Ел бы хлеб, да нету соли,
Ел бы соль, да хлеба нет.
Снег растает в чистом поле,
Порастет полынью след.
Арсений Тарковский.
«Портной из Львова»
– Нинетка-ранетка, а ну-ка, повернись! — Дуся одергивает блузку по заднему шву, дергает рукава наперед, застегивает пуговку на манжете. Нинетка поворачивается, наклоняется, поднимает и опускает руки. Она знает — тетя Дуся сделает в точности как в бутике висит, за шестьсот долларов блузочка, не видели? И рюшечки, и прошвочки, и защипики — все повторит, и лейблу пришьет, не отличишь, хоть где показывай. И за все-про все двести долларов, плохо ли? А Гришке скажу — из бутика, за шестьсот, вместе присмотрели, не помнишь разве?! Гони бабки! И пригонит, он такой. Четыреста долларов деньги небольшие, а свои, отчитываться за них не надо. А пока что у нас чаепитие в Мытищах, с тети-Дусиным вареньем. Тетя Дуся всех постоянных клиенток угощает чаем со своими фирменными вареньями. Раскинет скатерть крыльями над круглым столом, и будто и не было ничего, опять — лето, скоро на дачу поедем, варенье варить. Небось не забыли еще?
Варенье из ранеток, кисло-сладкое, стекловидное, розово-желтое. Ранетки прозрачные, сладкие, на тонких хвостиках. Возьмешь в рот, стянешь зубами кожурку с чуточкой мякоти, потом разжуешь маленькие семечки, и запьешь горячим крепким чаем — ах, как хорошо! Что может сравниться с вареньем из ранеток? Пожалуй, только крыжовенное варенье. Если сварено правильно, с пониманием процесса, то оно коричнево-зеленое, не густое, и все крыжовины плавают в этом прозрачном сиропе целехонькие, даже пушок на них сохраняется.
Выдающиеся мастерицы, вот как тетя Дуся, варят королевское крыжовенное варенье. От обычного оно отличается тем, что в каждую ягодку вкладывается кусочек грецкого ореха. Вкус у этого варенья настолько необычен, что я даже затрудняюсь подобрать сравнение, но поверьте мне на слово — вкусно, очень вкусно! Такое варенье подают на специальных маленьких фарфоровых тарелочках — розетках, едят его серебряными ложечками, запивают горячим чаем с лимоном. К чаю пекутся белые духовые булочки, пухлые, румяные оттого, что перед тем как засунуть в духовку, их смазывают яичным желтком. Стол к чаю накрывают белой накрахмаленной скатертью, чай подают в больших чашках тонкого белого фарфора. За таким столом не грех выпить по рюмочке клюквенного ликера, а под хороший разговор можно и еще по одной, и еще. А после третьей рюмочки начинается душевный разговор. Все обговорят, все обсудят: и мужей, и детей, и соседей, и котов с кошками. Наговорятся всласть, выпьют на посошок и разойдутся — до следующей примерки.
У тети Дуси все шьют, ну все, кого Нинетка знает, кто тусуется. Иногда встречаются в дверях. В таких случаях полагается ахнуть, расцеловаться в воздух, щека к щеке, и ходу в разные стороны. Шитье — дело интимное, здесь компания ни к чему. У тети Дуси все секреты как в швейцарском банке запрятаны, она ни с кем не делится. Случая не было, чтобы хоть что-то налево ушло, ну хоть какая-то информация. К примеру, чтобы свекрухи дошло, что о ней невестка думает. А ведь обе у тети Дуси шьют, чай пьют. Поэтому с ней клиентки и делятся, что надежнее, чем у психоаналитика, журнал-то она не ведет. Или ведет? Ну да Б-г с ней, если и ведет, никто этого никогда не читал и не видел даже, значит, считай что нету.
Нинетка спускается в лифте с Дусиного этажа, облизывает сладкие клюквенные губы. Блузка будет готова завтра, после обеда. Тетя Дуся упакует ее в фирменный пакет, у нее все есть, от всех бутиков, что в Пассаже. Нинетка заедет между массажем и теннисом, заберет, а вечером предъявит Гришке. Он не жадный, Гришка, все аккуратно проплачивает, и массаж, и теннис, и психоаналитика, и на карманные расходы, но наличных все равно не хватает. Так что тетя Дуся очень, очень кстати.
* * *
Дуся везучая, что говорить. Как приехали с детьми в Москву, жили на квартирах. На одной, на второй, на третьей. Всякий раз выходило так, что надо с квартиры вскорости съезжать. То хозяйкин муж начинал к Дусе пристраиваться, и та их со скандалом выгоняла. То сын связался с плохой компанией во дворе и те его к наркотикам приучили. Съехали с квартиры, да поздно было, сын плотно подсел. Вроде он не колется, только на таблетках, а бросить сам не может. Теперь Дуся его лечит, в специальную клинику устроила, и платить ничего не надо, за казенный счет. Повезло ей опять, хотя как-то неочевидно, не сразу. Нинетка тогда уже Тимура нашла, или это он ее нашел? Ну, не важно, кто первый, а только Тимур ее на дорогу и вывел.
Дуся к тому времени уже набрала клиентуру, довольно обширную, у нее и швея была нанята на подхват, она ей по часам платила. Тут Тимурчик и нарисовался, через какую-то клиентку на нее вышел. Заказал ей на пробу, как сейчас помнится, какой-то синий балахон с серебряными блестками. Она за один вечер этот балахон сострочила, а блестки ее швея за ночь нашила на живую нитку. Тимуру понравилось. Что главное — быстро и то, что он хотел. А там отделка, детали — это ему не так уж важно, из зала не видно. Он стал ей заказы давать на пошив сценической одежды, и платил хорошо, пятьдесят долларов за выход. А выход — это все что угодно может быть, хоть трусы, хоть майка, хоть платье концертное. Но кто же теперь в платьях выступает. Все в трусах по сцене прыгают, и майки не всегда одевают. И дело пошло.
Теперь у Дуси пять мастериц над машинками гнутся, заказы валом идут. К особо важным клиентам ее на дом вызывают. Интересно бывает. Некоторые, хоть и знаменитые, а совсем простые, тетей Дусей называют и чаем угощают. К одной приехала, а у нее то ли муж, то ли хахаль — генерал, настоящий, у них дачу по всему забору солдаты охраняют. Так она звонит по телефону: пост номер три, принесите мне чаю! И смотришь, через пять минут солдатик в дверь скребется, на подносе чай тащит, в серебряных подстаканниках, видно, еще со старого времени остались.
Да, мастерицы-то гнутся, а квартиры своей так и нет, на съеме Дуся живет. Она внесла на новое строительство, на четырехкомнатную за кольцевой дорогой, но как то ненадежно это все выглядит. Уже третий год как стройка идет, и конца не видно, а деньги каждый раз доплачивать приходится — такой взнос, сякой взнос. Ездили они с дочкой искать эту стройку, да так и не нашли. Опять в дверь звонят.
– Здравствуйте, Дина Павловна.
– Здравствуйте, — Дуся стоит в дверях, держится за раму, но мужчины, двое, настойчиво идут вперед, в квартиру, и ей ничего не остается, как посторониться. Они проходят в прихожую, оба какие-то одинаковые, как сушеная вобла на веревочке, останавливаются, и тот, что постарше, спрашивает:
– Так где мы можем поговорить? Не хотелось бы мешать вашим работницам.
Дуся, не удивляясь, не задавая никаких вопросов, ведет их к себе в комнатку. Там все завешано незаконченными заказами, заставлено коробками с тесьмой, пуговицами, кружевами и другими швейными аксессуарами, но есть столик, и два стула, и кресло, так что можно разместиться. Она предлагает гостям присесть, а те и без того уже уселись и, особо не церемонясь, разглядывают комнатку и Дусю так, как будто они скучающие туристы, а перед ними музейные экспонаты в запыленных витринах.
Дуся садится на свободный стул и говорит:
– Я вас слушаю.
Старший мужчина переглядывается с молодым, достает из кармана пачку «Кента», закуривает и спрашивает:
– Дина Павловна, а где сейчас ваш сын?
Дуся сразу пугается так, что у нее начинает дергаться левое веко. Она становится похожа на снулую курицу, и, по-куриному ныряя головой вниз, отвечает:
– Он в институте, на занятиях, а почему вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?
Старший визитер выпускает дым в сторону, машет рукой перед лицом, но в маленькой комнатке дым разгонять некуда, и отвечает:
– Надеюсь, что ничего серьезного, только в институте вашего сына сейчас нет.
«Все шитье мне закоптит, надо будет потом проветрить на балконе, — думает Дуся и спохватывается: — Г-споди, о чем же я думаю, глупая Дуся?» Она пугается еще больше, втягивает голову в плечи и произносит:
– Так вы, наверное, знаете, где мой сын? Вы ведь поэтому и пришли, да? Так где же мой сын?
– Он у нас, в отделе по борьбе с распространением наркотиков. — Старший ставит точку и замолкает, и Дуся видит, как он ждет, что она сейчас закричит, и заплачет, и начнет просить за сына. Он смотрит на нее сверху вниз и ждет, ждет, а она молчит, левое веко дергается, голова еще глубже ушла в плечи. Дуся сопит, думает: «Вот кто пришел. И все-то они знают. И про работниц, и про имя. По паспорту я и правда Дина, Дусей муж звал по первости, а потом и дети, а уж позже все так стали звать, и стало это мое имя. Мать девчонкой в Ташкент приехала, они из Проскурова, из ямы выскочили, а потом за Павла Белкина, кантонистова внука, замуж вышла. Дина я, Дина Белкина, а вам не все равно?»
Пауза затягивается; старший, устав ждать, хлопает ладонью по столу, так что даже молодой вздрагивает, не говоря о Дусе. Та просто подпрыгивает вместе со стулом, но упорно молчит. Наконец старший раздраженно произносит:
– Итак, ваш сын у нас, и у него серьезные проблемы. Просто очень серьезные, и только он сам может помочь себе их разрешить.
Тут он опять делает паузу, но уже не такую длинную, не надеется на Дусю, что она подаст реплику. А она и не подает, помалкивает себе, дает ему высказаться, проявить себя. Сын у нее в самом деле наркоман, это она знает, но таблеточный, «колесный», не колется. И Дуся не колется, ждет, чего скажут. Старший устало трет лоб, оглядывается, куда бы стряхнуть пепел (Дуся подставляет ему хрустальную туфельку-пепельницу) и произносит главное, зачем собственно и пришел:
– Мы хотим, чтобы ваш сын нам помог, навел на поставщиков, у кого он товар берет. Поговорите с ним, повлияйте, а то он упорствует в своем ненужном заблуждении и сотрудничать с нами отказывается.
– Теперь понятно, чего вам надо, — Дуся откидывается на спинку стула, вывинчивает голову из плеч, и устало, но совершенно спокойно говорит: — Тут вы маху дали. Сын мой ни с кем не кооперируется, ни у кого ничего не берет. Он в аптеке за углом открыто таблетки покупает, да вы сами знаете какие, их без рецепта продают, и из них себе зелье и готовит. Не надо ему никаких поставщиков, у него государство поставщик. Ничего у него нет, и в доме у нас тоже ничего нет, если только вы с собой не принесли.
Гости переглядываются, старший гасит сигаретку в туфельке, они встают, прощаются и уходят. Уже в дверях молодой сотрудник поворачивается к Дусе и говорит, протягивая визитку:
– Если хотите, могу помочь устроить его на лечение в хорошую клинику. Позвоните мне, вот мой телефон. Сын сегодня придет, не беспокойтесь.
Дуся берет визитку, прощается и закрывает дверь. Она возвращается к себе в комнату, садится на стул, берет бычок из туфельки, чиркает забытой на столе зажигалкой, жадно затягивается. Давно, давно не курила, берегла здоровье, все для этого гаденыша. Ладно, пихну его в лечебницу, кому-то ведь они помогают. Все-все, гасит она окурок, машет рукой перед собой, разгоняя дым; встает, открывает окно, выносит пепельницу на кухню. Останавливается перед ведром, стоит, смотрит в стену, забытая пепельница дрожит в ее руке.
* * *
Раньше, до Москвы, Дуся жила в Ташкенте, у нее там был большой прохладный дом, и муж, и дети, сын и дочка, во дворе росли абрикосы, гранат. Она работала в ателье, закройщицей, а муж на автобазе, в конторе. Хорошо жили, не хуже людей, пока не настали девяностые годы. Заказчицы разъехались на все четыре стороны, кто в Россию или Америку, кто в Германию или Израиль и ателье закрылось, а за ним и автобаза. Жить стало не на что и как-то неуютно. Никто их особо не гнал, а только все вокруг вдруг начало меняться так быстро, что успевай замечать, и вскорости оказалась Дуся у себя дома, никуда не выезжая, в другой стране, мало ей подходящей. Тогда и решила она — ехать надо! А куда? Да домой, в Россию, тем более зовут, вон по телеку на всех каналах президент желваки гоняет — вставайте, люди русские! Идите домой, Родина-мать зовет. Ну ладно, встали, пошли.
Дали им направление в деревню, в Смоленскую область. Приехали они, а там, даром что Европа, а дикость такая, что жить нельзя. Газа нет, телефона нет, водопровода нет, канализации нет, электричество по часам. Работа есть, но денег почти не платят, все живут своим хозяйством, а у них какое хозяйство? Выделили им брошенный дом, так его ремонтировать — легче новый построить. И все пьют, и мужчины, и женщины, и подростки. Пожили они некоторое время, поглядели на это на все и решили уезжать, пока не затянуло.
Муж вернулся в Ташкент, благо дом не продали, а Дуся с детьми подались в Москву, у нее там сестра троюродная нашлась, приютила на первое время. С тех самых пор они живут с мужем врозь, он и не приезжал ни разу их проведать. Дуся от него и отвыкла уже, странно даже, столько прожили и как мокрой тряпкой кто-то часть жизни стер. Да она и занята очень — шитье, дети, заказчицы, шоу-бизнес с Тимуром, печалиться времени нет.
Незаметно, как легкий вздох, пролетели семь лет, библейский срок. Семь лет служил Иаков за Рахиль, а в свадебную ночь ему подсунули ее некрасивую сестру Лею. Так и Дуся, семь лет отжила в Москве, и у нее обнаружилась меланома. На спине, на загривке, что всегда торчит из-под любого платья. Да она и не думала никогда, не прикрывала, ходила в сарафанах, пеклась-жарилась на ташкентском солнце, и ничего. А здесь, в московской переменчивой погоде, случилось.
Так Дусе жалко себя стало. Как же это, только жить начала, на ноги стала, в столице укрепилась, и с работой все хорошо, ах, бедная я, бедная я Дуся! Сирота я горькая, ни мамы, ни папы, ни мужа, ни любовника, и пожалеть меня некому, несчастная я, бедная я Дуся! Так она поплакала, пожалилась сама себе, да и стала лечиться: дети еще не на крыле, и квартиры нет, и вообще помирать неохота. Опять же везучая она, Дуся, — в Москве это случилось, не в смоленском селе, и не в азиатских пучинах. Сделали Дусе операцию, потом химию, потом облучение. Вроде бы остановили эту заразу. Тут Тимурчик проникся, чувствительный он парень, и сделал ей подарок — тур в Италию на десять дней.
Дуся сроду за границей не была, ну разве что Ташкент теперь можно засчитать за заграницу. Она собиралась в дорогу с радостью. Одеть особенно нечего было, другим она шьет, а на себя времени нет. Дуся поехала на рынок, купила джинсы, слаксы, шорты, кучу всяких маек, пару блузок с длинным рукавом, кроссовки, летнюю кружевную шаль плечи прикрывать, шляпу. Уложила все в дорожную сумку, добавила взятый у дочки фотоаппарат и полетела — в Рим! Вы только подумайте — Рим!
Нина БОЛЬШАКОВА
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
