Еврейский Мир

Зив-Ами Лиора

Окончание.

Начало

Продолжение

А вот другая проблема.

Об этой проблеме никак не скажешь, что новая она для меня, что я о ней не задумывалась. Помню, как в студенческие годы у нас разгорелся страстный спор как раз на эту тему.

Мы спорили до хрипоты — должен ли незаурядный человек подчиняться общим нормам морали? И пришли к выводу — не должен.

Больше всего на свете мы ценили в человеке талант. Талант — это подарок судьбы, это достояние не только самого человека, но и человечества, потому что только талантливые люди, вырываясь за рамки обыденности, шаг за шагом прокладывают новую дорогу всем остальным.

Что же удивительного в том, что талантливые люди сосредоточены совсем на иных вещах, чем посредственности? Им тесны те рамки, в которых посредственности чувствуют себя естественно, и они невольно переходят границы.

Мораль, конечно, необходима. Но предназначена она для большинства, для тех, кто занят буднями. Нельзя ею связывать тех, кто стоит выше будней.

И вдруг я обнаруживаю совсем иной подход к этой проблеме. Самое ценное в человеке — его праведность.

Что за этим стоит?

«А что, собственно, мы имеем ввиду под «талантом»?» — подумала я.

Мы имеем ввиду способность человека преображать мир, создавать в нем то, что само без человека появиться не может. Но разве сам человек не есть объект этого мира? И разве для того, чтобы создавать самого себя не требуется талант?

А ведь это действительно самое главное. Что толку во всех открытиях, сделанных талантливыми людьми? В конечном итоге самое главное — то, как человек распорядится тем, что создал. А если он как человек совершенно не развит, не праведен, то он уже не созидатель, а разрушитель.

Я присмотрелась к окружающим меня людям, среди которых было немало людей талантливых, и ужаснулась. Среди них не было тех, кого влекли бы проблемы, о которых писалось в книгах. И я подумала: «Да. Они талантливые люди, они много знают и умеют. Но кто знает, как еще скажется то, что именно себя они никогда не создавали».

В какой-то момент я начала осознавать, что под влиянием этих новых для меня книг мое мировосприятие преобразилось и я смотрела на мир уже совсем иными глазами. Новая система координат заставляла меня переосмысливать все, что раньше представлялось ясным и понятным, а потому казалось естественным. Появилась потребность задуматься о вопросах, которые прежде мне и в голову не приходили.

Но мне не хватало деталей в этой системе координат и я начала искать способ, чтобы догадаться о них.

В конце словаря Шапиро, единственного русско-ивритского словаря, который был в нашем распоряжении, был помещен граматический справочник. В одной из статей рассказывалось, что совпадение букв в словах иврита, часто указывает на наличие внутренней связи между понятиями.

Я ухватилась за эту мысль и начала конструировать «законы». Вот слово «золь» — значит «дешевый», а вот «газаль» — значит «грабить, похищать». Две буквы общие — «з» и «л».Что же следует из этого? Следует, что тот, кто хочет, чтобы все ему дешево досталось, просто самый обыкновенный грабитель.

Картина была захватывающей, но для ее полноты необходимо было сделать всего один шаг — в центр этой картины поместить Б-га. Без него все просто распадалось.

Я поначалу совершенно не думала о Нем, но Б-г в моей новой системе координат был настолько естественен, что сопротивляться его законно занятому месту не имело никакого смысла.

Слово Любавичского ребе

Шаг был сделал рационально.

Но самое интересное — то, что последовало за этим шагом.

Это чувство знакомо тому, кто хоть раз смотрел на мир через объектив фотоаппарата. Окружающий мир кажется окутанным туманом — предметы неясными, контуры размытыми, цвета тусклыми. Но крутишь фокусирующее кольцо и вдруг — вот эта точка, вот он, фокус. Все становится на свои места. Предметы, контуры, цвета — все обретает ясность.

Человек может не знать законов оптики и даже не задумываться о них. Но он их угадывает, они даны ему в ощущении, он чувствует, что попал в точку.

Б-г в центре картины мироздания сделал ее ясной и уже чувство подсказало — вот он, фокус.

События личной жизни, человеческой истории вдруг начали связываться между собой неожиданным образом и из этой новой картины мироздания постепенно рождалось новое и незнакомое прежде мироощущение.

И я вдруг вспомнила о женщине из собора. Так вот откуда в ней эта несуетность, эта внутренняя слаженность?

Но та же несуетность была и в отце маминой подруги. Рядом с этим человеком было удивительно хорошо. Он всегда был спокоен и только взгляд выдавал его искрящуюся жизненную силу. Единственный из всех знакомых мне евреев, он регулярно ходил в синагогу и о нем каким-то особым тоном говорили: «он набожный».

А я всегда думала, что он просто очень хороший человек. Теперь только я поняла, что в нем было нечто большее — то самое мироощущение.

То, что это мироощущение каким-то образом связано с молитвой, было совершенно очевидно. Но сделать еще один шаг — теперь уже к молитве?

А как он делается?

Я бы еще долго размышляла на эту тему. Но однажды на очередной отказничьей сходке всем раздали открытки, переданные Любавичским ребе через его посланников. В открытке было не много слов: ребе писал о том, что в наше темное время людям особенно необходим свет и просил всех еврейских женщин зажигать по субботам свечи.

Почему эти слова подействовали на меня? Ведь к тому времени я была сложившейся советской диссиденткой, у которой коммунисты выработали устойчивую идиосинкразию на любые призывы. Как-будто внутрь моего мозга кто-то вставил предохранитель: стоит услышать слова агитации и пропаганды — раз — и я отключаюсь.

Но в данном случае было нечто совсем иное — по-человечески взволнованная просьба того, кому не веришь, но доверяешь.

По дороге домой я все время думала об этой странной просьбе. И уже у самого входа в подъезд своего дома вдруг резко развернулась и пошла в сторону противоположную, перешла через дорогу и зашла в магазин, расположенный напротив моего дома.

В этом хозяйственном магазине продавали свечи.

— Так как, говоришь, это делается?

Я пришла к своей подруге, чтобы выяснить детали. Несколько раз в компании друзей мне приходилось зажигать субботние свечи. Но было это всегда в чужом доме и делала я это по подсказке, не стараясь запомнить подробности.

Теперь я собиралась это сделать сама в собственном доме.

— Погоди, я возьму листок и ручку.

Я записала на листочке последовательность действий.

— Так. На голову косынку, зажечь свечи, закрыть глаза, прочитать браху. Браха на какой странице?

Дома я впервые открыла молитвенник и начала читать тексты.

Да это же читать невозможно, тем более произносить. Речи двухтысячелетней давности. Б-г, как восточный правитель, перед которым нужно ползать на коленях. А самоуничижение человека просто отвратительно.

Мне все это сильно не понравилось. И я готова была уже отказаться от своей затеи, как вдруг меня озарило.

Гордость?

Гордость не позволяет произносить все эти слова?

А произносить слова «партия — наш рулевой, организатор и вдохновитель всех наших побед» гордость позволяет? Или, может, я их не произносила? Произносила, да еще сколько раз. А разве все советские интеллектуалы думали о гордости, когда в предисловиях к своим книгам цитатами из Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина доказывали свою благонадежность?

Нас приучили опускаться на колени перед этими бонзами, чтобы заслужить право рот открыть. И ничего, о гордости никто не вспоминал.

Почему же либезить перед людьми нам гордость не мешает, а как дело доходит до Б-га, то сразу вспоминаем — «человек — это звучит гордо»?

Стоп. Но в истории Исхода из Египта мы сталкиваемся с той же коллизией. Б-г противостоит Фараону, а евреи стоят перед выбором. И вот что удивительно — евреи проявляют поразительную готовность подчиняться Фараону: корпеть на непосильных работах, терпеть наказания и издевательства, да еще и на Моше рычать — чего дескать вмешиваешься. Но перед Б-гом народ ведет себя иначе. Народ не доволен, народ ропщет и бунтует, народ требует и угрожает. И это при том, что Б-г и кормит, и поит, и уговаривает, и угождает.

За человеком люди признают право на власть, а за Б-гом нет.

Да и в истории о Вавилонской Башне по сути дела решается та же проблема. Агада повествует, что строители Башни намеревались на ее вершине поставить большую статую идола с мечом в руке. Идол вызовет Б-га на бой за то, что Б-г унизил человека, «избрал для себя небесные высоты, а для нас юдоль земную оставил».

Все время один и тот же мотив — величие человека противопоставляется величию Б-га. Такая повторяемость случайной быть не может.

Мысли об этом странном явлении — о готовности человека подчиняться себеподобному и неготовности подчиняться Б-гу не оставляли меня. Я чувствовала, что обязана найти ответ на этот вопрос, потому что для меня он не был исключительно религиозным вопросом. Это был вопрос об истоках диктатуры.

Писание вновь пришло мне на помощь.

— Хочешь быть как Б-г?

Именно этими словами библейский Змий совратил человека: «вы будете, как великие, знающие Добро и Зло». Хотите?

— Да, хотим.

Вот с этого все и начинается. Вся картина мира распадается и каждый воображает, будто ему известно, что есть Добро и что есть Зло. А когда появляется некто, сильная личность, вождь, которому удается убедить других, будто только он и знает, что есть Добро и что есть Зло, люди верят ему и за ним идут. Он для них Б-г.

Как конкурент Б-га вождь обязан Б-га устранить: либо присвоить себе право вещать от имени Б-га, либо уверить всех, что Б-га нет вообще и слушать нужно только вождя.

А дальше все очень просто. Скажет вождь, что нужно Башню строить — построят. Скажет, что нужно людей на костре сжигать — сожгут. Скажет, что нужно покрыть всю землю концлагерями и уничтожать в них врагов вождя — покроют и уничтожат. Будут за голову хвататься от ужаса, но как завороженные исполнять указания вождя.

Вождь определяет сверхцель, за достижение которой он с легкостью расплачивается чужими судьбами и чужими жизнями.

Вот для того, чтобы обрести такую бешенную власть над нами, нас и воспитывали атеистами. «Б-га нет. Его место занял человек. Человек — это звучит гордо» — сладкая приманка, на которую так легко клюнуть.

Только не гордость в нас воспитывали, а гордыню, умышленно закомуфлированную гордостью. Гордыня и есть первородный грех. И молитва — не самоуничижение, а отказ быть Б-гом, отказ от претензий на знание Добра и Зла. Если угодно — искупление первородного греха.

Потому так трудно произнести эти слова. А я вот возьму и произнесу.

Я зажгла свечу и произнесла то, что казалось немыслимым: «Благословен Г-сподь, освятивший нас своими заповедями, и повелевший зажечь субботнюю свечу.»

Самое главное препятствие было преодолено. Это был первый шаг, начало пути, но я уже поняла направление — постепенное самоочищение от яда атеизма, изгнание из себя существа, пресмыкающегося перед Фараоном и восстающего против Б-га.

Наверное, именно потому, что на меня, как и на многих советских, чары марксизма больше не действовали, я и смогла услышать слово Любавичского ребе.

Третий Храм

Это, конечно, была безумная идея: строить Третий Храм в кухне малометражной городской квартиры.

Но Любавичский ребе обратился со словами, которые проникали в душу: сейчас, когда у нас нет Храма, важно, чтобы Храмом стал каждый еврейский дом.

А почему же нет? Если невозможно построить Храм там, где ему положено стоять, то нужно создавать его духовное ядро. Где? А какая разница? Да хоть на конце иголки.

Мне трудно было объяснить своей семье, что движет мною и я решила, что никого не буду в это мероприятие втягивать. Всё сделаю сама.

Я накупила много новой посуды и решила прокошеровать её по еврейскому обычаю. Как это делается, я понятия не имела.

Поговорив с подругой, мы пришли к мнению, что консультантом может быть её муж: в наших глазах он был большим авторитетом потому, что однажды в Москве слушал лекцию на эту тему у настоящего заезжего раввина, кажется, из Канады. «Авторитет» сказал, что озеро возле их дома вполне подходит для намеченной цели. От моего дома это, правда, было далековато, но кто обращает внимание на такие мелочи?

В один прекрасный день я выпорхнула из дому, нагруженная не совсем обычной поклажей. Вид у меня был весьма экзотический: на плече висел баул с чайным сервизом и всевозможными тарелками, на другом плече сумка с ложками, вилками, ножами, кастрюлями и прочим металлом. Тазы и доски я разместила в авоськах, которые держала в руках.

Так как на покупку посуды ушло много денег, нужно было на чём-нибудь сэкономить. Кроме, как на себе самой мне сэкономить было не на чем. Поэтому я решила не брать такси и добираться на общественном транспорте.

До автобусной остановки я добралась сравнительно легко. Но вот подошёл автобус, конечно, как всегда переполненный. И тут выяснилось, что залезть в него со своей поклажей я не в состоянии.

Каким-то образом я воткнула туда правую ногу и часть своих сумок. Автобус тронулся и наступил момент неустойчивого равновесия: если мне удастся опереться на правую ногу, я смогу перетянуть внутрь весь свой необычный багаж; если нет — я вылечу вместе с ним из автобуса и в лучшем случае грохнусь на тротуар, а в худшем прямо под колёса.

Положение было настолько отчаянным, что подняв вверх голову я просто крикнула: «Помогите!»

Ко мне потянулся (я не преувеличиваю) лес рук. Меня внесли внутрь вместе со всем моим скарбом. Тут только до меня дошло, что, собственно, я затеяла.

Я начала подсчитывать пересадки. Так: после автобуса метро, внутри метро пересадка на станции, где всегда полно народу , потом трамвай, а потом ещё пешком нужно тащиться, так как озеро находится между двумя трамвайными остановками. А в метро ведь ещё и эскалаторы. Ой, что же я буду делать?

Автобус подошел к конечной остановке и быстро пустел. Я начала навешивать на себя свою поклажу и вдруг слышу:

-Вам помочь?

Я обернулась. Передо мной стоял огромный парень, как говорится, косая сажень в плечах. Конечно, я и мечтать не могла о таком счастье, но его вопрос смутил меня. Мне было неловко при мысли, что кто-то будет тащить вместо меня такой неэстетичный груз.

-Пожалуй, если Вам не трудно — ответила я , стараясь не смотреть ему в лицо.

-Вам куда? — спросил он.

-Мне на метро.

-И мне на метро. Значит, по дороге.

Выяснилось, что «по дороге» означало не только дорогу до метро, но и пересадку. Итак, половина пути была позади. Из метро он вышел за одну остановку до меня. Я поблагодарила его и вновь принялась навешивать на себя корзины. И вдруг опять слышу:

-Вам помочь?

Передо мной опять стоял огромный парень. Это было уже странно. Вид нагруженной женщины был настолько неотъелемой частью советского городского пейзажа, что меня удивило внимание к моей персоне, проявленное дважды.

-Если Вам не трудно, пожалуй, не откажусь.

Он довёл меня до трамвая и помог в него сесть. Теперь оставалась самая малость: выйти из трамвая и пройти пол-остановки. Это представлялось уже сущим пустяком.

Но как только я начала готовиться к выходу, то есть навешивать на себя сумки, как вновь услыхала…

Как в анекдоте: нет, вы, конечно, будете смеяться…

Вы, конечно, будете смеяться, но рядом со мной опять стоял огромный парень, который произнёс ту же фразу, которую я уже слышала дважды:

-Вам помочь?

Насколько мне помнится, я лишилась дара речи. Он вышел из трамвая вместе со мной и спросил:

-Вам куда?

Я хотела сказать «на озеро», но вдруг почувствовала, что не могу это произнести. Он сочтёт меня сумасшедшей.

-Я…Мне…-начала мямлить я. — Собственно, это… То есть, мне, вообще-то на озеро. Если Вас это не очень затруднит.

Он не сказал ни слова. Просто зашагал на озеро с таким видом, как-будто с кастрюлями и тазами кроме как на озеро вообще ходить некуда. Я семенила рядом, с трудом успевая за его семимильными шагами.

-Сюда? — спросил он, когда мы прибыли на место.

-Да

-Ну, всего хорошего.

И пока я прочищала горло, чтобы поблагодарить его, он повернулся и пошёл своей дорогой, так что «спасибо» я уже кричала ему вдогонку.

И вот, наконец, мы с поджидавшей меня подружкой приступили к кошерованию посуды. У нас в руках была шпаргалка, на которой было записано, что и в какой последовательности мы должны делать. По ней мы и проводили «религиозный обряд», произносили нужные слова, опускали в воду посуду. Помню, что одна тарелка чуть не уплыла от нас и мы какой-то корякой вылавливали её, чтобы вернуть на место.

Домой я возвращалась уже в такси, потому что на повторения такого чуда не надеялась.

Вознаграждением мне был первый седер, который проходил у меня в доме.

Да, это у меня в доме стоял стол, накрытый кошерной посудой. И в этой кошерной посуде лежала кошерная еда. Еда отбиралась по правилам, которым меня научили. Любимая рыба советских трудящихся мороженый хек отбор прошла и теперь красовалась на праздничном столе.

Да, все это произошло у меня в доме. У меня в доме мы сели за пасхальный стол, открыли Пасхальную Агаду и произнесли те слова, которые наши предки произносили веками — из поколения в поколения.

«Рабами мы были у фараона в Египте. Но Г-сподь, Б-г наш, вывел нас оттуда рукою крепкой и мышцею простертой.»

Оцените пост

(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться