Продолжение. Начало в №1083
Мой отец находился в заключении, и я мог рассчитывать только на себя. По крайней мере, у меня была крыша над головой, так как мы с товарищем все еще снимали комнату у глухого хозяина. Когда мы находились в комнате одни, мы с ним могли свободно разговаривать, не беспокоясь о своем иностранном акценте. Нашей основной ежедневной заботой было не привлечь к себе внимания, когда мы передвигались по городу.
Однажды утром после молитвы я задержался в синагоге, так как там находились два человека, только что сбежавших из концлагеря Биркенау. На них была грязная, оборванная одежда. Они были крайне слабы — казалось, что они восстали из могилы, дрожащие от страха, скорее мертвые, чем живые. Я топтался у края группы, собравшейся около этих двух человек.
«Страдания и издевательства там невообразимы, — утверждали они. — Каждый день прибывают евреи из других лагерей, и их встречают пытками, а затем истребляют. Нашей работой в лагере было помогать людям выгружаться из поездов, — задыхаясь, продолжали они, пытаясь как можно скорее передать свою историю. — Мы всегда находились около поезда, пока мужчины, женщины и дети выходили из вагонов. Мы договорились, что оба будем следить за нацистскими охранниками. Как только мы почувствовали, что за нами не наблюдают, мы по очереди нырнули под поезд и спрятались в узком пространстве между колесами и дном вагона. Когда поезд отъехал от лагеря, наш побег не был замечен, и мы не шевелились, пока не доехали до следующей станции. Когда вокруг стало тихо, мы ползком пробрались в лес. Там мы прятались днем и передвигались ночью, под покровом темноты».
Я был впечатлен их мужеством и сообразительностью, но при этом не мог не переживать за свою маму и маленьких братьев и сестер. Их выслали в Майданек. Какова их судьба? Их тоже подвергают пыткам? Живы ли они вообще? У меня не было ни малейшего представления.
«Откуда приезжают эти поезда с евреями?» — спросил один из прихожан.
«Поезда прибывают отовсюду. На последнем поезде все заключенные были из Майданека. Прячась под поездом, я оплакивал их, так как знал, что их всех убьют».
Я не помню, что было дальше, потому что меня зашатало от потрясения — моим надеждам на спасение семьи был нанесен сокрушительный удар. Похоже, что мама, сестры и братья были потеряны навсегда. Я ничего не мог сделать, чтобы вернуть их. Никогда больше я не увижу их. Как такое было возможно? Как это могло произойти?
Кое-как, надломленный скорбью, я доплелся до своей комнаты, рухнул на кровать и плакал, пока не уснул. Проснувшись, я заставил себя сконцентрироваться на отце, моей единственной остававшейся надежде. Его скоро отпустят из тюрьмы, и каким-то образом я должен был позаботиться, чтобы все прошло гладко. В последующие три или четыре недели вся моя энергия и молитвы были обращены на его избавление. Каждый день я в волнении и нетерпеливом ожидании стоял около тюрьмы. Стоя там, я вспоминал мою маму, моих сестер и братьев, пытаясь сдержать слезы, которые часто потоком лились по моим щекам. Каждый вечер я возвращался, разочарованный, домой, чтобы набраться сил для следующего дня.
Однажды вечером, зайдя в комнату, я застал моего друга в слезах. Прежде чем он смог что-либо мне сказать, я понял, что там находился сын нашего хозяина — хорошо одетый предприниматель лет тридцати с лишним. Он угрожающе приблизился ко мне и, безо всякого приветствия, потребовал мое удостоверение личности. Он устроил из этого спектакль, изучая документы с дотошной тщательностью.
«Вы оба — беженцы, — произнес он в страшном гневе. — Вы подвергаете жизнь моего бедного отца большой опасности. Собирайте свои вещи и немедленно покиньте помещение, пока из-за вас не пришла полиция!»
Я упрашивал в отчаянии: «Пожалуйста, разрешите нам остаться, пусть только на эту ночь. Полиция повсюду, — продолжал я, — если мы окажемся на улице после наступления темноты, нас наверняка схватят».
Сын хозяина знал не хуже нас, что ночью городские улицы были чрезвычайно опасны. Полиция, расставленная на каждом углу, постоянно прочесывала улицы в поисках еврейских беженцев. Если нас сейчас заставят уйти, без сомнения, мы будем задержаны и допрошены. Им не понадобится много времени, чтобы заключить, что мои документы поддельные. Нас арестуют, поместят в сборочный лагерь Румбах, вышлют в Майданек, а затем в лагеря смерти в Биркенау. Полиция усилила и без того тщательные поиски, задержав еще большее количество беженцев на следующий день после того, как был опустошен Майданек. Полиция, как мы вскоре узнали, была настолько напориста и эффективна, что потребовалось всего две недели, чтобы снова заполнить лагерь.
Было ясно, что под маской непреклонности сын нашего хозяина был по понятным причинам очень напуган. Подобно многим венгерским евреям, он боялся, что евреи-иностранцы спровоцируют власти. Помогать иностранцам было противозаконно и непатриотично. Вдобавок, такая нелегальная деятельность сурово наказывалась. Все знали, что фашисты ищут любой повод для преследования евреев, и что они атакуют всякого, кто воспрепятствует их планам. Венгерскому правительству было это хорошо известно, и они вылавливали и депортировали еврейских беженцев в рамках своих усилий по умиротворению немцев. Они считали, что разумно возвратить всех евреев-иностранцев в их собственные страны, в надежде, что в ответ на энергичное сотрудничество немцы оставят их в покое.
Сын хозяина был черств к моим просьбам и мольбам: «Меня не интересуют ваши проблемы и все, что вы хотите сказать. Вы должны немедленно покинуть дом!»
Я упал ему в ноги, плача и умоляя его разрешить остаться до утра. Он оставался глух, как камень, и отказывался слушать. В отчаянии я побежал на кухню, схватил большой нож и протянул ему. В слезах я закричал: «Вот нож. Если ты так хочешь моей смерти, убей же меня! Прямо сейчас, в доме твоего отца, перед ним, на его глазах. Но не отправляй нас к нацистам, чтобы они убили нас. Лучше умереть от руки еврея, чем от рук нацистских преследователей. Меня эти чудовища не поведут на бойню!»
Бурность моих чувств поразила его, и в этот момент Б-г смягчил его сердце. Впервые он осознал полную безнадежность нашей ситуации. Он был видимым образом потрясен, и попытался выразить сочувствие нашему положению. Он наконец уступил, разрешив нам остаться до утра, несмотря на риск для себя и своего отца. Этот акт милосердия выгадал нам еще день.
На следующее утро, когда мы быстро и бесшумно одевались, наши благодетели уже поднялись и с нетерпением ждали нашего ухода. В этот час на улицах не должно было быть полиции. Нас никто не остановит, и никто никогда не узнает, что мы прятались в этом доме.
Перевод Элины РОХКИНД
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
