Раскрытие «игрека»

«Да, были люди в наше время»… Там, в стране нашего исхода. Замечательные были люди, теперь-то там таких, наверно, и не сыщешь. Такие люди всегда были и будут редки. «Завидую белой завистью тем, кому посчастливилось ее знать, и вдвойне тем, кого она удостаивала своим вниманием», — от себя повторю эти слова вслед за одним из авторов сборника, изданного в Москве к столетию со дня рождения Елены Сергеевны Вентцель, составленного в основном ее благодарными учениками, сподвижниками и последователями.

Она была автором десятков книг, сотен научных статей и публицистических выступлений в печати. Книги ее изначально принадлежат разным библиотекам, а в частных собраниях — разным книжным полкам. В одной их серии («Воздушная стрельба», «Теория вероятностей», «Элементы теории игр», «Введение в исследование операций» и т. д.) она профессор Вентцель, в другой («Под фонарем», «Кафедра», «На испытаниях», «Свежо предание», «Вдовий пароход», «Дамский мастер», «Хозяйка гостиницы» и др.) она И. Грекова. Помню появление в «Новом мире» этого нового писателя, не похожего ни на кого и всех поразившего свежестью мысли и мастерством письма. Первое время читатели пытались отгадать «упрятанное» за псевдонимом имя. Где-то даже писали «Ирина Грекова». Но вскоре литературный псевдоним известного математика Е. С. Вентцель был расшифрован — он от буквы «игрек», одного из математических символов для обозначения неизвестной величины, которую требуется раскрыть.

Названный выше сборник, более полно и разносторонне раскрывающий эту величину, мне прислали замечательные люди: Александр Дмитриевич Вентцель, математик, профессор университета Тулейн в Луизиане, сын Е. С. и Д. А. Вентцелей, и его жена Александра Александровна Раскина, филолог, дочь писателей Фриды Абрамовны Вигдоровой (надеюсь, нашим читателям известной) и А. Б. Раскина. В книгу был вложен пригласительный билет: «Уважаемый коллега! Центральный дом ученых РАН приглашает Вас на заседание математической секции, посвященное столетию со дня рождения профессора Елены Сергеевны Вентцель (И. Грековой). Заседание состоится 15 марта 2007 года в 19 часов в Голубом зале Центрального дома ученых». Сто лет ей исполнилось бы 21 марта, а скончалась она 15 апреля 2002 года. Вот уже пять лет прошло.

«В Москву я больше не ездок», но хотя бы мысленно приятно ощутить себя вместе с людьми самого высокого достоинства, собравшимися в том Голубом зале. Если просматривается светлое будущее России, то в таких ее людях. Для меня явилось сюрпризом включение в сборник моей статьи 2002 года (составители взяли ее с Интернета). Не скажу, что статья эта внесла в сборник что-то новое, но очень приятно оказаться среди столь уважаемых авторов, и я преисполнен благодарности составителям сборника (Р. П. Вентцель и Г. Л. Эпштейну) за оказанную честь.

Тираж сборника невелик (400 экземпляров). Он был издан не для продажи и сразу стал раритетом. Но содержание его так ценно и уникально, что я чувствовал бы себя виноватым перед нашими читателями, если бы не попытался хоть фрагментарно изложить богатое содержание его 238 страниц в краткой газетной публикации. Представляю ожидающие меня немалые трудности в ограниченном отборе цитат, вынужденном их обрыве многоточиями и составлением из обрывков более или менее связного текста. Начну с автобиографических набросков Елены Сергеевны (далее — Е. С.), ранее не публиковавшихся.

«Главной задачей всей моей жизни было доказать, что мы, женщины, — не хуже мужчин… Математика считалась «сухим» предметом, а девушка, занявшаяся ею, — этаким выродком… Внешне я была прирожденным математиком. А внутренне я больше тянулась к литературе… Теперь я благодарю Б-га за то, что он уберег меня от литературы… Там, как и в любой гуманитарной науке того времени, необходимо было лгать… А нам, математикам, «жить не по лжи» давалось просто… Сталин (при всей своей необразованности почти во всех науках) умел «делать вид», что кое-что понимает. До математики… не добрался. Хотя черт его знает — проживи он несколько дольше — возможно, добрался бы и до математики. Так и вижу заголовок в газете: «Об идеологических извращениях на нашем математическом фронте»…».

«Я — по возрасту старше, чем большинство живущих в настоящее время людей. Я родилась в 1907 году и в 1923 году, шестнадцати лет от роду, поступила в Ленинградский (тогда еще Петроградский) университет… Отсутствие страха — главная черта тех времен. Голод и отсутствие страха… Готовясь к экзаменам, не принято было спрашивать, на каком языке написана книга… Не знаешь языка? Так выучи! Усваивая математику, мы попутно изучали еще и языки. Французский, немецкий, иногда — английский, реже — итальянский. Незнанием языка не было прилично хвастаться, как теперь».

К большому сожалению, приходится опустить интереснейшие характеристики тогдашних профессоров университета. Дам еще цитату о НЭПе: «Непродолжителен был этот НЭП, промелькнул — и нет его. У нас принято часто вспоминать то время. Логика простая: «Если было возможно тогда, почему невозможно теперь?» Нет, история себя не повторяет. За 72 года нашей полной безнравственности успел сформироваться тип бесстыдного хапуги, не стесненного ну никакой нравственностью. В начале 20-х годов облик бесстыжего «жлоба» еще не приобрел таких страшных черт, которые есть у него теперь». А закончу обзор автобиографического материала цитатой, выдергиваемой мною из рассказа о том, как один из профессоров университета познакомил Е.С. с ее будущим мужем: «Умер он (муж — С. И.) более полувека назад, а я до сих пор терплю придирки по поводу моей фамилии. Урожденная я Долгинцева, а меня считают за «Вентцель» по рождению. За «нерусскую» эту фамилию в чем только меня не обвиняли, даже в сионизме: не могли стерпеть моего пристрастия к евреям (самые лучшие мои друзья были как раз представители этой национальности!)».

О ее муже, Димитрии Александровиче Вентцеле, выдающемся ученом и эрудите, «знавшем всё», начальнике кафедры баллистики Военно-воздушной инженерной академии им. Жуковского, генерал-майоре авиации, в сборнике пишут бывшие его ученики. Приведу пару выразительных цитат. «Однажды он заприметил, что слушатель… что-то читает… «Что вы там читаете, лейтенант?»… — «Далеко от Москвы» Ажаева. — «И охота вам читать эту чепуху?», — спросил Д. А. — «За эту чепуху присудили Сталинскую премию!»… «Вот-вот, — обрадовался Вентцель, — поэтому я и говорю, что это чепуха»…». «В то время (года за три до смерти Сталина) таких крупных ученых, как Д. А. Вентцель, могли и крупно наградить за их работы, а могли и крупно посадить за острые высказывания. В ВВИА была личность, которая, имея верные сведения из органов НКВД, переставала здороваться с человеком примерно за неделю до его ареста. На этот раз личность перестала здороваться с Д. А. Вентцелем. Положение было очень серьезное. Елена Сергеевна тогда сожгла свои дневники и многие наброски своих будущих произведений. Но тут — подоспело шедшее по другому каналу награждение лауреатов Сталинских премий, и Димитрий Александрович оказался в их числе. А звание лауреата Сталинской премии было своеобразной «броней» против ареста органами НКВД: ведь не мог же лауреат самой высшей, Сталинской премии оказаться и врагом народа!».

В ряде материалов сборника воскрешаются события, развернувшиеся после опубликования в журнале «Новый мир» в 1967 году повести Е. С. «На испытаниях». Политотдел Военно-воздушной академии, на факультете вооружений которой Е. С. проработала к тому времени 32 года, посчитал эту повесть идейно порочной и вместе с гонителями из «Красной звезды» и «Молодой гвардии» развернул против ее автора кампанию травли. Ее вызывали и прорабатывали, она возмущалась: «И. Грекова находится не в Академии, а в Союзе писателей» и «Стыдно за мужчин, офицеров Академии. Ведь многие из них прошли войну и смотрели в глаза смерти. А тут они побоялись»…

Побоялись, к счастью, не все. В сборнике опубликован уникальный документ — стенограмма обсуждения повести «На испытаниях» в Московской писательской организации. Не только писатели вступились за коллегу, но и многие офицеры, пришедшие поддержать автора. Шел 1968 год, для защиты «идейно порочного» требовалось мужество.

Тогда к травле подключилось Главное политуправление армии, по инициативе которого командование досрочно поставило вопрос о ее переизбрании на должность профессора. Предварительно каждому члену ученого совета было сказано, что голосовать надо против. «Если меня не изберут, — говорила она сподвижнику, — то я буду, используя суды, тянуть с уходом из Академии сколько смогу. А если изберут — на следующий же день подам заявление об уходе». Так и вышло: несмотря на старания политотдела, за нее проголосовали почти единогласно (голосование тайное!), а назавтра на стол генералов легло обещанное заявление. Вот это поступок!

Какой московский вуз не взял бы с великой радостью такого специалиста! Повезло МИИТу, куда она перешла на работу в качестве профессора кафедры прикладной математики. И так же, как в ВВИА, в МИИТе вокруг нее оказались счастливчики, многому от нее научившиеся, многое от нее перенявшие и старающиеся передать другим. Не только то, что входило в учебные программы, но прежде всего ее культуру и человечность. Теперь они среди авторов сборника, о содержании которого пытаюсь рассказать, и вот, например, такое впечатление: «Само её пребывание на кафедре переводило кафедру в какое-то другое, более высокое измерение».

Многие авторы вспоминают про рукопись романа «Свежо предание», которую Е. С. давала им почитать, когда о публикации ее в СССР не могло быть и речи. Роман был готов в 1962 году, а опубликован только через 33 года, причем в Америке, на родине же — через 35 лет. А какой роман! Настоятельно рекомендую… Понимаю, что понятия «настоятельно» и «рекомендую» не вполне сочетаются по смыслу, но тем не менее настоятельно рекомендую всем добрым людям, которые «Свежо предание» еще не прочитали, непременно найти (он есть в библиотеках) и прочитать.

Вспоминаю свои студенческие годы, сразу после войны. Наша «англичанка» Сарра Марковна, вбежав в аудиторию, первым делом поинтересовалась, прочитали ли мы «Сагу о Форсайтах» Голсуорси (как раз тогда странным образом изданную в СССР). «Ну тогда я вам завидую: у вас это еще впереди!». Хорошая была женщина Сарра Марковна, интеллигентная и очень отзывчивая на всякое проявление человечности. На нее произвела огромное впечатление «Сага о Форсайтах». А на меня — «Сага о Левиных», как можно было бы назвать роман И. Грековой, исходя из его содержания. Сага о еврейской семье, ее поколениях и обо всём главном в жизни страны от 1917-го до 1953-го. По объёму — гораздо короче «Саги о Форсайтах», зато по содержанию — для нас несравненно значительней и важней.

Кто-то, прочитав предыдущий абзац, возможно, скажет, что он уже это когда-то читал. Да, это я писал семь лет назад и готов повторять снова. «Вас восхитит язык, лаконичность и образность изложения, — писал я тогда, — вы ощутите радость общения с недосягаемо высоким и в то же время душевно близким автором. Таких уже в литературе почти не осталось»… Извините меня, читатель, это уже не из сборника, посвященного столетию со дня рождения Е. С., но не могу не процитировать снова то, что цитировал из ее романа «Свежо предание» в статье семилетней давности (реклама, в том числе и литературного произведения, усиливается повторением).

Газетный заголовок: «До конца разоблачить антинародную группу театральных критиков». Два друга, кандидаты наук Костя Левин и Юра Нестеров. Юра:

— Скобочки заметил?

— Какие скобочки?

— Ты туп. — Юра взял со стола газету. — Найду и ткну тебя носом. Смотри. «Проходимец Мельников (Мельман)»… «Безродный космополит Яковлев (Хольцман)»… Усвоил?

— Ты думаешь… — Костя побледнел. — Не может быть!

— Типичная позиция идиота. Отрицать очевидное…

Я хорошо помню то время. К чему движется, это должно было быть понятно всем. Парадоксально, что очевидное отрицали больше других именно евреи. То ли из осторожности, то ли ради самоуспокоения.

Потом взялись за кибернетику. «Перепеваются гнилые идейки американских лжеученых… Матёрый идеалист, гангстер от науки Норберт Винер со своей так называемой кибернетикой»… Левина уволили с работы. Нигде на работу не брали. Попытался устроиться школьным учителем. Там как раз директором оказался его бывший учитель. И тоже отказал:

— Пора бы понять. Что ж ты, даром, что ли, два года работы ищешь? До сих пор не понял, в чем дело?

— Нет, не понял. Не может этого быть!

— Говоришь «не может этого быть», значит, понял…

Еще картинка. 82-летний дед Кости Левина, известный врач, всё еще консультант поликлиники, вызван туда на общее собрание с повесткой дня: разоблачение шайки врачей — шпионов и убийц. «Ваша явка обязательна». «Не ходи, Рувим», — встрепенулась Роза. «Я пойду», — решил он. И вот: «Эти подонки, справедливо названные убийцами в белых халатах, оказались платными агентами американской разведки… Международная еврейская организация «Джойнт»… Подлинная патриотка своей Родины Лидия Тимашук, бдительностью которой были разоблачены гнусные убийцы…». Он слушал, слушал и тоже вышел к трибуне:

— С огромным негодованием узнали мы об этом неслыханном деле… Менделя Бейлиса, профессора Вовси, профессора М. Б. Когана, Б. Б. Когана, профессоров Фельдмана, Этингера, Гринштейна и других.

— Кого он называл?

— Какого-то Бейлиса…

— В газетах не было никакого Бейлиса…

Рувим Израилевич пережидал.

— Мы очень благодарны этой даме… Вере Чеберяк…

— Лидии Тимашук, — крикнули из зала.

— Мы очень благодарны… Вере Чеберяк… за то, что она помогла разоблачить… Менделя Бейлиса, профессоров…

— Лишить слова, — крикнул кто-то из первых рядов…

Приехав домой, старый доктор сел за стол и умер, уронив голову на руки…

Ну что ж, дорогой читатель, еще один, последний диалог. Очень знаменательный. Старик-ученый из былой петербургской русской интеллигенции, профессор Поспелов, покровительствовавший Левину, говорит:

— Русские, в сущности, делятся только на две категории: антисемиты и погромщики.

— А кто же вы, Николай Прокофьевич?

— Я? Что за вопрос! Конечно, погромщик. Антисемит — он идейный. Это человек страшный… А погромщик — тот попроще. Он человек добрый. Он евреям зла не желает, а вот увидит, что по переулку пух из перин летает, — и он туда… Антисемитизм всё время тлел в народе потихоньку, только ходу ему не давали. Теперь — дали. Ох, страшное дело, когда крикнут народу: ату его!

— Да не крикнули же, Николай Прокофьевич!

— Шёпотом крикнули…

Увлёкся я, однако. Пора возвращаться к сборнику. Касательно еврейской эмиграции. Человек, которому она дарила книги с надписью «любимому ученику», вспоминал в 1995 году в интервью Би-би-си: «Когда моя семья в семидесятых годах подала заявление на эмиграцию и получила отказ, мне надо было числиться на какой-то работе, чтобы не загреметь за тунеядство. Елена Сергеевна сама предложила оформить меня своим секретарем… Насколько безопасно это было? Судите сами: за восемь лет отказа меня много раз вызывали… Товарищи из органов вслух комментировали то, что они думали по поводу моей работы и по поводу писателя. К счастью, никаких последствий не было… Но кто же мог заранее это знать?». Брат этого любимого ученика, тоже многим обязанный Е. С., пишет: «Она как-то сказала мне… что очень надеется, что я не стану спешить с эмиграцией и что, быть может, произойдет чудо и обстановка в стране изменится… У нее было, я бы сказал, обостренное чувство любви к России».

Приведенная в сборнике литературоведческая переписка Е. С., ее ответы на анкету профессора С. И. Ожегова (Институт русского языка АН СССР), выдержки из ее статей, рецензии на спектакли, поставленные по ее повестям, и другие уникальные материалы, пополнившие сборник, тоже весьма интересны как «штрихи к портрету» (извините за штамп), но ни цитировать, ни комментировать не могу, ибо «нельзя объять необъятное».

Вынужден остановиться еще и потому, что заключительный материал сборника — «Моя свекровь» А. Раскиной, выступившей в сборнике, так сказать, «от семьи Е. С.», как цельная повесть вообще не поддаётся препарированию, а должна быть опубликована еще раз отдельно в полном ее объеме и достаточно широко, что и буду настоятельно рекомендовать. Там масса интересного сочетается с литературными достоинствами письма. Чувствуется влияние свекрови. «Яблоко от яблони недалеко падает», что, кстати, скажу и о сыне Е. С., с интересной книгой комментариев которого к дилогии Ильфа и Петрова тоже мне хотелось бы наших читателей ознакомить.

В заключение попрошу прощения за неупоминание имён цитированных авторов и за многие, очевидно, упущения в моём обзоре сборника. Главное, надеюсь, все же выразил — это чувство восхищения замечательным человеком, оставшимся навсегда в нашей памяти.