Я беседую с историком Олегом Будницким, который в последние годы плотно занимается историей Второй мировой войны, ее ракурсами и разнообразными измерениями. Среди ярких фигур того времени — писатель Эммануил Казакевич, 95 лет со дня рождения которого исполнилось в этом году. Нельзя сказать, что фигура Казакевича забыта, но в последние годы он сильно отошел в тень.
— Я расскажу вам быль о капитане, начальнике разведотдела дивизии Эммануиле Казакевиче, которого все знают, прежде всего, как писателя, автора знаменитой повести «Звезда», абсолютного бестселлера послевоенного, и не только, времени. Эта вещь с 1947 года, когда она вышла в «Знамени», до 1951-го, по моим подсчетам, выдержала как минимум двадцать изданий тиражом несколько миллионов экземпляров и была переведена на десятки языков. Но я хочу говорить о Казакевиче не как о писателе, прежде всего, но как об участнике войны, как об уникальном литераторе, который занимался не своим делом, как подавляющее большинство литераторов, а воевал. И достиг там, учитывая его абсолютную непригодность к военной службе, достаточно высоких позиций и чинов. Чтобы вы представили степень непригодности Казакевича к военной службе — он был белобилетником, у него была сильная близорукость. На одном глазу — минус восемь, а на другом — минус десять. Человек с таким зрением и отнюдь не богатырского здоровья дослужился до должности начальника разведывательного отдела дивизии, а потом был помощником начальника разведывательного отдела армии. Насколько я понимаю, это самые высокие позиции, которые занимал какой-либо литератор в течение Великой Отечественной войны.
Его довоенная биография замечательна. Во-первых, Казакевич был еврейским писателем, писал на идиш. Во-вторых, он был поэтом, он писал стихи, пьесы стихотворные на идиш, роман в стихах. А знаем мы его, прежде всего, как писателя русского.
Казакевич родился в Украине, жил в русскоязычных городах Киеве и Харькове, там он то ли закончил, то ли не закончил машиностроительный техникум (из тех документов, которые доступны, установить сложно). Конечно, русский был его родным в такой же степени, как идиш, он должен был владеть украинским языком, но писал он на идиш.
В 18-летнем возрасте, в 1931 году, он уехал в Биробиджан строить эту страну, эти молочные реки. Название его пьесы «Молоко и мед» — это парафраз Библии, имеется в виду, что здесь, в Биробиджане, будет построено то самое замечательное «царство» еврейское, где евреи, наконец, смогут жить свободно и счастливо на берегах Биры и Биджана. Потом туда приехали его родители. Откуда с юношества такие литературные устремления? Его отец был довольно известным еврейским публицистом, литератором, когда они жили в Киеве, у них ночевала практически вся еврейская литература. Однажды Перец Маркиш сострил, обращаясь к матери Казакевича: «Скоро ваша кушетка заговорит стихами». Столько поэтов на этой кушетке ночевали. Отец в Биробиджане стал главным редактором газеты «Биробиджанер штерн» — «Биробиджанская звезда». Казакевич уже в 1932 году издает свой первый поэтический сборник «Биробиджанстрой». Но он был там не столько литератором поначалу, сколько строителем. Он работал на стройке, был бригадиром, одно время был председателем колхоза, уже в 20-летнем возрасте был одним из основателей и директором биробиджанского молодежного, а потом и взрослого театра. В общем, жил полной жизнью.
У него рано умерли родители, уже в 1935 году он осиротел и в 1937 году уехал — по некоторым данным, ему посоветовали с глаз долой исчезнуть, больно заметная фигура, а там шли всякого рода поиски «врагов». Казакевич, среди прочего, переводил на идиш пьесы советских драматургов, скажем, Владимира Киршона, репрессированного впоследствии, и классику. Казакевич довольно рано женился, завел двух дочерей. Жил то в Белоруссии, то в Украине, явно зная обстоятельства времени, стремясь быть не на виду. В Москве он появился в 1938 году, в 1940-м его приняли в Союз советских писателей, что было большим достижением для 27-летнего литератора. Там была специальная секция еврейских писателей, которые писали на идише.
— Олег Витальевич, можно спросить вас: случай Казакевича — это удачливое избежание ареста в годы Большого террора, подтверждает ли то негласное народное правило, что, переместившись географически, ты мог уйти от ареста? Потому что предгулаговская репрессивная система все-таки подчинялась неким административным, бюрократическим правилам — нет человека, нет и дела. Среди «незаметных» литераторов было два самых главных таланта, выдвинувшихся во время войны, — Александр Бек и Эммануил Казакевич
— Это зависело от человека. Каких-то людей разыскивали независимо от того, где они жили. Некоторые, не такие важные, исчезнув с глаз долой, могли избежать печальной участи. В отношении Казакевича (об этом пишут люди, лично его знавшие, но документов я не видел) это более чем вероятно.
Казакевич в Москве, начинается война, в армию он попасть не может — он пытался когда-то поступить на службу в Красную Армию по призыву, но его не взяли из-за близорукости. Но когда начинается набор в народное ополчение в Москве, он в него вступает через Союз писателей и становится бойцом этой знаменитой «писательской роты». Название условное, потому что формально никакой «писательской роты» не было, но в Краснопресненской дивизии народного ополчения Москвы оказалось писателей почти на роту.
Я занимался специально этим вопросом, пытался восстановить состав этой «писательской роты». У меня такое ощущение, что писательское руководство туда определило тех писателей, которых считали не столь важными, там практически нет крупных литературных имен. Самый крупный там был Юрий Лебединский, классик советской литературы, но это был человек с большими проблемами — его бывшая жена, бывшая сотрудница ГПУ (Герасимова, сестра жены Фадеева), была арестована. Там был литератор Павел Блохин, автор «Красных дьяволят», но уже давно вышедший в тираж. Был Рувим Фраерман, автор «Дикой собаки Динго», но еще не бывший такой всесоюзной знаменитостью, подлинная слава к нему пришла после того как вышел фильм в 1960-е годы. Если говорить о еврейской секции, то там было несколько писателей разного возраста, вплоть до преклонного, вроде Арона Гурштейна. Как говорят, Фадеев предотвратил под разными предлогами вступление Переца Маркиша, Льва (Лейба) Квитко и некоторых других, которых он считал крупными и ценными. А эти — пускай повоюют.
И среди «незаметных» литераторов было два самых главных таланта, выдвинувшихся во время войны, — Александр Бек и Эммануил Казакевич. Александр Бек уже во время войны написал знаменитое «Волоколамское шоссе», а Казакевич, до того как он оказался на фронте, ничего, кроме стишков или заметок в бригадную газету, не писал. В бою он оказался уже в октябре 1941 года, когда начинается наступление германской армии на Москву, Вяземская катастрофа, когда эти дивизии народного ополчения были по большей части уничтожены или понесли колоссальные потери, хотя формально сохранили свои номера. Казакевич был контужен во время этого немецкого наступления.
Но сделаю шаг назад. Потому что во дворе Союза писателей он познакомился с начинающим литературным критиком Даниилом Даниным (настоящая фамилия — Плотке), который оставил яркую зарисовку Казакевича. Он увидел очень высокого, узкоплечего, студенческого неухоженного вида молодого человека. Они сразу перешли на «ты» и очень сдружились. По воспоминаниям Данина, Казакевич пощупал его бицепс и сказал: «Не Бальзак!» Тот пощупал бицепс Казакевича и ответил ему той же монетой. Вот эти двое «небальзаков», оба с сильнейшей близорукостью, вступили в народное ополчение и стали близкими друзьями с этого момента. Это очень важно для понимания последующей литературной судьбы Казакевича.
Казакевич попадает в запасной полк после контузии, его, поскольку у него проблемы с ногами, определяют библиотекарем на какое-то время, и он, будучи недоволен этой ситуацией, пишет в стихах докладную командиру полка Захару Выдригану с просьбой его использовать по военному профилю. Выдриган — чрезвычайно любопытная фигура. Из украинских крестьян, закончил три класса церковно-приходской школы, разведчик эпохи Первой мировой, потом в Красной Армии служил, был ранен на фронте, в начале войны его определили командовать запасным полком. При этом он был большой книгочей и любитель литературы. Ему это стихотворное обращение очень понравилось, он познакомился с Казакевичем, отправил его на курсы младших лейтенантов и определил себе в адъютанты. У них завязалась дружба, несмотря на существенную разницу в возрасте и на то, что это люди из разных миров. Возможно, именно это и притягивало их друг к другу. Захар Выдриган сыграет очень важную роль в дальнейшей военной судьбе Казакевича.
В эти дни Казакевич съездил в Москву, они стояли недалеко, в Шуе, и его письмо жене может позволить понять его мотив. С одной стороны, понятно — патриот, на фронте вступил в партию, человек достаточно серьезных коммунистических убеждений. Но он побывал в Москве и пишет: «Чувствую себя хорошо, искренне доволен, что я в армии и посильно помогаю в борьбе с противником. Особенно это чувство укрепилось во мне после пятидневного пребывания в Москве. Нет, каждый мыслящий человек должен теперь быть в армии, если только он не женщина». Но тут прознали в учебной бригаде, в которую входил запасной полк, что в адъютантах у полковника Выдригана — член Союза писателей. И его тут же взяли в бригадную газету. Тем временем Выдриган добился перевода в действующую армию и был назначен заместителем командира дивизии. Были для этого и личные мотивы — Выдриган получил похоронки на обоих своих сыновей, которые погибли на фронте. Один на самом деле не погиб, его похоронка была ложная, он, увы, погиб уже после войны, разбившись во время тренировочного полета, — это был Герой Советского Союза Николай Выдриган. Захар прислал Казакевичу вызов на фронт, вызов ложный, потому что он не имел полномочий, чтобы кого-то отозвать из запасной бригады в действующую армию. Казакевич понимал, что вызов — это «филькина грамота», и просто сбежал, оставив письмо начальнику политотдела с объяснением своего поступка. Это уже 1943 год. Он прибыл в дивизию, его разыскивали, он чуть было не угодил под трибунал, но как-то его отбили, тем более что человек сбежал на фронт, а не наоборот. Казакевич служил поначалу в оперативном отделе штаба дивизии, потом стал начальником разведывательного отдела. Поскольку разведывательный отдел работал не лучшим образом, а Казакевич проявил себя как человек явно способный в этом деле, он довольно скоро стал начальником разведотдела дивизии.
Чем, как разведчик и как человек военный, Казакевич привлекал сослуживцев и внимание начальства? Во-первых, поразительное хладнокровие и способность не терять чувство юмора в любой ситуации. Во-вторых, аналитический ум, умение из разрозненных фрагментов сложить цельную картину и составить представление о противнике. В-третьих, безусловная и бесспорная храбрость, граничащая с лихачеством. Кроме того, он поразительным образом умел сходиться с самыми разными людьми, везде становился душой компании, умел воодушевлять рядовых и не рядовых. В семье любили музыку, он неплохо пел, любил классику. Даже такие забавные моменты бывали, когда нужно было выработать условные позывные для разведгрупп или условно обозначать те или иные структуры воинские, он придумывал названия вроде «гобоя», «флейты», а политотдел, конечно, назвал «оперой».
Казакевич за время войны был награжден четырьмя орденами — два ордена Красной Звезды и два ордена Отечественной войны II степени, и четырьмя медалями, в том числе и такой важной персональной медалью, как медаль «За отвагу».
Некоторые эпизоды из деятельности Эммануила Казакевича как разведчика.
Нужно было переправиться через одну очень неприятную речку и захватить «языка» — высокий берег контролировали немцы, они это дело простреливали. Казакевич предложил сначала, как показалось начальнику Михаилу Малкину, довольно банальную вещь — под прикрытием дерева, которое сплавляется по реке, переправиться. Но в чем была задумка Казакевича? Эти деревья сплавлять постоянно. По первому дереву немцы открывают огонь, по второму — тоже, на третье они уже не обращают внимания. И вот за одним из этих деревьев переплыли разведчики. Или, это уже было в Германии, Казакевич уже служил в разведотделе армии, его начальник застал его за тем, что он стоит у стереотрубы и упорно за чем-то наблюдает. Что такое? На нейтральной полосе был дом, никого там нет, он полуразрушенный. Но Казакевич заметил там какое-то движение, немцы туда все время ползают. И Казакевич отправил туда разведчиков, которые обнаружили, что в этом доме находился продовольственный склад — ликер, шоколад. Там устроили засаду, одного такого любителя сладкого утащили и получили от него ценные сведения. Допрос проводил лично Казакевич, который хорошо владел немецким языком. Немецкий был главным иностранным языком в Советском Союзе. Казакевич вообще увлекался немецкой литературой, он переводил много Гейне. Любопытно, что его начальник все время ругал, что тот таскает за собой какой-то сундук. Не секрет, что наши люди, когда получили официальное разрешение, много чего прибрали к рукам в Германии, массу трофеев. И было впечатление, что Казакевич трофеи в этом сундучке возит. А когда в Москве начальник посетил Казакевича, тогда он еще не был автором «Звезды», то обратил внимание на нищую обстановку комнаты, где они жили с семьей, Казакевич по-прежнему донашивал военное обмундирование. И жена открыла этому начальнику сундучок. В нем были книги и ноты. Главное достижение — история о том, как обнаружили немецкую дивизию СС «Викинг» в районе Ковеля, где Красная Армия готовила наступление (эта операция должна была открыть дорогу на Польшу). Группе, которую Казакевич отправил в тыл противника, удалось установить, что здесь подведены свежие немецкие части, что немцы готовят контрудар. В повести «Звезда» именно этот эпизод положен в основу, но по повести группа погибает, успев передать сведения по радио, а в реальной жизни группа во главе с Николаем Ткаченко благополучно вернулась. Литература — это не отражение жизни, а преображение жизни, наверное, чаще бывало по-другому, чаще такие группы погибали. То есть это не хроника, это творчество.
Еще отличала Казакевича трезвая оценка и того, что происходило по ту сторону линии фронта, и трезвая оценка сообщений разведчиков о своих подвигах и о состоянии противника. Как-то Казакевич докладывал об обстановке на участке его дивизии, это касалось ситуации под Ковелем. Он рассказал, кто противостоит армии на данном участке и, закончив официальную часть, сказал: «Ну, вообще-то, это — фактическая сторона дела. Что же касается юридической, то перед фронтом дивизии противника вроде бы нет, по той простой причине, что, если судить о потерях его по всем нашим донесениям за последние недели, то каждый противостоящий нам немец убит дважды, а некоторым особенно не повезло, и их вывели из строя трижды». Потом Казакевич добавил: «Не исключено, что к общей сумме потерь по ошибке могли приписать немцев, погибших в боях с русскими войсками в 1914 или 1915 году». Он вполне понимал, что на войне, по известному выражению Бисмарка, «врут в такой же степени, как во время выборов и на рыбалке». Или еще одно его донесение. «Сегодня ночью в районе высоты 213/3 наши ребята, якобы, захватили пленного, которого допросили и выяснили, что он, по меньшей мере, из личной охраны фюрера». То есть, с одной стороны, он своим людям верил, с другой — понимал, что многие сообщения разведчиков надо делить на два, а то и на двадцать. И вот это умение вычленить истину отличало Казакевича от многих других руководителей разведки.
— Олег Витальевич, ваш интерес к Казакевичу монографический? Вы интересуетесь именно этим писателем, или ваш интерес –это часть какого-то большого исследования?
— Да, это часть большого исследования, это книга о советских евреях на войне. Проект построен, с одной стороны, на общих вещах, а с другой — через истории конкретных людей самого разного уровня и масштаба, от рядовых до командармов. И среди этих персоналий, конечно, невозможно обойти Казакевича, и не только потому, что он писатель, но это тот писатель, который из еврейского поэта превратился в русского прозаика, и это произошло благодаря войне, прежде всего. И второй момент, и это касается писателей любого происхождения, — это единственный писатель, который на войне не писал, а воевал, и, не имея никакого военного образования, подготовки, сделал феноменальную карьеру. Это случай уникальный.
— А что положено в основу этого исследования или будущей книги? Это найденные дневники, документы, письма? Что есть фундамент этой книги?
— Это дневники военного времени — как опубликованные, так и в значительной степени не опубликованные, которые мне разные люди предоставили, в основном, это из семейных архивов. Я пишу книгу о евреях, о войне.
Так уж получилось, что меня мои американские коллеги вовлекли в проект по истории советского еврейства, такой семитомник готовится в Издательстве Нью-Йоркского университета, и меня попросили написать том о войне. И, наряду с дневниками, мне удалось выявить более трехсот бесед, записанных с участниками войны, евреями-героями войны, что и побудило меня написать эту книгу с учетом личного опыта людей самого разного уровня, от парикмахера до командующего армией.
Возвращаясь к Казакевичу. Я говорил, что он был человек отчаянной храбрости, иногда безрассудный, он был дважды ранен, один раз — тяжело. 22 июля 1944 года, во главе конной группы разведчиков, совершил рейд в тыл противника, они захватили мост через реку Володарка на пути отхода немцев, прямо как в фильме «Великолепная семерка», и удерживали мост, вступив в бой с существенно превосходившими силами противника. Только кровь и смерть были не киношными, а настоящими — двое разведчиков были убиты, трое ранены, в том числе и Казакевич, который получил осколочное ранение в правое бедро и был эвакуирован в тыловой госпиталь. Или другой разведчик вспоминает. «Апрель 1944 года. Обнаружили наблюдательный пункт полка, обрушили шквал огня, «Юнкерсы» бомбят, все ходы сообщения разрушены, и это все видно хорошо с наблюдательного пункта дивизии. В момент небольшого затишья появляется Казакевич, причем идет не по ходам сообщения, которые были завалены, а прямо по открытой местности. «Высокий, с высоко поднятой головой, в очках, он шел, не пригибаясь от выстрелов. Командир полка сказал офицеру Василию Бахтеярову: «Это твой начальник Казакевич идет нас воодушевлять». Казакевич, зайдя в полуразрушенный блиндаж, обратился шутливо к его обитателям: «Живы, смертники?» — и всем крепко пожал руку». На слова, что так нельзя, Казакевич ответил: «Война еще не кончилась. Если гнуться после каждого выстрела, то к концу войны можно превратиться в обезьяну».
Оказавшись в госпитале с тяжелым ранением, он писал жене: «За три года и один месяц я совершил не менее пяти подлинных подвигов, в самые трудные минуты был весел, бодр и подбадривал других, не боялся противника, не лебезил перед начальством, не старался искать укрытия от невзгод, а шел им навстречу. Любил подчиненных и любим ими. Оставался верен воспоминаниям о тебе и о наших детях. Сохранял юмор, веру и любовь к жизни, во всех случаях. Был пять раз представлен к награждению орденами (получил пока только один орден), из рядового стал капитаном, из простого бойца — начальником разведки дивизии. Будучи почти слепым, был хорошим разведчиком. Не использовал своей профессии писателя и плохое зрение для устройства своей жизни подальше от пуль. Имел одну контузию и два ранения». Все это святая истина, так оно и было. Он отличался, кончено, чувством юмора. Когда он служил в разведотделе армии, одной из его обязанностей было оставление сводок для фронтового начальства. Надо было перерабатывать поступившие донесения с мест.
Казакевич был известен своим остроумием, кто-то вспоминает, что он не мог пропустить ни одного случая, чтобы не пошутить. Это, действительно, чудная черта.
— Олег Витальевич, я хотел вас попросить описать Эммануила Казакевича после войны. Ведь он довольно рано скончался, в 1962 году, то есть в 49 лет. Чем занимался Казакевич в послевоенные годы, как он в это время жил, и каким его запомнили?
— Я хочу завершить его военную биографию. После войны он оставался некоторое время в Германии, служил в советской военной администрации, и один из двух романов, которые он сумел завершить, «Дом на площади». Он не собирался быть профессиональным военным. Рапорт об увольнении начальнику штаба армии майор Казакевич подал в стихах:
В виду того, что я слеп, как сова,
И на раненых ногах хожу как гусь,
И гожусь для войны едва-едва,
А для мирного времени совсем не гожусь.
К тому же, сознаюсь откровенно и впрямую,
Что в военном деле не смыслю ничего,
Прошу отпустить меня домой,
Немедленно с получением сего.
Казакевича отпустили домой. И приехал он домой на машине «Опель Кадете». Сразу поясню, что советским офицерам и генералам было позволено приобретать, за не очень большие деньги, личные машины в Германии. Каждому рангу была положена определенного уровня модель. Он даже в Москве одно время пытался подрабатывать извозом, но у него это не очень хорошо получалось.
Почему я об этом «Опель Кадете» вспомнил? Он его продал, и на эти деньги, не очень большие, они существовали, пока он пытался написать какую-то вещь, за которую можно было бы получить гонорар и, вообще, как-то войти в литературу на русском языке. Жили они вчетвером в ужасных условиях, это была комната 18 метров на втором этаже барака бывшего общежития строителей 30-х годов, с удобствами на улице, с шаткой лестницей, ведущей на второй этаж, с какой-то ветошью при входе. Казакевич пытался написать приключенческую повесть. У него были какие-то знакомые в журнале для юношества «Пограничник», он писал повесть, которую условно назвал «Зеленые призраки» (разведчики в маскхалатах) и подсчитывал, какой же гонорар может «Пограничник» заплатить. Когда он закончил эту повесть, жена ее перепечатала, он предложил свои друзьям по «писательской роте» Даниилу Данину и Борису Рунину «ударить водкой по бездорожью» и собрался прочесть им написанное. Женой Данина была Софья Разумовская, литературный редактор в журнале «Знамя» — главный журнал, где публиковали литературу о войне в то время. Он стеснялся читать и попросил Софью Разумовскую не слушать. Та села в соседней комнате читать гранки, а Казакевич стал читать Данину свой текст. Через какое-то время Софья Разумовская тихо вошла в комнату и села за спиной Казакевича. То, что читал Казакевич, это была «Звезда». Он сам не понимал уровень того, что он написал. Когда он закончил, Разумовская сказала: «Какая приключенческая повесть? Это пойдет в «Знамя». Они сказали, что название невозможное для серьезной вещи, и предложили назвать по позывным группы лейтенанта Травкина — «Звезда». Даниил Данин утверждал, что он был автором этого названия.
Разумовская отнесла рукопись в редакцию, прочел Тарасенков, зам. главного редактора, потом Всеволод Вишневский, такой литературный разбойничек, который выведен в «Мастере и Маргарите» Булгакова под именем Мстислава Лавровича. Он травил Булгакова, Зощенко, правда, посылал деньги ссыльному Мандельштаму в Воронеж. Но при этом у этого литературного разбойничка был неплохой литературный вкус. Он прочел «Звезду» и в четыре утра позвонил Николаю Тихонову, тогдашнему главе советской литературы, заявив, что это новое явление в литературе. «Звезда» вышла в первом номере «Знамени» за 1947 год, имела колоссальный успех. Вот так Казакевич ворвался в литературу. За «Звезду» он получил Сталинскую премию. Это феномен. Тот же Вишневский был «крестным отцом» «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, который тоже получил Сталинскую премию.
Казакевич был лидером прирожденным, и нельзя забыть о роли, которую Казакевич сыграл в появлении в печати новой литературы в эпоху оттепели и публикации старой, вроде стихов Марины Цветаевой. Я имею в виду альманах «Литературная Москва», два тома которого вышли. Хотя там нет понятия «главный редактор», но всем было ясно, что это Казакевич. Он просто стал человеком, который организовывал и продвигал эти издания. Мы знаем, что он интересовался личностью Ленина, у него есть повесть «Синяя тетрадь», где он пытался понять, что такое государство и революция. И рассказ его «Враги» в свое время произвел сильное впечатление. У Казакевича были большие планы. Он писал огромный роман «Новая земля» об истории советской власти первой четверти века. Роман остался незаконченным, потому что Казакевич умер.
Казакевич скончался на 50-м году жизни от рака. Умирал тяжело, знал, что умирает, писал в записных книжках: «Мне бы еще немножко, чтобы я что-то успел дописать».
Думаю, его лучшие вещи были впереди, но все-таки шедевром осталась «Звезда», которая и сейчас читается на одном дыхании. Хотя немного там идеализированы герои, но это живые люди, очень здорово воспроизведенные характеры и обстановка, и видно, что человек, который написал эту повесть, знал, о чем пишет.
И до последних дней, несмотря на этот ужас медленного умирания, Казакевич не терял чувства юмора и самоиронии. Вот одна из его эпиграмм, которую он пишет за несколько недель до смерти:
Шепот на Ваганьково и на Новодевичьем:
Ну, что же медлят там с Эммануилом Казакевичем?
Когда Даниил Данин навестил его в больнице, он лежал в маске, которая позволяла снимать боль, Казакевич сострил: «Видишь, я четвертый космонавт».
Увы, ушел рано, ушел замечательный писатель и Герой войны.
Беседовал Иван ТОЛСТОЙ
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
