В каждой семье есть вещь, которая как память о прошлом передается из поколения в поколение, пока не сгинет на сложных дорогах времени. В нашей семье такой реликвией был обыкновенный медный таз для варки варенья. Я, как сейчас помню его желто-красноватый цвет и витиеватую надпись с «ять» и «ежы», обрамляющую двуглавого орла. Надпись гласила, что таз сделан на императорских заводах.
Как рассказывала мама, он достался бабушке от свекрови Цырул-Леи, которая получила его от мужней родни. История свадьбы Цырул долго обсуждалась в Краснополье евреями, да и неевреями тоже. Цырул была дочкой краснопольского раввина, красавицей, умницей, умелицей, очень религиозной. И все гадали, кому достанется такое счастье. Многие краснопольские парни мечтали о ней, но нежданно-негаданно появился в местечке сват из Пропойска реб Сруел-Довид, и закрутилось дело: буквально через неделю приехали молодые красавцы с длинными пейсами, большими бородами — друзья жениха, которые от имени жениховой мишпохи договорились о хупе, пояснив, что из-за больших и важных дел сам жених и его родители до свадьбы приехать не могут, Еще они сказали, что жених имеет а «гутэ ихес» (хорошего происхождения) и это может засвидетельствовать сам Мойша Брагин, краснопольский Ротшильд, чье слово для краснопольских евреев было равнозначно геморе — закону!
Все Краснополье ждало, когда, наконец, появится жених. Но хупа прошла без него. Какие-то важные дела все задерживали его, два раза откладывали хупу, а потом Мойша Брагин сообщил, что жених просит провести хупу без него, а он появится позже. При этом Мойша Брагин добавил, что Талмуд разрешает такую свадьбу, и он сам будет представлять на ней «мишпоху» жениха! И это было самым весомым в его словах. Кто в Краснополье не мечтал иметь в «мишпохе» Брагина! Гуляли свадьбу два дня, под хупой стоял один из молодых красавцев -друзей жениха. А потом друзья и гости разъехались, а молодая жена еще два месяца ждала мужа, представляя его в мечтах таким же молодым и красивым, как и его друг, стоявший с ней под хупой. Но реб Шеел, законный муж, оказался не молодым и не красивым, лет на тридцать старше жены, почти ровесник ее отца, человек, может быть, и умный, но совершенно не приспособленный к местечковой жизни.
С утра до вечера он сидел за книжками, прерывая это занятие молчаливой прогулкой по двору от сарая до ворот и обратно, что-то бормоча про себя. Юная жена взвалила на себя все домашние хлопоты, но даже при всем ее старании из ничего нельзя было получить что-то, ибо, как говорила краснопольская сумасшедшая Хая, как ни поливай дерево, рублики на нем не вырастут.
Неизвестно, чем бы закончилось их полуголодное существование, если бы вдруг не стали приходить в Краснополье ежемесячно посылки с вещами на имя Шеела, которые реб Шеел продавал в лавочке, приобретенной для него Брагиным, которого опять кто-то попросил. Но просили, как всегда, через третьи руки; и сын Брагина Ника, который потом дружил с моим дедушкой, говорил, что и сам его отец не знает почти ничего про реб Шеела. А реб Шеел никогда ничего не говорил про свою «мишпоху» даже жене. Когда Цырул спрашивала его об этом, он грустно смотрел на нее и всегда говорил:
— Тебе это надо? Придет время — они тебе все скажут!
— А кто они? — спрашивала Цырул.
— Майнэ елтрн (мои родители), — отвечал он и замолкал, ничего не объясняя и не добавляя.
И Цырул ждала этого времени. Но время не пришло, а пришла революция. И в последней посылке, пришедшей из Петрограда, вместе с новыми вещами для продажи лежал старый медный тазик. Реб Шеел, всегда безразличный к присланным вещам, внезапно изменился в лице, взял тазик в руки и тихо сказал:
— Мама умерла.
— Откуда ты знаешь? — удивленно спросила Цырул.
— В этом тазике мама варила варенье. Он у нее от бабушки, — сказал Шеел, — теперь его передали тебе. Как жене старшего сына. Он как-то по-детски нежно провел по краям тазика рукой, вспоминая что-то дорогое, и в его глазах появились слезы.
Об этих слезах Цырул вспомнила умирая, когда передавала тазик жене старшего сына, моей бабушке. Несмотря на большую разницу в возрасте, реб Шеел пережил Цырул. Бабушка никогда не говорила, хорошо ли жилось Цырул с мужем, но, вспоминая свекровь, всегда почему-то плакала.
После революции, когда из Краснополья исчезли и Брагин, и все лавочки, и даже еврейские книги, когда перестали приходить посылки, Шеел стал еще более молчаливым. Единственной работой для него стало ежедневное вышагивание по двору — этого революция у него не отняла. Правда, если раньше он просто бродил по двору, то после смерти Цырул, он стал, двигаясь, подметать двор, объясняя всем, что Цырул очень любила чистоту, и там, на небе, ей будет приятно видеть двор чистым.
Когда началась война, краснопольские евреи покинули местечко. Но все евреи надеялись, что Красная Армия победит на третий день войны, и ждали этого третьего дня. И двинулись с места только тогда, когда из Костюкович прибежала дочка Двойры-аптекарки и сказала, что немцы уже там. На глухой чериковской дороге, идущей сплошным лесом, беженцев разбомбили; и в этом страшном месиве из людей, лошадей, коров реб Шеел потерялся. Бабушка говорила, что его искали, но не долго, ибо пошел слух, что немцы около Пильни сбросили десант, и вот-вот будут на этой дороге. Все помчались в противоположную сторону от Пильни к Кричеву.
А реб Шеел, проплутав в лесу почти неделю, вернулся в уже занятое немцами Краснополье. Несколько десятков евреев, оставшихся в местечке, замерли в своих домах, не зная, чего ожидать. Как рассказывали после войны соседи, он продолжал ежедневно убирать двор, с каждым днем все слабея и слабея от голода, ибо в доме не было никакой еды…
Когда бабушка вернулась из эвакуации, большинство еврейских домов было сожжено и разграблено, но наш дом сохранился, благодаря тому что всю войну в нем жила многодетная женщина из Почепов — тетя Наста (как я ее потом называл). Она рассказала бабушке о последних днях свекра. Пришла тетя Наста в Краснополье в поисках хоть какой-нибудь работы. Из их деревни работал в местечке полицаем Стахван, сын сельсоветчика Трофима. Трофим и посоветовал ей идти с детьми в Краснополье.
— У нас ты не пракормiш сваю хеуру, — сказал он, — а там што-небудзь знойдзеш. Сялiсь у яурэйскiх дамах- яурэi ужо не вернуцца!
Когда она набрела на наш дом, Шеел уже не выходил на улицу. Она и подумала сначала, что дом пустой. Зашла и на канапе, на кухне, увидала умирающего Шеела.
— Гляджу — памiрае чалавек! — рассказывала она бабушке. — Я яму дала, што прынесла з сабой: хлеба, кавалак сала…, але ен не дакранууся да ежы, казау — не кашэрнае гэта! Я запомнiла гэтае слова. Тры днi яшчэ пражыу, так да нiчога и не дакрануся! А напаследак сказау: «Жывi тут, усiм карыстайся, детак кармi, толькi тазiк для варэння зберагi для Машы! Аддасi ей, калi яна вернецца!» Я яго пахавала i стала тут жыць! Дзетак трэба было кармiць, я сее-тое з вашых рэчау абмяняла! А тазiк не чапала — як ен прасiу. И закончила она свой рассказ, как бы успокаивая бабушку: «Так што ен памер сваей смерцю, да таго, як немцы i палiцаi усiх туташнiх яурэяу забiлi».
Бабушка часто вспоминала Шеела и последние слова тети Насты.
Вернувшись в Почепы, тетя Наста нас не забывала, и, бывая в Краснополье, всегда заходила к нам, приносила деревенские гостинцы, а бабушка собирала к ее приходу разные вещи для деток. Каждый год в июле ее дочка Анютка приносила нам полную корзину малины. Открывая калитку, она с порога сообщала:
— Баба Маша, гэта вам мамка прыслала! I кошык можаце пакiнуць, мамка казала! Дзед Архiп наплеу iх поуную пуню!
А потом бабушка мыла тазик, перебирала малину и ягодку за ягодкой отправляла в тазик, сверху засыпала малину сахаром, выставляла тазик на крыльцо под солнце, чтобы сахар подтаял. Папа колол березовые дрова на тонкие щепки, чтобы огонь был пожарче. И где-то под вечер бабушка брала большую деревянную ложку и плоскую тарелку, садилась на стул, а мы все высыпали на крыльцо, вдыхая аромат малины и ожидая первой барбицы-пенки. Я держал кусок белого хлеба, специально купленного в этот день, и ждал, когда бабушка с деревянной ложки скапает барбицу на хлеб. Мама выносила из погреба горлачик холодного молока, и моему счастью не было предела…
… От бабушки тазик достался моей маме. Мы в это время перебрались в коммунальную квартиру в Могилев, и двора, где можно было бы варить варенье, у нас не стало. Мама варила его на газовой плите, а малину покупала на рынке, и даже сахар был не такой. Но все же это было настоящее малиновое варенье, сваренное в настоящем медном тазу. Мама хранила его в стеклянной банке — от всех болезней. И, надо сказать, оно помогало.
Мама всегда говорила, что передаст этот тазик моей жене. Но жизнь евреев круто изменилась, и потянулись они в дальние края, кто в Америку, кто в Израиль… Когда пришло время нам уезжать, багаж перестали брать, а в чемодан хотелось положить что-то более нужное, чем старый медный таз… Да и вообще, как сказали нам родственники, кто в Америке варит варенье! И мама оставила тазик соседке. И оборвалась какая-то тоненькая ниточка, связывающая нас с прошлым.
Но иногда мне снится бабушкин двор, бабушка, снимающая с варенья невероятно вкусную барбицу, папа, подбрасывающий в огонь свежие щепки, и мама с кружкой молока.
И Великий Праздник детства продолжается!
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
Марат,здравствуйте.Ваша статья и Ваши воспоминания-замечательные,спасибо Вам. Совершенно случайно прочитала её( в моём поисковике был Почеп).Тема Краснополья мне интересна необычайно и носит конкретно личный характер.Родом из Черикова моя бабушка- Цейтлин Фаина Семёновна,а её дедушка-Моисей Гольперин-был раввином в Краснополье. О жизни бабушки я знаю всё, а вот о жизни её дедушки, к сожалению воспоминаний не осталось.По крупицам собираю сведения, дорожу любой информацией.Моисей Гольперин скончался в1900 г.?А история нашей семьи тоже красивая и интересная,но это уже другая история.