«И вот законы, которые разъяснишь им…» (Шмот, 21:1).
Этот начальный стих указывает на тесную связь между сегодняшним разделом, где изложены многочисленные положения, относящиеся к гражданскому праву, и предыдущим разделом «Итро», содержащим Десять заповедей и законы храмового жертвенника. И те, и другие были даны на Синае.
В том и состоит кардинальное отличие иудаизма от других религий. Многие считают, что «вера» — это ритуал и духовность. На Западе церковь отделена от государства. Того же требуют и израильские поборники демократии, не видящие принципиальной разницы между иудаизмом и христианством.
Тора не признает деления на мирское и духовное; она опровергает расхожий принцип: «Верь сердцем и живи, как все». В нашем мире все тесно переплетено, и святость не является прерогативой одних священнослужителей. Честный бизнес не менее свят, чем молитва в Йом Кипур. Еврейские мудрецы говорят, что истинный хасид, благочестивый человек, должен скрупулезно выполнять сформулированные Торой правила поведения в обществе, ибо еврейская концепция «Храма» не ограничивается душой и синагогой; она присутствует и в стенах суда. Судья, выносящий справедливые решения, становится партнером Б-га в деле Творения; неумелый и продажный судья разрушает мир.
Санэдрин, высший судебно-исполнительный орган, заседал в древности на Храмовой горе по соседству со Святилищем. Ибо Храм и Санэдрин — «близнецы-братья»; обе «инстанции» концентрируют в себе святость и волю Тв-рца. Поэтому не случайно сразу после грандиозных событий Исхода, перехода через Красное море и Синайского Откровения, открытых чудес, побуждающих нас признать всемогущество и величие Тв-рца, Тора немедленно переходит к будничным законам повседневной жизни. Эти законы, как страховочная сетка под цирковым эквилибристом, не дают обществу рухнуть в бездну нравственной дикости. При всей своей схожести с другими юридическими системами (многие из которых были разработаны на библейской основе), еврейское гражданское право имеет важное отличие — оно создано не людьми, а Самим Б-гом. Как и Десять заповедей, оно было дано евреям со всеми деталями, танахическими и талмудическими, на горе Синай и передано через Моше по цепочке поколений.
В отличие от законов Торы, «общечеловеческие» законы опираются не на безупречную мудрость Высшего разума, а на прагматизм и общепринятые представления о культуре и цивилизованности. Но когда в обществе из-под маски благовоспитанности прорываются звериные инстинкты, эти законы уступают место вакханалии зла и безумия. Несмотря на универсально признанную заповедь «не убей!», каждая эпоха была наполнена войнами, затоплена реками невинной крови.
Евреи, верные Торе, руководствуются в общественной жизни не «универсальными моральными ценностями», до того гибкими, что вчерашний порок (например, обман в политике) в одночасье превращается в норму, а то и в знак доблести, не прагматизмом и не условностями культуры и воспитания, а исключительно волей Вс-вышнего, выраженной в Торе, где нет принципиальной разницы между правилами взимания долга, запретом есть свинину и ношением талита во время молитвы.
Пожалейте вора
Впрочем, законы Торы — это нечто большее, чем нормативные требования к поведению человека в обществе. В них скрыта порой глубокая психологическая подоплека. Возьмем хотя бы такое положение из сегодняшнего раздела: «Если украдет кто быка или овцу и зарежет животное или продаст его, то стоимость пяти быков заплатит за быка и стоимость четырех овец за овцу» (21:37).
В чем дело? Почему кражу быка требуется компенсировать в пятикратном, а овцы в четырехкратном размере? Здесь, как ни странно, Тора проявляет заботу о личном достоинстве вора. Ведь украденную овцу ему, бедняге, приходится нести на плечах. Она блеет, вырывается. Люди видят, что ее похитили. Вору стыдно, неловко. Зато быка он спокойно ведет на веревке, не привлекая к себе внимания. Поэтому для овцекрада делается «скидка»: он уже пережил унижение, и когда его привлекут к ответственности, он должен будет добавить к денежному эквиваленту зарезанной или проданной овцы лишь сумму, равную ее троекратной стоимости. Похищенный бык обойдется ему дороже.
Оказывается, стыд — вещь далеко не абстрактная; ее можно оценить в деньгах. Но способен ли вор стыдиться? Если да, то почему он крадет? Спросите его, переживает ли он свое антисоциальное поведение, и он рассмеется вам в лицо: «Не болтай ерунду. Ты знаешь, сколько я получу за эту овечку?!»
Однако Тора видит человека насквозь, до самого донышка его подсознания. Она говорит нам: не верьте браваде вора; он унижен, раздавлен и поэтому заслуживает снисхождения. Занимаясь этим недостойным ремеслом, он обкрадывает, в первую очередь, самого себя.
В момент совершения кражи вор, сам того не осознавая, испытывает глубокую эмоциональную травму, выглядит в собственных глазах «дешевкой», «фраером». Рецидивы воровства закрепляют в нем это подспудное недовольство. Стремясь избавиться от подавленности, взбодриться, он снова и снова идет «на дело». Порочный круг замыкается.
Впрочем, рабби Меир дает другое объяснение разнице в штрафе за похищение овцы и быка. Кражу быка он считает более серьезным преступлением, потому что владевший им крестьянин теряет важное «средство производства». Отсюда, поясняет РАШИ, мы видим, какое большое значение Тора придает честному труду.
Слезы клоуна
«Если встретишь ты заблудившегося быка или осла твоего врага, должен ты вернуть его хозяину» (23:4).
Темная холодная ночь. Реб Берл постучал в дверь постоялого двора. Нет ответа. Он снова постучал. Тишина. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем раздался лязг железных запоров. Хозяин недобро вглядывался заспанными глазами в темноту. Он поднял фонарь, чтобы рассмотреть незнакомца, потревожившего его в столь поздний час.
— У вас есть свободная комната? — спросил реб Берл.
— Все занято, — буркнул хозяин.
— Но мне ведь надо где-то переночевать.
— Я же сказал: все комнаты заняты. У меня остановился бродячий цирк. Нет ни одной свободной койки… Впрочем, кажется, у клоуна осталось место….
— Договорились, — обрадовался реб Берл. — Только, пожалуйста, разбудите меня перед рассветом. Мне предстоит завтра долгий путь.
— Может, вам еще подать завтрак в постель? — язвительно осведомился хозяин.
Реб Берл смолчал.
— Ладно, входите, — проворчал хозяин и впустил гостя.
Реб Берл осторожно вошел в темную комнату, снял одежду и аккуратно повесил ее на крючок, рядом с нарядом спящего клоуна.
В половину шестого утра в дверь тихо постучали. Реб Берл с трудом оторвал сонную голову от подушки и, почти не раскрывая глаз, встал с постели, быстро оделся и вышел под небесный купол с бледнеющими от зари звездами.
Через час он уже бодро шагал по освещенной утренним солнцем главной улице городка. Вдруг шедший ему навстречу крестьянин озадаченно посмотрел на него и громко расхохотался. «Почему он смеется?» — возмущенно подумал реб Берл.
Вскоре он понял, что оказался в центре внимания. Прохожие с любопытством оглядывали его; некоторые смеялись и показывали на него пальцем. «Куда я попал? — негодовал реб Берл. — В город идиотов?»
И тут, поравнявшись с большой зеркальной витриной, он глянул на свое отражение и обомлел. Кто это?! Еврей с черной бородой и пейсами, одетый в сатиновую клетчатую пижаму с большими белыми помпонами на плечах. Клоун с лицом хасида.
«Ну и дурак этот хозяин! — воскликнул реб Берл. — Он разбудил клоуна вместо меня»…
Мы с вами похожи сегодня на этого незадачливого странствующего еврея. Нас мучает раздвоенность, кризис национального самосознания. Кто мы такие? Дети Авраама, Ицхака и Яакова, потомки героев Исхода, получивших Тору и вечный договор с Б-гом? Или аморфный этнический сброд — без общего языка, традиций и культуры, сгрудившиеся под общей государственной вывеской, на земле, к которой не испытываем никаких сантиментов? Абрамы, не помнящие родства?
Мы потеряли связь со своими предками, прекрасно знавшими, что евреев сплачивают Тора, иудаизм. Даже когда наши деды отвергали иудаизм, они, по крайней мере, знали, от чего они отказываются.
Сказано в сегодняшнем разделе: «Если встретишь ты заблудившегося быка или осла твоего врага, должен ты вернуть его хозяину».
Если Тора требует проявлять такую заботу о собственности, принадлежащей врагу, повелевает нам всякий раз возвращать ее (ивритский глагол употреблен в значении повторяющегося действия), пусть сто, пусть двести раз, то насколько важнее вернуть человека к его корням, к нему самому. Насколько важнее вернуть еврею его забытое наследие, его еврейское самосознание, еврейскую гордость.
Самая большая дистанция — это когда теряешь чувство дистанции. Самый потерянный человек — тот, кто даже не знает, что он потерялся и не тоскует по родному дому. Тьму духовного изгнания он считает своим «домом». Поэтому те, кто могут быть пастухами заблудших овец, способны вывести потерянных евреев к свету знания, помочь им отыскать свои истоки, несут большую ответственность перед своим народом и перед Б-гом. Ведь под улыбчивой маской клоуна скрываются горькие слезы.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
