25 января у Владимира Семеновича Высоцкого день рождения. Не юбилей, не круглая дата — 69 лет. Но Высоцкий — из череды тех имен, которые не нуждаются в «датских» поводах. Они сами по себе повод. Мы их не вспоминаем, мы с ними живем.
опубликован уникальный материал — расшифровка интервью, которое 14 сентября 1979 года на Пятигорской студии телевидения взял у Владимира Высоцкого журналист Валерий Перевозчиков. С тех пор Валерий выпустил несколько книг, посвященных великому барду, — «Живая жизнь», «Правда смертного часа», «Посмертная судьба», «Неизвестный Высоцкий»… Есть тексты, которые надо не просто читать, но слышать. Это живой голос Владимира Высоцкого. Передача была показана всего однажды — в октябре 1979-го — по Пятигорскому телевидению. Горьким летом 1980-го основную часть видеозаписи стерли…
— Владимир Семенович, для начала мы всегда предлагаем гостям вопросы нашей традиционной анкеты. Первый из них — какова отличительная черта вашего характера?
— Что приходит первое на ум — это желание работать… Как можно больше работать. И как можно чаще ощущать вдохновение. И чтобы что-то получалось…
— Ваше представление о счастье?
— Это я вам могу сказать. Счастье — это путешествие. Может быть, в душу другого человека, путешествие в мир писателя или поэта… Какие-то поездки, но не одному, а вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь.
— Человеческий недостаток, к которому вы относитесь снисходительно?
— Снисходительно? Физическая слабость.
— Недостаток, который вы не прощаете?
— Их много. Я не хочу перечислять, но… Жадность. Отсутствие позиции, которое ведет за собой очень много других пороков. Когда человек сам не знает — не только, чего он хочет в этой жизни, а когда он не имеет своего мнения или не может рассудить о предмете, о людях, о смысле жизни — да о чем угодно! — сам, самостоятельно. Когда он либо повторяет то, что ему когда-то понравилось, чему его научили, либо неспособен к самостоятельному мышлению.
— Что вы цените в мужчинах?
— Сочетание доброты, силы и ума. Я когда надписываю фотографии пацанам, обязательно пишу: «Вырасти сильным, умным и добрым». Вот такое сочетание.
— Что вы цените в женщинах?
— Ну, скажем так, я бы написал: «Будь умной, красивой и доброй». Красивой — необязательно внешне, как вы понимаете.
— Если бы вы не были Высоцким, то кем бы вы хотели стать?
— Высоцким! Нет, вы не поймите… Однажды очень знаменитый человек появился в одной компании в Москве, и все окружающие договорились: «Давайте посчитаем — сколько раз за первую минуту он скажет слово «я». За первую минуту — по секундомеру — было семь раз, за вторую — восемь… Я боюсь впасть в эту самую крайность, но, если мы начнем разговор обо мне, тогда я вынужден буду говорить «я, я, я, я…». Я это не очень люблю.
— Ваше любимое изречение, афоризм…
— Вы знаете, у меня есть один друг, известный кинорежиссер и литератор, он сам пишет сценарии, статьи в газетах, вел передачу по телевидению, это Саша Митта. Он считает, что каждый человек обязан выписывать, запоминать афоризмы. Я никогда этим не занимался. Я только помню: «Veni, vidi, vici», то есть «пришел, увидел, победил». Это приятно… Хорошее изречение.
— Насколько искренне вы отвечали?
— Абсолютно! Вы понимаете, нет смысла мне отвечать неискренне. Я сюда пришел вовсе не для того, чтобы кому-то нравиться. Я пришел сюда, чтобы правду ответить на интересующие вас вопросы. Мне нет смысла ни лгать, ни подхалимничать сейчас, ни притворяться. Хотите — верьте, хотите — нет. Я во всех своих выступлениях, во всех беседах, даже дома стараюсь разговаривать искренне…
— Вы сказали однажды: «Я, в отличие от других поэтов…». Вот я тоже вас считаю поэтом по преимуществу, а вы кем себя считаете?
— Вы знаете, сложно очень ответить на этот вопрос. Я себя считаю тем, кто я есть. Я думаю, сочетание тех жанров и элементов искусства, которыми я занимаюсь и пытаюсь сделать из них синтез, — может, это даже какой-то новый вид искусства. Не было же магнитофонов в XIX веке, была только бумага, теперь появились магнитофоны и видеомагнитофоны. Вы спросили: кем я себя больше считаю — поэтом, композитором, актером? Вот я не могу вам впрямую ответить на этот вопрос. Может быть, все вместе это будет называться каким-то одним словом в будущем, и тогда я вам скажу: «Я себя считаю вот этим-то». Такого слова пока нет. Если упростить вопрос, то больше всего я работаю со стихом, безусловно. И по времени, и чаще ощущаю эту самую штуку, которая называется вдохновением, которая сядет тебе на плечо, пошепчет ночью, где-то к шести утра, когда изгрыз ногти и кажется, что ничего не выйдет, и вот оно пришло…
— А когда появилась гитара?
— Вы знаете, гитара появилась совсем случайно и странно… Я давно, как все молодые люди, писал стихи. Писал много смешного. В училище театральном я сочинял громадные капустники, которые шли по полтора-два часа. У меня, например, был один капустник на втором курсе — пародии на все виды искусства: оперетту, оперу… Мы делали свои тексты и на темы дня, и на темы студийные, и я всегда являлся автором. То есть занимался стихами очень давно, с детства. Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон, тогда они совсем плохие были, магнитофоны, — сейчас-то мы просто в отличном положении, сейчас появилась аппаратура и отечественная, и оттуда — хорошего качества! А тогда я вдруг услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и стихи, которые я уже знал, — это был Булат. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это сделать сразу, тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка. И если это не ложилось на этот ритм, я тут же менял ритм и увидел, что даже работать это помогает, то есть сочинять легче с гитарой. Многие люди называют это песнями. Я не называю. Считаю, что это стихи, исполняемые под гитару, под рояль, под какую-нибудь ритмическую основу. Попробовал сначала петь под рояль и под аккордеон, потому что, когда я был маленьким пацаном, меня заставляли родители из-под палки — спасибо им! — заниматься музыкой. Я немножко обучен музыкальной грамоте, хотя, конечно, все забыл, но это дало мне возможность хоть как-то, худо-бедно, овладеть этим бесхитростным инструментом — гитарой. Играю очень примитивно, и иногда, даже не иногда, а часто, слышу упреки в свой адрес по поводу того, почему такая примитивизация нарочитая. Это не нарочитая примитивизация, это — «нарочная». Я специально делаю упрощенные ритмы и мелодии, чтобы это входило сразу моим зрителям не только в уши, но и в души, чтобы мелодия не мешала воспринимать текст, то, что я хотел сказать. Вот из-за чего появилась гитара. А когда? Уже лет 14. После окончания студии.
— Судя по всему, вы очень цените прямой контакт со зрителем?
— Безусловно, больше всего, больше всего…
— И совсем недавно, после того как Театр на Таганке с таким успехом выступил в Париже…
— Откуда вы знаете, с каким успехом он выступил?
— В газетах было.
— Мне кажется, что как раз это не очень широко освещалось в газетах. Успех действительно был колоссальный: за последнее время ни один драматический театр, не только наш, но и в мире, не может похвастаться таким успехом, как Таганка. Пожалуй, только Питер Брук со своим спектаклем, где они играли на трапециях, — по-моему, «Сон в летнюю ночь»…
— Говорят, три концерта вы дали в Париже?
— Было три концерта, да. Значит, если очень коротко: мы сыграли за сорок дней несколько спектаклей, которые привезли. Я играл там «Гамлета», я играл там «Десять дней, которые потрясли мир». Мы привезли четыре спектакля, значит, я был занят в половине репертуара. Потом театр уехал в Москву, а я давно уже получил приглашение сделать несколько выступлений в Париже, и чтобы несколько раз не выезжать (с одной стороны — время, а потом — накладно), мы решили сделать просто: я останусь, и мы сделаем эти выступления. Вообще, я вам скажу, история этой поездки странная. Сначала был вечер поэзии, и я попал в число приехавших поэтов. В громадном зале на семь тысяч человек, при громадном скоплении народа был этот вечер. Потом вечер кончился, приехал театр, и тут я стал выступать как актер. А потом уже, когда уехал театр, я стал выступать как автор и исполнитель своих песен. Все три зала были разные. Последний — очень смешной. Они мне отдали зал, в котором работают начинающие певцы. Он очень остроумно сделан: сцена выдается таким мысом. Если мало людей, то в этот сегмент, который образуется перед сценой, сажают всех зрителей. Если людей побольше, они могут немножечко отодвинуть сцену — тогда тоже вроде полный зал. А если уж действительно полный зал, тогда они совсем ее отодвигают. Это очень остроумно сделано, чтобы не травмировать начинающих певцов, у которых иногда в зале бывает два человека, которых он сам и пригласил. У меня могла случиться такая же история, потому что расклеили афиши накануне вечером — желтенькие такие листочки — только в этом районе. Зал назывался Элизе Монмартр. И в первый день у меня вдруг оказалось 350 человек, на что никто не рассчитывал. И забегал директор-француз, ничего не понимающий, что я пою: как могло получиться, что оказалось больше половины зала людей?! Этого не может быть! Не было рекламы, ничего… На второй день у меня было человек 500, а в третий!.. Короче говоря, мы не пустили то же число людей, которое было в зале. Так прошли эти концерты. То есть я считаю, что они прошли с большим успехом. Во всяком случае, французы говорят, что это невероятно.
— Французская публика поняла ваши песни?
— Я подумал сначала, что в зале все больше любители русского языка и русской словесности. Возможно, так оно и было. Но на последнем концерте, по опросу (это очень просто делается, там несколько ребят студентов-социологов, они взяли и опросили), оказалось, что из 960 человек, которые заполнили зал, 600 вообще не говорят и не понимают по-русски. Был маленький перевод, буквально на 20 секунд. Я пел в сопровождении своего гитариста, с которым уже записал несколько дисков, и из симфонического оркестра — французского, национального — у меня был басист. И я с гитарой. Работал без перерыва час двадцать, потому что жутко не люблю делать перерывы. Считаю, что для авторской песни перерывы не нужны, потому что только-только установишь контакт с людьми, вот только это самое, чего не ухватишь ни носом, ни ухом, ни глазом, а каким-то подсознанием, шестым чувством, — вот этот контакт, который случился, — надо перерыв делать, все пойдут в буфет… Я это не люблю очень. Поэтому я такой прессинг устроил, за час двадцать я успел спеть около 30 вещей. И я вам должен сказать, что прием мало чем отличался от того, что бывает здесь. А на некоторые вещи была реакция намного сильнее, чем в Москве. Знаете, нет пророка в своем отечестве… Москвичи знают, что я всегда тут, под боком, что можно пойти в театр, услышать, увидеть, тем более что у нас есть новый спектакль, где я пою, называется «В поисках себя». А там они знали, что, может быть, никогда больше не придется послушать, и в благодарность они просто демонстрацию мне устроили за исполнение некоторых вещей.
— Какие песни французская публика понимала и принимала больше, чем остальные?
— Во-первых, стилизации обязательно. «В сон мне желтые огни» — такая стилизация на цыганские темы. Но самое ценное не это. Если по названиям, я вам скажу: «Натянутый канат» — песня, которая принималась лучше всего. Песни с напором и отдачей — после которых надо вытирать влагу. И, как ни странно, некоторые вещи куплетной формы. Ну предположим, такая шуточная песня «Ой, Вань, смотри, какие клоуны…». То есть такие, где есть характеры, где я имел возможность актерски чего-то проиграть. Их это очень забавляло. Они сразу хватались за текст (к этому времени моя пластинка там уже вышла) и начинали смотреть, в чем же там дело, и запоздало хохотали. Начинается следующий куплет, а в зале хохот, потому что они успели прочитать… Короче говоря, я не могу что-то особенно выделить. Вы знаете, от зрителя тоже многое зависит. Зачем человек пришел? Если он пришел для того, чтобы потом рассказать знакомым: «Я такую ерунду смотрел», — он так и смотреть будет. Если он пришел совсем непосвященный, тут уж зависит от того, что происходит на сцене. А есть еще и обратный эффект — изумительный! Когда человек пришел для того, чтобы ему понравилось. И тебе остается сделать вот столько еще для того, чтобы это случилось.
— Расскажите о новом спектакле «В поисках себя».
— Спектакль очень странный. Это даже не спектакль, это новое зрелище. Я считаю, что мы придумали новую форму театрального действа. Нам вдруг стало досадно в какой-то момент, что все, что мы пишем для фильмов, для театров других или для спектаклей, которые сходят со сцены, — все пропадает. Получается, что это работа в корзину. И мы решили из этих вещей, которые исчезнут навеки и которые якобы привязаны к определенному фильму, спектаклю или там передаче телевизионной, сделать спектакль. Или концерт, не знаю, как хотите назовите. Сначала он был с объяснительным текстом, я его произносил. Потом Любимов придумал привозить с нами макет нашего театра, освещать его одним маленьким фонарем: на меня ставят красный свет, Золотухину — он играл в кино милиционеров, — на него врубают такую зеленую бумажку, — ему, значит, везде открыта дорога… Мы можем этот спектакль — почему он нам удобен — возить в любое место, в любой город. Смотрят его с громадным интересом и удовольствием везде. Сначала были люди в недоумении, но сейчас в Москве, я думаю, что это самое популярное зрелище. На него так же трудно попасть, как на «Мастера и Маргариту». На которые приходит очень много людей, а после первого акта человек 50 уйдут, потому что ни черта не понимают, а пришли, потому что достали билеты. В основном это работники торговли. Я однажды пришел к одному работнику торговли — мне нужно было к празднику что-нибудь. Меня представили. Я так робко ему говорю: «Хотите пару билетов на премьеру? Просто в благодарность вам за то, что вы мне быстро, без потерь времени поможете решить вопрос стола — сегодня у меня гости». Он на это мне со скучным лицом (он, по-моему, язвенник) достал вот такую пачку пропусков — в Дом кино, в Дом литераторов, на все просмотры фильмов, на Таганку — куда угодно… И я понял, что предложить мне ему нечего. «Ну и от вас мне ничего не надо». И ушел. Это я к чему рассказал? Что этот самый спектакль очень популярен и думаю, даже эти самые работники торговли туда с трудом попадают…
— Какой вопрос вы бы хотели задать самому себе?
— Я вам скажу… Может быть, я ошибусь… Сколько мне еще осталось лет, месяцев, недель, дней и часов творчества? Вот такой я хотел бы задать себе вопрос. Вернее — знать на него ответ.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
