Договариваясь с пресс-службой ЦаХаЛа об интервью с офицером по связи с семьями погибших и раненых, я представляла, что встречусь с женщиной средних лет: чтобы общаться с попавшими в беду людьми, требуется немалый жизненный опыт. Каково же было мое удивление, когда в назначенный день и час в заранее оговоренном месте я застала хрупкую девушку, почти ребенка.
— Вы из пресс-службы? — спросила я, не глянув на погоны.
— Нет, я — офицер по связям…
Лейтенанту Гене Ревзин 20 лет. Родители — московские инженеры, репатриировались в 1990 году с трехлетней дочерью. Поселились в приморской Нетании.
Евгения КРАВЧИК
Эхо отеля «Парк»
27 марта 2002 года, в день пасхального седера, вся семья была в сборе. Стол уже был накрыт, когда под окнами (там, где проходит одна из центральных городских автомагистралей) взвыли, заголосили сирены «скорых».
— В тот период теракты совершались постоянно, — вспоминает Геня. — Выглянув в окно, мы онемели: на сей раз, видимо, случилось что-то страшное. Бросились к телевизору, включили. Тишина…
Первое сообщение вышло в эфир с опозданием: Песах.
— Казалось бы, в тех условиях, в которых мы живем, — ничего нового: в Нетании до того уже прогремело немало взрывов, но случившееся в отеле «Парк» повергло нас в шок.
Ревзины, подобно многим другим горожанам, стали судорожно обзванивать друзей. Геня набрала номер подруги, живущей неподалеку от гостиницы. Услышав голос девочки, вздохнула с облегчением.
Подлинные масштабы трагедии стали ясны, когда огласили статистику: 30 убитых, 140 раненых. А вскоре Геня узнала, что в банкетном зале погибла семья Тома, учившегося с ней в первом классе.
— Были убиты родители и бабушка… В живых остались только Том и его сестра, — говорит Геня.
Я тоже вряд ли забуду виденное в банкетном зале гостиницы «Парк». Примчавшись в Нетанию на другое утро после теракта, я просто остолбенела: груды битого стекла, изодранные в клочья ковры с пятнами засохшей крови. На одном из покрытых скатертями столов среди осколков битой посуды валялась женская туфелька. Выжила ли ее хозяйка? Уцелела? Или ее родным тоже пришлось проехать дорогой смерти от Нетании до Института судебно-медицинской экспертизы в Абу-Кабире, где проводится опознание?..
В унисон с нахлынувшими (13 лет освещаю последствия арабского террора) воспоминаниями Геня Ревзин произносит фразу, суть которой я осознала еще в октябре 1994 года, после теракта в автобусе 5-го маршрута на улице Дизенгоф в Тель-Авиве:
— Страшнее всего на другой день, когда видишь в газетах фотографии погибших.
Невероятную душевную тяжесть испытывает Геня и в День памяти военнослужащих, погибших при защите Израиля.
В один из таких дней Геня — школьница не просто поняла, но прочувствовала: ее нравственная обязанность и предназначение быть рядом с подавленными горем, потерявшими родных и близких людьми, протянуть им в самый трудный, в самый критический час руку помощи. Это желание усилилось после того как был тяжело ранен военнослужащий — сын учительницы, преподававшей у Гени в выпускном классе.
— Вначале врачи сказали: надежды на то, что он выживет, практически нет, — вспоминает она. — Потом приговор смягчили: «Жить будет, но останется неполноценным». Самостоятельно передвигаться, говорить, реагировать на окружающий мир он уже никогда не сможет…
Навалившаяся на учительницу беда перевернула все представления 17-летней Гени. В те дни она впервые обратилась к Б-гу, в первый раз переступила порог синагоги. Понять это в состоянии лишь те из нас, кто хоть однажды бродил коридорами больницы, временно превратившейся в прифронтовой госпиталь: в помещениях для посетителей десятки, сотни людей читают псалмы и произносят слова молитвы в расчете на чудо.
И чудо произошло! Вопреки пессимистическим прогнозам, раненый не просто выжил — он в ясном уме, хотя и прикован к инвалидной коляске.
— Самый потрясающий человек из всех, кого я знаю, — говорит Геня. — Я просто восхищаюсь его душевной силой, жаждой жизни. Вы не представляете, каким усилием воли он заставил себя не только выжить, но и развиваться интеллектуально, духовно. Недаром говорят, что если, Б-г создал человека, значит, частица Его в каждом из нас. И если душевные силы человека кажутся беспредельными, значит, Всевышний придал ему сил.
Тяжелейшее ранение и второе рождение сына любимой учительницы оказали решающее влияние не только на формирование характера Гени, но и на систему ее ценностных приоритетов, и девушка решила выучиться на психолога, а в армии служить в подразделении по оказанию помощи семьям пострадавших военнослужащих.
Сколько
в слабости силы?
Мечта Гени сбылась: офицер по оказанию помощи семьям погибших и раненых, лейтенант Ревзин прикреплена к оружейному корпусу ЦаХаЛа. Служит вот уже третий год.
— Все девушки-офицеры — сверхсрочницы, — объясняет она. — Можно дополнительно прослужить девять месяцев, а можно и больше.
12 июля, когда разразилась Вторая Ливанская война, Геня находилась на одной из армейских баз, где собрались на отдых вдовы погибших солдат и офицеров.
— Съехались женщины всех возрастов, начиная с ветхих старушек, инвалидов в колясках и совсем молоденькие, почти дети, — рассказывает она. — Там и застало нас известие о захвате двух резервистов и гибели восьмерых солдат.
Нельзя передать, насколько болезненно реагировали вдовы на телекадры, снятые на границе с Ливаном — вскрылись старые душевные раны…
Буквально через пару дней Гене пришлось отправиться на север — в Цфатскую больницу «Зив» были госпитализированы первые раненые из курируемых ею войск.
— Других офицеров срочно послали в Рамбам и в Нагарию: абсолютно неважно, что тот или иной город обстреливают, ты обязан быть рядом с пострадавшими, — объясняет Геня. — Командование выдало мне бронежилет, каску, выделило машину с водителем и вооруженного сопровождающего. По дороге в Цфат мы видели на холмах Галилеи пожары, черный дым от ракетных обстрелов.
В больнице Геня застала картину: раненых полно, родных еще больше. Люди растеряны, многие в панике.
Гене пришлось решать проблемы тяжелораненого солдата, но вдаваться в подробности она не вправе: цензура!
— Помогает ли знание русского языка в работе с родителями воинов-репатриантов?
— Да, это позволяет глубже вникнуть в проблемы, разобраться, а значит, и более эффективно помочь. В оружейном корпусе служит немало земляков, но я работаю не только с репатриантами.
Хватило Гене забот и во время войны: два военнослужащих получили ранения средней тяжести и 14 — легкие.
— Что означает «легкое ранение»?
— Это значит, что жизни пострадавшего не грозит опасность. После выписки из больницы и реабилитации к числу легкораненых относят даже инвалидов с ампутированными конечностями. То же касается пострадавших, которым пришлось удалить тот или иной внутренний орган: после реабилитации полученные ими ранения переходят в разряд легких.
— Но процент инвалидности у таких военнослужащих выше, чем у тех, кто получил в бою незначительную царапину?
— Да, — говорит лейтенант Ревзин, впрочем, без особой уверенности: все вопросы, связанные с определением инвалидности и назначением пособий, решает министерство обороны, а не армия.
Дом, в который ворвалась беда
— Лично мне всегда бесконечно трудно переступить порог дома, в котором случилась беда, — замечаю я.
— Тот, кто решился на такой шаг, должен быть крайне чувствительным, — подтверждает Геня. — Потому что осиротевшему человеку всегда плохо — при любых обстоятельствах. И чем больше времени проходит с момента катастрофы, тем острее боль. Просто разделить эту боль, облегчить ты можешь лишь в том случае, если воспринимаешь ее как свою.
Запомнился Гене такой случай. Автобус, на котором она ехала на «азкару», застрял в дорожной пробке. На кладбище бежала бегом — и еще у ворот увидела у могилы женщину, похоронившую мужа.
— С этой женщиной мы были знакомы, — говорит Геня. — Оказавшись рядом, я взяла ее за руку. Она подняла на меня заплаканные глаза…
«Часто ли вы с ним говорите?» — спросила Геня, указав в сторону могильного камня.
«Да, постоянно»… — прозвучало в ответ.
Иногда случается и другое: всплеск эмоций, крик, проклятья…
— Для человека, на которого навалилась беда, весь мир перевернулся, в душе он затаил обиду на весь мир: сын был призван в армию и стал калекой. В глазах отчаявшихся родителей я, как и любой офицер, олицетворяю ЦаХаЛ. И я всегда должна быть готова к тому, что всю свою обиду на армию и на судьбу выместят на мне.
Чего только она ни повидала за последние год и три месяца!.. Сын ранен в бою — мать, нисколько не задумываясь о завтрашнем дне, бросает работу и, очертя голову, мчится в приемный покой, а потом сутками напролет дежурит у постели сына. На фоне беды житейские проблемы отступают на второй план! Если кто и позаботится о хлебе насущном, так это армия в лице Гени. Она оформит и подаст экстренную просьбу о назначении матери временного пособия. А если бюрократическая машина пробуксовывает, свяжется с волонтерами.
Случалось, Геня заставала в больнице матерей, напрочь забывших о том, что для поддержания сил нужно хотя бы один раз в день поесть.
— Мне не раз приходилось звонить прямо из приемного покоя в объединение «Эзер ми-Цион», добровольцы которого доставляют родителям в больницы сэндвичи, — рассказывает Геня. — Доводилось бывать в семьях, где просто есть нечего, особенно если отец — безработный, а мать после ранения сына 24 часа в сутки дежурит у больничной койки. Когда сталкиваешься с безнадежными случаями, действуешь крайне настойчиво.
Случалось Гене бывать в домах репатриантов. Входишь в дом — и с первого взгляда видно, что люди отчаянно пытаются выжить. Но при этом не плачут, не жалуются, ничего ни у кого не просят, держатся достойно.
В таких случаях Геня ведет себя крайне тактично и осторожно. Выясняет у матери, работает ли она, и если да, то сколько зарабатывает, есть ли в семье младшие дети, трудоустроен ли отец.
Последний вопрос нередко бывает неактуален: среди репатриантов очень много матерей-одиночек, сыновья которых служат в элитных боевых частях.
На днях в передачу «Открытая линия» армейской радиостанции «Галей ЦаХаЛ» позвонила мать солдата, два года назад получившего ранение и ставшего инвалидом. По ее словам, рассмотрение дела на медкомиссии затянулось, а жить сыну не на что, работать он не в состоянии.
— Офицеры ЦаХаЛа оказывают помощь семьям солдат до того момента, пока их дело не передается в министерство обороны. Все вопросы, связанные с деятельностью медицинских комиссий, определяющих процент инвалидности, решает министерство, а не ЦаХаЛ.
— В армии служит немало репатриантов, родители которых остались за границей, — напоминаю я.
— Да, такие военнослужащие обычно получают от армии материальную помощь, а в случае ранения к ним тут же приставляют офицера, который координирует решение всех организационных проблем. Есть в ЦаХаЛе специальное подразделение ТАШ («тнаэй шерут» — «условия службы»). Мне, например, неоднократно приходилось просить помощи для солдат, получивших ранения. Функционирует в ЦаХаЛе и отдел госпитализированных военнослужащих, сотрудники которого занимаются решением проблем тех, кто находится на лечении в больницах.
Во время войны, по словам Гени, министерство обороны очень быстро приняло у ЦаХаЛа личные дела раненых и оперативно оказало помощь тем родителям, у которых не было работы и кто остро нуждался.
Умом и сердцем
Геня вспоминает, как в день «азкары» мать одного из погибших солдат припала, сотрясаясь в рыданиях, к надгробию.
— Я приехала на кладбище со своим командиром — женщиной-офицером,- говорит Геня. — Оторвавшись от надгробного камня, потерявшая сына мать протянула командиру руки. Та поспешила ее обнять, прижала к себе.
Под влиянием Гениного рассказа перед глазами встает такой эпизод: в один из дней Ливанской войны я тоже оказалась на армейском кладбище. Хоронили 40-летнего воина-резервиста, погибшего в результате ракетной атаки в Кфар-Гилади. Когда у свежевырытой могилы заголосила вдова, когда 13-летний сын убитого начал срывающимся голосом читать кадиш, когда зарыдали стоявшие вокруг пожилые мужчины, всё мое существо пронзила такая боль, что до самого конца церемонии я не могла прийти в себя.
— Случалось ли с вами нечто подобное: казалось бы, ты многое видел, пережил немало, закалился, научился в критических ситуациях владеть собой, но неожиданно для себя срываешься? — спрашиваю я.
— По-моему, такое случается с каждым из нас. Тебе всего лишь кажется, что ты много видел и ко многому привык, но действительность переворачивает все твои представления. Я часто посещаю пожилых родителей, потерявших сына. Казалось бы, с момента гибели прошло немало времени, но раз от разу психологическое состояние родных лишь ухудшается. Я не смогу вернуть им сына. Все что я могу для них сделать — это выслушать.
Осиротевшие родители всю свою жизнь живут под маской.
— Самые близкие безмерно устали ежедневно видеть залитые слезами лица. В конце концов, приходится надеть маску и делать вид, будто жизнь продолжается.
В своих отношениях с осиротевшими близкими мы не вправе ограничиваться дежурным вниманием. Эти люди постоянно нуждаются в чутком, понимающем, умеющем сострадать собеседнике. Легче им становится лишь в том случае, если есть с кем поделиться своей болью. Отпускает, но — ненадолго. Пройдет немного времени — и боль накатит снова, с еще большей силой…
Геня смотрит на часы:
— Извините, но мне пора: к четырем надо успеть в Хайфу на «азкару», а до того я должна забежать в больницу, чтобы проведать раненого в отделении реабилитации…
«Новости недели»
Фото автора
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
