Еврейский Мир

В своей речи в Кнессете глава Европарламента Мартин Шульц привел слова араба-палестинца, который задал ему вопрос, почему израильтянам разрешено использовать 70 литров воды в день, а палестинцам — только 17. Ссылаясь на эту ложную информацию, глава Европарламента утверждал, что блокада территорий вызывает у арабов чувство отчаяния. Такое обвинение вызвало резкое возмущение многих депутатов Кнессета. Из прессы

Чтобы произнести речь на иностранном языке в Кнессете требуется предварительное разрешение специальной комиссии. Когда председатель этой комиссии попросил такое разрешение для главы Европейского парламента, я собирался поддержать эту рутинную просьбу. Однако депутат Давид Ротем был более бдителен и спросил, о каком именно языке идет речь. «О немецком», — ответил председатель комиссии. Я был благодарен Давиду за то, что он привлек мое внимание к этой важной детали. Я единственный проголосовал против разрешения, а когда пришло время обсуждаемой речи, то тихо и без скандала вышел из зала Кнессета еще до ее начала. Конечно, я ничего не мог знать о содержании речи Мартина Шульца. Мое решение касалось сути дела, а не формы. Я руководствовался той же логикой, по которой решил не ехать с делегацией Кнессета в лагерь смерти в Польшу.

Мы спешим поместить самую страшную для евреев память в музеи и оставить ее там и только там. Память, оставшаяся в музее, даже самом реалистичном из всех – Освенциме, — становится всего-навсего музейной памятью. Только подумайте, что было бы, если бы в память о разрушении Храма наши мудрецы обязали бы нас ежегодно посещать музей в день 9-го Ава. Не только через несколько поколений забылась бы память о Храме, но и вся культура, питающаяся им и стремящаяся к нему, просто исчезла бы. Если бы мы ходили в музей вместо поста, вместо разбивания бокала на свадьбе, вместо того, чтобы оставить кусок неоштукатуренной стены у входа в дом и еще многого другого, мы, как евреи, просто не сохранились бы.

70 лет назад мир решил избавиться от евреев. Кто действиями, кто бездействием и молчанием. Кто-то способствовал этому убийствами в лагерях смерти, другие тем, что не бомбили крематории и подъездные пути к ним. В книге «Радостная мать сыновей» раввин Тайхтель утверждает, что евреям Америки также вынесен приговор, за то, что большинство из них опасались за свою шкуру и не сделали достаточно, чтобы защитить своих европейских братьев. Хотя жизнь американских евреев физически не находится в опасности, но оправдание их существования утрачено. Настоящим именем Второй мировой войны должно было бы стать название «Мировая война против евреев».

Когда в парламенте, имя которого восстало из пепла, к такому важному событию относятся всего лишь как к некому историческому прецеденту, то живая память утрачивает связь с реальностью. Проблема нашего поколения в том, вместо того чтобы включить эту память в нашу непосредственную жизнь, мы «мумифицируем» ее и этим снова пробуждаем дремлющих демонов.

Мы больше не указываем обвинительным жестом на культуру, приведшую к мировой войне против евреев. Уже можно в Кнессете Израиля говорить на языке, которым планировалось уничтожение нашего народа. Можно позволять полякам лгать перед депутатами Кнессета, что немцы случайно «воткнули» Освенцим именно в их землю. То есть утверждается, что сами-то поляки в порядке, что в Польше не было многолетнего антисемитизма и не было резни выживших в Катастрофе евреев, что поляки не пытались продолжить очищать Польшу от евреев и после войны. Мы ведем себя по отношению к такой лжи без всякой обвинительной интонации, отделяя память от жизни. Это приводит к тому, что исчезает настоящая память и сыновья убийц смеют читать нам мораль в Кнессете Израиля именно по-немецки. Нас выставляют «новыми нацистами», а «палестинцев» — «новыми евреями» — жертвами, приговоренными к уничтожению.

Я думаю, что можно было бы сразу избежать неловкой ситуации, если бы от главы Европейского парламента потребовали не говорить по-немецки. Потому что он предъявлял моральные претензии к Израилю как бы от имени мира вообще, и Германии в частности. А если бы мы потребовали не говорить по-немецки, то он стал бы защищающейся, а не нападающей стороной.

Но мы, как обычно, бежали от ответственности перед нашими родителями и детьми. Мы стремились «сгладить углы» и «быть прагматиками», аргументируя это тем, что нельзя же все время ссориться со всем миром.

И что же из такой попытки вышло? Вышло нечто, совершенно противоположное. Именно потому, что мы не захотели по-настоящему отнестись к памяти, мы испортили и их отношение к нам и наше отношение ним. Потому что когда нет обвиняющего морального жеста, дремлющие демоны их культуры вдруг начинают выглядывать из официальной речи. Да, это все те же демоны толкают на якобы наивные вопросы, заданные в самой культурной и вежливой форме: правда ли, что «палестинцев» ограничивают в воде?

С каких пор смеет сын народа-убийцы предъявлять моральные претензии детям убитых? Ответ: с тех пор, как дети убитых погребли память о Катастрофе в музеях.

Я не участвовал в скандале в Кнессете, потому что не был «прагматичным». Когда мы вернем в нашу сегодняшнюю жизнь память, наши отношения с народами мира станут намного более гармоничными. Именно правильное отношение к нашему прошлому позволит нам прагматичное поведение в будущем.