«Еще было мясо в зубах их не пережевано, как гнев Б-га возгорелся на народ, и поразил Б-г народ мором весьма сильным» (11:33).
Однажды Аха бар Йосеф вел талмудическую дискуссию с равом Хисдой о том, можно ли есть молочные продукты, если в зубах застряли остатки мясного блюда, и процитировал этот стих, подтверждающий, что мясо, остающееся в зубах, сохраняет за собой этот статус со всеми вытекающими отсюда требованиями кашрута.
В другом месте Талмуда (трактат «Хулин») Мар Уква говорит, что он уступает своему отцу в праведности, «как уксус вину», и привел пример: отец ел сыр не раньше, чем через сутки после мяса, в то время как сам Мар Уква, следуя общему правилу, соблюдал интервал в шесть часов между мясными и молочными блюдами.
Но почему Мар Уква считал себя ниже отца? Что мешало ему следовать отцовскому примеру и есть сыр только через 24 часа после мяса?
Гаон из Вильно объясняет, что самоограничения и дополнительная строгость в исполнении заповедей, то, что называется «мидат-хасидут», хороши лишь для тех людей, которые достигли определенных высот, преуспели в исполнении общих правил и хотят продвигаться дальше к вершинам святости, но не для тех, кто с трудом одолевает нижние ступеньки духовной лестницы. Им лучше подождать и закрепить достигнутое.
В Книге Псалмов (Теилим) царь Давид пишет: «Кто взойдет на гору Г-спода?» Взойти-то хотят многие, но псалмопевец продолжает: «…и кто останется на месте святом Его?»
Б-г примет на вершине лишь тех, кто сумеет удержаться на ней, кто выбрал себе задачу по силам, а не тех, кто несется вверх, перескакивая через ступеньки, чтобы при первом же испытании бесславно скатиться вниз. Одного стремления к праведности мало — нужна прочная база прежних достижений.
Вот почему Мар Уква не подражал своему отцу: он знал, что, даже предельно устрожив свое поведение, он все равно не сравняется с ним в святости, и введение новых, более жестких правил кашрута в повседневный порядок питания будет неискренним, показным.
Вид с верхушки дерева
«А человек этот, Моше, был скромнейшим из всех людей, что на земле» (12:3).
Берл, тихий религиозный еврей, много лет проработал бухгалтером в маленькой конторе. Но однажды его вызвал начальник и вручил увольнительное письмо. Берл оказался на улице. Через четыре месяца ему перестали платить пособие по безработице, а еще через месяц иссякла и крошечная сумма, полученная от хозяина конторы как выходное пособие.
Берл не знал, что делать. Другой работы для него не находилось, а жить на что-то надо…
Однажды, проходя мимо зоопарка, он заметил объявление: знаменитая на весь город горилла Дрогба испустила дух и переселилась в райскую клетку на небесах.
Дрогба была главной достопримечательностью этого провинциального зоопарка, и местные дети очень переживали потерю. Поэтому дирекция решила, что пока зоологи и их спонсоры будут подыскивать замену в других зоопарках, место в клетке займет «дублер». Дирекция приглашала желающих попробовать себя в роли гориллы.
Берл перечитал объявление несколько раз, одновременно прислушиваясь к урчанию в своем животе: после шаббата он ни разу по-настоящему не обедал. Он пошарил в карманах — они были пусты, как и его желудок. У него не было даже нескольких монет на бублик с маком и стаканчик кофе. Вытащив руки из пустых карманов, он решительно направился в контору зоопарка.
После короткого инструктажа и репетиции в шкуре гориллы Берл почувствовал, что готов вступить в новую должность. Рано утром, еще до открытия зоопарка, он вошел в обезьянью клетку и сел в угол, стараясь не привлекать к себе внимания нахлынувших посетителей. Однако дети с любопытством разглядывали нового обитателя зоопарка. Наконец один мальчик бросил ему банан.
Искоса глядя на угощение, Берл снова услышал голодное бурчание в животе. Он медленно и как бы нехотя прокосолапил на четырех лапах, как заправская горилла, к банану, подхватил его, очистил и, тихо произнеся благословение, запихал себе в пасть. Вряд ли прежний обитатель клетки ел бананы с таким аппетитом. Мальчик бросил Берлу еще один банан, потом еще…
После четвертого Берл решил, что с него хватит, и бросил пятый банан обратно мальчику. Тот громко рассмеялся — ему понравилась эта игра — и снова швырнул банан между прутьями клетки. Берл отбил его ногой и взобрался на нижнюю ветку росшего в клетке дерева. Войдя в роль, он стал отважно карабкаться вверх по веткам, все выше и выше, забыв, что он не горилла, а всего лишь немолодой еврейский бухгалтер в мохнатой обезьяньей шкуре.
Он уже почти добрался до верхушки, как вдруг оступился, дерево под ним согнулось и сбросило его вниз, после чего резко выпрямилось. Берл с грохотом, вполне соответствовавшим его 75-килограммовому весу, рухнул в соседнюю клетку и оказался нос к носу со львом.
Берл подумал, что пришел его конец, и завопил что было мочи: «Шма Исраэль, Ашем Элокейну, Ашем Эхад!»
Насмерть перепуганный лев громко заревел в ответ: «Барух Шем Кавод Мальхуто Ле-олам Ва-эд!»
И тогда из клетки, где проживал бурый медведь, донеслось гневное рычание: «Эй, ребята, если вы будете так шуметь, нас всех уволят…»
«А человек этот, Моше, был скромнейшим из всех людей, что на земле» — еврейская традиция предостерегает: будь скромным; не увлекайся, не залезай слишком высоко — больно будет падать. Больно и опасно.
У скромности плохая репутация в мировой культуре. Герой должен быть смелым и отважным; мямли и нытики не в почете.
Однако смирение — это еще не слабохарактерность. Моше-рабейну, «скромнейший из всех людей», не побоялся бросить вызов фараону, самому могущественному правителю той эпохи. Не боялся он и подвергать уничижительной критике весь еврейский народ, когда это требовалось. (Как это не вяжется с современной концепцией: народ всегда прав; с народом надо заигрывать; ему надо во всем потакать.)
Смирение и скромность не мешали Моше принимать непопулярные и даже опасные для него лично решения. Суть его несравненной скромности состояла в том, что он понимал, как никто другой ни до, ни после него, что нет привилегий без ответственности. Б-г не случайно выбрал именно его своим посланником среди других смертных и наделил такими духовными силами, такой силой пророчества, какими не обладал ни один человек; фактически, поставил его над всем избранным народом.