Скажу — не поверите. Наш лирический, томно-философический гость — доктор медицинских наук, профессор, автор пары сотен научных публикаций, в недавнем прошлом главный детский гастроэнтеролог Питера. Редактировал «Медицинский вестник». А до того и матросом побывал, и сцепщиком вагонов, и в родном Днепропетровске пожил, и в Узбекистане… А ныне, уже в новом тысячелетии — в теплом приморском Ашдоде. Личность, судя по биографии, сугубо реалистическая и здравая.
Да не тут-то было. Валерий Пайков издал десяток поэтических сборников, причем, мне кажется, ему так нравится играться со словом, переплывать по образам, ассоциациям и консонансам, выслушивать и выдумывать ритмы строчек и волны настроений… что иногда он создает стихотворение только для того, чтобы не расставаться с любимой стихией. И, заметьте, никакого цинизма, порой свойственного «познавшим скорби телесной жизни» рыцарям стетоскопа и ланцета. Скорее — грустная мечтательность. Странные какие-то нынче пошли гастроэнтерологи. И куда они смотрят — в кишки или в небеса?
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com
Валерий Пайков
ПРОСТИТЬ И ЗНАТЬ
Поэты плачут — нация жива.
Булат Окуджава
Я помню, нужно верить
силе горней,
прощать и знать,
что все преодолимо,
что наши жизни —
не песок, не глина,
которым придают
любую форму.
Наверно, нужно чаще,
много чаще
бродить холмами Иерусалима.
Есть в жизни боль,
которая от счастья,
как ночь и свет,
вовек неотделима.
ДЫМ
Остался дым. Земля
пропахла дымом,
пропахли сны
и строки безрассудства —
он стал давно
для нас необходимым,
дыханья частью,
частью нашей сути.
Мы были дымом над полями рая,
еще вчера считавшегося домом.
Нас ветер гнал,
на части разрывая,
к чужим шатрам,
глухим и незнакомым.
Мы на траву ложились сединою,
на лепестки люпина и азалий.
Мы поднимались
к небу среди зноя,
и, прикоснувшись
к звездам, исчезали.
И укрывались выси дымкой синей,
и падал снег безлунными ночами…
Мы просто дым
над каменной пустыней.
Мы вечный символ
странствий и печали.
ПРОСТИ
Прости, воскресший Исраэль, —
печаль на сердце и усталость.
Что у тебя еще осталось
от всех завещанных земель?
Клочок Освенцима, Стена —
одна — от Храма?
Чем гордиться? —
Все ближе смертная граница
и все наглее Сатана.
И все униженней рабы,
все комфортабельнее плаха.
Ну сколько можно
ныть и плакать,
стругая новые гробы.
Прости, воспетый Исраэль,
что я посмел в тебя влюбиться,
в твои апостольские лица,
в твои холмы и твой апрель.
Что защитить тебя не смог,
как должно преданному сыну,
уж коль из всех земных дорог
избрал ведущую в пустыню.
Что, вопреки врагам, я тут,
не эфиопский от рожденья.
Прости за клятвы и мученья,
которые еще придут.
ОДИН ДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМЕ
Яффские ворота на ремонте —
друг за другом по дорожке узкой
с головы до пят
в библейской пыли,
становясь похожими
на монстров,
чертыхаясь про себя на русском,
мы за гидом
ненормальным плыли.
Так хотелось вырваться
за стены –
дальше, дальше
от ларьков туземных
и не только, от галдящей массы,
продающей Б-га за бесценок,
и кресты, и порошки
из сенны,
под улыбок вышколенных пассы.
Что-то гид
без устали толмачил,
повторял заученные тексты
из псалмов великого Давида.
День катился,
словно детский мячик,
и душе, как странно, было тесно
в море слов, подаренных
для вида.
СОНЕТ
Воркуют голуби,
и воробьи снуют,
и ветер кружит
меж акаций желтых.
Прощальных снов
серебряный салют
на синей глади
утреннего шелка.
И тишина, и низкий солнца край,
как золотая корка каравая.
И белых птиц рванувший
в небо грай
все б слушал, слушал,
глаз не открывая.
И дальний свет
не отгоревших звезд
моей тоски растапливает воск…
Но прошлых лет
не утихает замять.
И где слова, в которых
все равны,
в которых нет
разорванной страны,
ее утрат… И что такое память?