Отрывок из повести «Публичное одиночество»
Все это было бы смешно,
когда бы не было так грустно.
М.Ю. Лермонтов
У жизни свои резоны, но судьба порой делает такой зигзаг, что только молись и держись. Так вот, о том, какие бывают зигзаги у судьбы.
В великой Стране Советов сталинским указом весьма непродолжительное время, заметим, при получении паспорта любой советский человек имел право выбрать себе любую национальность, любое имя и фамилию. В огромном многонациональном конгломерате, где национальный вопрос по официально-пропагандистской доктрине начисто отсутствовал, то есть как таковой не имел места вообще, власть в императивном порядке вписывала в паспорт гражданина национальность. Сколько трагедий это принесло и сколько унесло жизней — несть числа! Так что при всем при этом быть евреем многим казалось не то чтобы совсем уже хреново, а как бы это помягче выразиться… Ну, вроде не с руки, неромантично, что ли.
Жили-были в азиатском городе Самарканде три соседа, три друга, три одноклассника: Мендель Хайкин, Эдик Эйдель и Абраша Розенберг. И пошли они получать паспорта…
Абраша стал Адольфом и немцем.
Эдик стал Энрико и испанцем.
А Мендель стал Михаилом и русским.
И все бы ничего, жизнь продолжалась, но однажды судьба внесла свои коррективы обещанным зигзагом.
В Испании началась гражданская бойня. СССР интенсивно поддерживал республиканцев, но, побаиваясь общественного международного мнения, помогал — оружием, военспецами, золотом — конспиративно, хотя это и было секретом Полишинеля. И вот, в один, ну абсолютно не прекрасный, день вызывают в райвоенкомат нашего Энрико Эйделя и торжественно объявляют ему, что он в добровольно-принудительном порядке отправляется на родину — естественно, в Испанию. И там окажет соотечественникам, конечно же, коммунистам, посильную помощь по сокращению числа фалангистов. И точка.
Эйдель визжит, рыдает, плюется и втолковывает тупому военкому, что никакой он не испанец, а природный еврей, и что это военкому отлично известно. Что мама Эйделя, Фира Гиршевна, с незапамятных времен торгует газированной водой у входа в скверик, прямо напротив военкомата, и военком постоянно, кстати, бесплатно, пьет у нее воду с двойным сиропом.
– Вы что, идиот? — верещал Эйдель. — Какой я к черту испанец! Я по глупости, чтобы перед девчонками задаваться, записался испанцем.
Но тут глупый и недогадливый военком приказал ему заткнуться и объяснил умному Эйделю, что да, лично у него, у военкома, сомнений относительно подлинной национальности Эйделя не имеется. Более того, довелось ему однажды услышать, как его дочурка по секрету делилась с подружкой относительно обрезанности одного испанца. Но… есть приказ. Анкетные данные всех граждан призывного возраста продублированы во многих инстанциях и ведомствах. Эйдель всюду и везде обозначен испанцем. Так что личное мнение одного из военкомов района города Самарканда по поводу истинной национальности «некоего испанца» никого не интересует. А вот если военком приказ об отправке в Испанию воинов-интербригадовцев по пофамильному списку, утвержденному в горкоме, где значатся еще двое испанцев, Марк Сойфер и Клавдия Сидорчук, не выполнит, то быть ему не военкомом, а в лучшем случае «мантулить» в Магадане на лесоповале, а в худшем (и такой вариант отнюдь не исключен) — как вредителю, саботажнику, шпиону и врагу народа отправляться «на Луну». Так что свою задницу из-за кретина, записавшегося испанцем, он подставлять не будет.
И обрезанный испанец Эйдель исчез, улетучился, пропал. Ни письма, ни похоронки. Да и то, как выжить самаркандскому еврею в безумной круговерти братоубийственной войны, в диком кровавом вихре человеческой мясорубки — в раздираемой междоусобицей далекой и непонятной Испании? Попал под бомбежку или артобстрел — вот и все. Кто их считал, опознавал, регистрировал, хоронил, оплакивал?
А Розенберга в 41-м взяли в НКВД. В наручниках. Он ползал на коленях и лепетал, что все самаркандские чекисты, как один, шили сапоги у его папы, дяди Арона, и что Эрнест Тельман и Клара Цеткин тоже немцы. Ему серьезно и резонно возразили, что, во-первых, он не Клара Тельман и не Эрнест Цеткин. И во-вторых, по закону диалектики, если сын за отца не отвечает, как сказал «лучший друг советских чекистов», то, следовательно, отец, еврей Арон, не отвечает за сына, идиота Адольфа, как вы сами догадываетесь, немца. Да и фамилия уж больно подозрительная. А не родственник ли вы, гражданин Адольф Розенберг, небезызвестному идеологу среди нацистских бонз, герру Розенбергу? A?
И канул в небытие незадачливый Розенберг, записавшийся немцем при живых родителях-евреях. Испарился бесследно. Нечего маскироваться.
В августе того же 41-го Хайкина пригласили в НКВД, не в районное — в городское. Не вызвали. Не привезли. Пригласили.
В маленьком кабинете с зашторенным окном маленький человечек с неприметным, как бы стертым лицом и зашоренными глазами, не глядя на отца, тусклым голосом объявил, что Хайкин Михаил, 1909 года рождения, русский, член ВКП(б) c 1929 года, образование высшее, лейтенант запаса, из совслужащих, не привлекавшийся, родственников за границей не имеющий, женат, имеет дочь полутора лет, чемпион Самарканда по боксу и гимнастике, призер республиканских соревнований по стрельбе из пистолета и в беге на десять тысяч метров, мобилизуется на действительную службу в войска НКВД с присвоением ему в порядке переаттестации звания младшего лейтенанта госбезопасности и направляется на трехмесячные курсы переподготовки в г. Свердловск. Вопросы?
Отец только спросил, чем вызвано его понижение в воинском звании. Человек впервые повернулся к нему и, посмотрев с брезгливой жалостью, тем же скучным голосом пояснил, что в соответствии с постановлениями ЦИК и СНК СССР от 7 августа и 26 ноября 1935 г., звание младшего лейтенанта ГУГБ НКВД СССР соответствует званию старшего лейтенанта РККА, со всеми вытекающими последствиями в виде денежного и вещевого довольствия, а также офицерского аттестата. Все ясно? Распишитесь…
P.S. Данный отрывок из повести не является документальным свидетельством, и все имеющиеся совпадения имен и событий носят случайный характер.
Александр ГУК