Швеции, а потом прислал на безлюдный берег Балтийского моря за своими женой и дочкой одномоторный самолёт с отчаянным шведом. Жена и дочь по неизвестным причинам на условное место не прибыли, и швед улетел ни с чем.
Когда в 1983 КГБ вынудил Георгия Владимова и его жену Наташу покинуть СССР, писатель предложил мне попробовать повторить тот трюк. Я принял идею, даже купил карту Карелии и прикидывал, куда мог бы залететь самолёт из Швеции. Три года спустя, в 1986, когда мы уже покинули СССР, Владимов сказал мне, что самолёт он нашёл, но не было пилота, готового взяться за столь рискованное дело. Где был в это время Матиус Русс, посадивший свою «сессну» на Красной площади в 1988 году?
Нашим близким другом стал замечательный эссеист, поэт и прозаик Юрий Карабчиевский. Юра был человеком патологической честности и органичности. К моменту нашего знакомства он не опубликовал ни строчки в СССР, поскольку сотрудничать с подцензурными изданиями не мог физически. Но и покинуть Советский Союз Карабчиевский не пытался, так как чувствовал себя частью русской культуры. Юра публиковал свои произведения на Западе, а средства на жизнь добывал, работая инженером, наладчиком приборов. КГБ его не хватал, наверное, потому, что Карабчиевский не был антисоветским писателем, он был только совершенно не советским, то есть честным каждой своей буквой.
Метаморфозы в судьбе Карабчиевского произойдут в годы «перестройки». В России опубликуют все его произведения. Он станет популярным. Но не перенесёт исчезновения культуры, от которой когда-то не уехал. Он сравнит в своём эссе неподцензурную вольную русскую культуру, к которой принадлежал, во времена горбачёвской свободы, с шагреневой кожей, и покончит с собой в 1992 году. У меня осталось перед ним чувство вины. Как можно было помочь из Америки, чтобы спасти его? Наверное, что-то можно было сделать.
Ярким впечатлением стало для меня общение с поэтом, переводчиком и мемуаристом Семёном Израилевичем Липкиным. Он и его жена, поэт Инна Лиснянская, стали диссидентами поневоле. В 1979 году они участвовали вместе с другими лучшими российскими литераторами в издании альманаха «Метрополь». Когда двоих менее известных участников альманаха Евгения Попова и Виктора Ерофеева исключили из Союза писателей за такую нелояльность цензуре, остальные должны были (по уговору) в знак солидарности также выбыть из этого Союза. Но выбыли только редактор альманаха Василий Аксёнов и чета Липкин-Лиснянская.
Семён Израилевич был частью культуры легендарной — еврейская Одесса начала века, друзья: Осип Мандельштам, Исаак Бабель, Василий Гроссман, о которых он писал воспоминания, восточные культуры — Липкин перевёл на русский язык основные восточные эпосы.
Короткая байка, услышанная от Семёна Израилевича: молодой Липкин и Михаил Булгаков долго молча ожидают у площади Ногина трамвая. Сейчас эта площадь называется как-то по-другому, а на месте, где Липкин и Булгаков ожидали трамвая, стояла двойная скульптура мужчин Кирила и Мефодия.
Чтобы завести разговор, Липкин замечает:
— Что-то трамваи не ходят.
— Я не удивляюсь, что трамваи не ходят. Я удивляюсь, что трамваи ходят, — отзывается Булгаков.
Запомнилась мне идея, услышанная от Липкина, которая не выдержала испытания сегодняшним днем. Однажды я спросил Семёна Израилевича, знатока и переводчика поэзии мусульманского Востока, в чём причина того, что народы, которые тысячу лет назад были носителями самой развитой в мире культуры, сегодня в арьергарде. «Старые народы теряют динамичность, — объяснил он мне. — Эти народы выдохлись». Сейчас никто не сказал бы, что мусульманские народы выдохлись.
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
