Загадочное сияние Давида Бронштейна К 90-летию вице-чемпиона мира по шахматам

Звание вице-чемпиона мира Давид Бронштейн придумал себе сам.
Других претендентов на такой титул, завершивших матч на первенство мира с чемпионом вничью, почти не было.
Свёл вничью свой первый матч с Ботвинником в 1954 году Василий Смыслов. Но через три года он такой же матч выиграл и стал не вице, а настоящим чемпионом. А через год, проиграв матч-реванш, и вообще экс-чемпионом. Ну была ещё ничья в старом матче 1910 года между Ласкером и Шлехтером.
Естественно сравнить Бронштейна с Мишей Талем. Если Таля можно уподобить солнцу шахмат тех лет, то Бронштейна — луне. Таль был ослепителен — и как личность, и как шахматист. Сияние Бронштейна тоже было неземным, но странным и загадочным. Пик гениальности этих двоих разделяет десятилетие. Оба попали под асфальтовый каток, которым для их поколений оказался Михаил Ботвинник. Правда, если Таль из такого столкновения вышел экс-чемпионом мира, пройдя через величайшую из возможных реализаций честолюбия шахматиста, то Бронштейн в миллиметре от такой реализации оступился. Непонятно, что тут причина, что следствие, но Бронштейну, в отличие от Таля, титул экс-чемпиона мира, пожалуй, как-то бы не пошёл. В титуле экс-чемпиона мира облик Бронштейна не вязался со словом «мир». Давид был определённо не от мира сего. Может быть, поэтому он и был в последний момент какой-то силой остановлен.
Таль к миру вне шахмат относился легко. Шутка, в которую он пытался перевести всё окружающее, была способом его защиты от этого окружающего. Даже самое насущное для любого человека — собственное здоровье — было для Миши чем-то надоедливым. «Мне кажется: если проблемы со здоровьем возникли сами, сами они должны и исчезнуть», — объяснил он мне свой подход. Несмотря на серьёзнейшие недуги, которые преследовали Мишу с рождения, он воспринимал мир радостно.
Последний раз я общался с Талем на новогоднем турнире 1992 года в Севилье, за полгода до его ухода. «Наконец-то я нашёл хорошего врача, — сообщил мне Миша, когда я навестил его. — Он прописал мне правильное лекарство, — Таль показал на коробочку с маленькими красными шариками. — Главное, принимая его, я не должен отказываться от этого», — и Миша показал на приличных размеров бутыль со спиртным.
Алкоголь, как и шутка, был убежищем Таля от реального, вне шахмат, мира. Этим, я думаю, объясняется столь большая роль спиртного в Мишиной жизни.
В Севилью Таль привёз ворох журналов, которые предложил мне почитать. Это были «Крокодилы» — не очень смешное зубоскальство, остававшееся новой российской действительностью от советских времён. Как я понимаю, жизнь вокруг Миши рушилась. Он увёз семью в Кёльн. Сам сошелся в умиравшем Союзе с другой женщиной. Разваливалась страна, в которой он прожил жизнь, была неразбериха с семьёй. Было о чём подумать. Но Миша читал «Крокодил».
Бронштейн воспринимал мир вне себя, в отличие от Таля, серьёзно, даже мрачно. Поэтому постоянно жаловался. Не всегда было понятно на что. Не потому, что не на что было жаловаться, жаловаться было на что. Бронштейн воспринимал мир по-иному, не так, как все. Поэтому и жаловался не на то, на что можно было ожидать.
В отличие от Таля, Бронштейн не подписал письма с осуждением невозвращенца Корчного. Я спросил его вскоре после этого, планируются ли у него какие-то турниры. Он удивлённо посмотрел на меня: «А чем я лучше вас?» Я был тоже из-за неподписания этого письма в карантине.
Я не могу представить Бронштейна совершающим неэтичный поступок. В то же время он мог сказать что-нибудь такое советское, что я начинал оглядываться: кому предназначены эти слова, не мне же?
Всё же основное воспоминание от нахождения вблизи Давида — это бьющий из него фонтан идей. Бронштейн, в отличие от Таля, был очень вовлечён в наш мир и готов был в нём всё поменять. Многие его идеи относительно шахмат вошли в жизнь, но непонятно мне, почему под авторством идей Фишера. Например, «часы Фишера» с добавлением времени после каждого хода; «шахматы Фишера», в которых фигуры перед началом располагаются по первому ряду в соответствии со жребием. В начале 2012 года в Памплоне провели турнир, в котором соперники играли между собой одновременно по две партии. Это тоже идея Бронштейна. Он как-то сыграл в Тбилиси с Талем матч на восьми досках одновременно.
Но большинство из миллиона идей Бронштейна, конечно, никогда не будет использовано. Как-то наблюдая, как я бросился в бой, пытаясь настичь ушедших вперёд конкурентов, Давид сказал мне: «Я давно предлагал перед началом турнира бросать кости, чтобы определить, со сколькими очками каждый начнёт турнир. Игра станет куда интересней — одни будут догонять других». Или во время партии он спросил меня: «Вы не замечали, как порой во время игры мешает бортик?» Я не сразу понял его. А потом пришёл в ужас, представив, как мои фигуры носятся по бесконечной доске за убегающим королём соперника, не имея возможности прижать того к бортику.

Мемуары Бориса Гулько. Путешествие
с пересадками

Три книги воспоминаний и рассказ. 397 страниц, включая фотографии. Очерки о чемпионах мира от Ботвинника до Каспарова и других великих шахматистах.
Заказать книгу можно у автора: gmgulko@gmail.com.
Стоимость $26, включая пересылку по США. Книга продается также на Amazon и Amazon Europe.