В апреле этого года газета «Еврейский Мир» отметила свое 20-летие. У истоков ее создания стоял писатель, художник и журналист Александр Штрайхер, он же был и ее первым редактором. С бывшим одесситом, а ныне бруклинцем встретился и побеседовал Арье Юдасин.
– Здравствуй, Саша! Ты был нашим первым редактором. Как тебя угораздило?
– В Союзе был я журналистом, печатался в одесских, киевских и московских газетах, а одно время даже вел свою страницу в областной партийной газете «Знамя коммунизма».
– Саша, извини, может, я что-то путаю, но ты же диссидент и отказник? Тебя арестовывали, за тобой следили… Ты же был «враг»! Неужели они не смогли вычислить тебя под псевдонимом?
– Бардак — он всесилен. Левая нога не знала, что делала правая рука. Где-то меня вычисляли и не допущали, а где-то очень даже. Тогда уже никто не хотел работать, даже КГБ… В партийной газете я, ежегодно подавая документы на выезд в Америку, вел технико-экономическую страницу. Одесса…
– А как обычный инженер стал писателем, художником, журналистом? Редактором, наконец?
– В Одессе была литературная студия «Круг». Вел ее поэт Юрий Михайлик, еврей, естественно (сейчас он в Австралии). Из студии вышло много писателей. Я ходил в нее много лет. И еще как отказник оказался я в компании художников «Одесской школы» знаменитой. Александр Ануфриев, большой мастер, русский человек, женатый на еврейке (сейчас они под Вашингтоном), тоже был отказником. Так я, спасибо советской власти, вписался в сливки художественной интеллигенции. Да и жена моя художница. В общем, я начал рисовать и попал в так называемые художники воскресного дня. Участвовал в неформальных домашних выставках.
– Давай теперь про «жизненный материал для творчества».
– Попав в отказ, я «вышел из системы». Оказалось, что вокруг есть жизнь, и жизнь интересная. Полтора года после первого отказа в 1979-м мы с женой вообще не работали. Оказалось, можно, «выйдя в город», свой червонец найти запросто. Перепродать книжку, антиквариат какой… Так и жили.
– А как к этому относилась родная милиция?
– Любила, конечно. Одно время перед нашим окном (на первом этаже) по понедельникам стояла машина. У нас шли тусовки диссидентствующей публики… Затем эта машина нас с супругой везде сопровождала как почетный эскорт. Когда такое началось, число участников сборищ сильно поубавилось. А однажды участковый милиционер вызвал меня и спросил: «Знаете ли вы, что за тунеядство у нас сажают?» — «Знаю, — отвечаю. — А знаете ли вы, что вы обязаны меня трудоустроить?» — «Какая у тебя специальность?» — «Инженер-теплоэнергетик». — «Потеряйся! — предложил мент. — Чтоб я тебя не видел!»
Но мы с ним встретились еще разок. Однажды на нашу домашнюю тусовку ввалились пятеро «дружинников». Главный, гэбэшного вида, указал пальцем на одну из моих картин на стене, и ее увезли «на экспертизу на предмет антисоветскости». Через месяц я поперся к участковому и попросил картину вернуть. «Ты что, сумасшедший? Ее же взял КГБ!» — «Ну и что, они же от вашего имени?! Отдайте». — «Уйди, не порть настроение!» Я и ушел.
– А после полутора лет «тунеядства» чем ты занялся?
– Когда вышел указ о запрете скупать антиквариат у населения, я пошел в маляры. Была у нас еврейская бригада, вкалывали по-черному, а зарабатывали по 500–600 рублей в месяц. Хорошо устроенный инженер получал рублей 200…
– Это про вас анекдот, когда вы корабль с одной стороны покрасили: «Бригада евреев с одной стороны, а руководство Морского порта с другой…»?
– Про нас. Три года я так вкалывал. Но самое сложное в работе маляра — надо было научиться пить водку. Первые три месяца я работал до обеда. В обед мы пили водку, потом я шел спать. Никто и слова не говорил, давали «войти в форму». А в конце дня, уже без меня, они еще выпивали чекушку на двоих.
– Таки это евреи! А еще говорят, что русские умеют пить!
– Затем меня года на три пристроили в Русский театр мебельщиком. Я вносил и уносил со сцены мебель. В начале спектакля вносил, в конце — уносил. Фактический рабочий день — 45 минут. А в остальное время сидел в кафе на Дерибасовской, называемом в народе «Зоопарк» (оно обнесено заборчиком) и часами «принимал людей». Кого там только не было! Диссиденты, поэты, спекулянты, просто бездельники, отморозки (эти — обязательно)…
– То есть свой жизненный опыт ты набирал в «Зоопарке»?
– Да, и во всей диссидентской жизни.
– А дальше?
– Раз у меня не вышло сделать ноги из Союза, я стал делать руки. Кто-то мне принес материал, который после обжига становился похожим на керамику. Я делал художественные композиции из одной руки на веревочке — «Фига», «О’кей», «Шкалик»… Продавали это добро в «Пале-Рояле» — художественной толкучке на заднем дворе Оперного театра. С того и жили.
– А жена чем «развлекалась»?
– Рисовала, выставлялась. Иногда арестовывалась.
– Чем вы были так дороги «искусствоведам в штатском»?
– Мы нашли слабую точку в системе жалоб. Был такой закон: если внутренний советский закон противоречит международному, должен применяться международный. СССР подписал Хельсинкские соглашения и формально человек имел право выбирать страну проживания. Мы подавали групповые жалобы в МВД, прокуратуру, горисполком и в парторганизации на начальника ОВИРа, что он нас не отпускает, нарушает родной советский закон. На его начальника, покрывающего своего подчиненного… В общем, комбинация была закручена мастерски, можно роман писать.
– И?
– Власть оказалась умнее. Они сумели разбить группу, сделать так, что люди перестали верить друг другу.
– Саша, мне кажется, что и сейчас, войдя в еврейскую Традицию, ты по-прежнему словно чему-то не доверяешь?
– Что ты хочешь, диссидент — он и в Африке диссидент. К тому же в Одессе все принципиально ничему не верили и смеялись над любыми лозунгами…
– Вернемся к теме нашего интервью. Газета — это была очередная «рука»?
– Когда я в апреле 88-го приехал в Нью-Йорк, тут, по сути, существовала только одна газета на русском — «Новое русское слово». Хорошая эмигрантская газета и, что мне особенно нравилось, антисоветского направления. Но — ничего еврейского в ней не было. А американские евреи были готовы давать деньги на «спасение заблудших братьев» из России. Открывались «русские» иешивы, массово раздавались пасхальные обеды… Я искал себе культурную нишу, хотел быть редактором. Журналистика — наркотик. Работал я уже тогда системным оператором, как и сейчас. Деньги меня не так уж сильно интересовали. А самореализация — очень даже. Мне захотелось создать газету не просто еврейскую, а еврейско-религиозную.
– Почему? Только оттого, что давали деньги и была незаполненная ниша?
– Спонсоры готовы были платить за «еврейское адекватное», традиционное. Я, как истинный советский журналист, считал, что издание должно быть идеологическим — и, как следствие, не самоокупаемым. К тому же я к этому времени уже пару лет соблюдал.
– И как сказка сделалась былью?
– Наверно, полгода я уговаривал рава Кацина. Потом появился Изя Ройтер, бизнесмен — он заинтересовался газетой как бизнесом. Ройтер занялся менеджментом, рав Кацин — общим руководством, я — собственно макетом газеты.
– С чего начинали?
– Сидели мы в здании «Джуиш пресс». Тираж что-то порядка 4–5 тысяч. Начинали с 28 страниц, постепенно дошли до 50. Я помню момент, когда рабай поздравил меня с тем, что за неделю продано аж 3000 экземпляров!
– Сколько времени ты был редактором?
– Восемь месяцев.
– А почему прекратил?
– Рав Кацин оказался настоящим газетчиком. Я от него этого, честно говоря, не ожидал. Думал, рав себе и рав. Он и журналистом-то не был. А сейчас научился, и здорово…
– Что такое в твоих устах «журналист»?
– Это когда человек очень хочет увидеть в руках свежий готовый номер.
– И на чем боевые соратники разошлись?
– Он хотел сделать газету самостоятельной и окупаемой. А для меня это было хобби, хотелось, так сказать, чистой идеи — «советское воспитание». В итоге он оказался прав — газета стала окупаемой, правда, на мой взгляд, отчасти за счет еврейскости. В ней появились самые разнородные материалы. Невозможно двум капитанам «рулить» на одном корабле, да еще в разные стороны…
– А как ты, одессит, стал религиозным? Тебе же положено ничему не верить?! Да и Одесса — старый центр еврейской ассимиляции.
– Я случайно очутился во Флэтбуше. Мы думали снимать в Бронксе. Здесь я впервые в жизни увидел религиозных евреев. В Одессе были только начинающие — но ни стариков, ни общины…
Главное, здесь, в Америке, оказалось множество неприкаянных советских эмигрантов-стариков. В России старик был человеком почтенным, здесь они представляли жалкое зрелище. Их хорошо кормили, но делать многим было совершенно нечего, родственники вечно заняты… Особенно разительно это оказалось на фоне местных евреев — религиозных стариков. Те излучали достоинство, их очевидно уважали. И я, наблюдательный, как всякий журналист, стал подумывать о своем будущем.
– Но неужели этого достаточно, чтобы заняться Торой, поменять образ жизни?
– Конечно, было еще что-то. Я увидел отношение к евреям из России, нас считали «небахами» — несчастными, кому «повезло» родиться в дурном месте. Я воспринял это как должное — я и сам считал, что евреям в Союзе делать нечего. А приехав в Америку, я обнаружил, что, будучи человеком, на мой взгляд, довольно образованным, я не знаю почти ничего. Невиданное количество чуши и вранья было перемешано с реальными фактами. Нам всю дорогу «вешали лапшу на уши».
– А был ли решающий момент? Философствовать-то в подворотне можно лет до 120.
– Был. Однажды я зашел в овощной магазин на углу М и Ист 19-й, и ко мне вдруг обратилась религиозная еврейка лет шестидесяти. Яркая, живая, свежая — совсем не такая, как шестидесятилетние в России. В разговоре я понял, что она в семнадцать приехала оттуда. Это был культурный шок: нормальный человек из Союза?! Я понял, что путь не закрыт, не обязательно превращаться в «небахов».
Я стал оглядываться. Узнал, что молодой рав (Кацин) читает лекции. Познакомились. Начал посещать. Сначала жена сопротивлялась, а сейчас она соблюдает куда строже меня.
– А как ты попал в общину к раву Аврааму Бинскому?
– Я сперва лет шесть ходил в синагогу выдающегося раввина Файвела Коэна. С равом Бинским мы познакомились на моей собственной хупе (в Одессе у нас с женой был только светский брак). Постепенно он начал давать уроки, возникла группа учеников. Мне нравился его подход к русским евреям.
– ?
– В то время деньги охотно давали на детей, на «русские» иешивы. Считали, что старшими заниматься бесполезно. Однажды попытались, раздавали книги, тфилин… «Русские» приходили, брали — и уходили. Навсегда. В «Шорашим» платили деньги тем евреям из России, кто ходил на уроки. Я успел получать по 12 долларов в час, до того давали аж по 20! Приходило много, из них сегодня религиозных, кажется, человека три. А детей, считалось тогда, нужно отправлять в «русские» иешивы.
– Причем здесь рав Бинский?
– А он всех «обидел»: заявил, что «наши дети пойдут в самые лучшие американские иешивы!». Взвыли все, особенно родители местных учеников: «Зачем нашим чадам неизвестно кто?» Но что еще страшнее, он объявил, что «не занимаясь родителями, заниматься детьми бесполезно — без поддержки дома они не выдержат, уйдут от Торы!». И я спустя годы вижу, что рав Бинский очень во многом оказался прав.
– Как же возникла община, в которой ты, если не ошибаюсь, президент «борда»?
– Не ошибаешься. Рав стал проводить лекции в богатых домах — чтобы новички видели, что религиозность не мешает «нормальной жизни». Очень тонко! Я перешел в его группу. Постепенно появилось постоянное место… Сегодня это синагога, куда может прийти любой «русскоговорящий» еврей. Мода на «русских» у «американцев» прошла. Возможно, еще и потому, что «русские» оказались очень экономически успешными. «Раз так — оплачивайте свои духовные потребности сами»! Вот мы и пытаемся…
– Спасибо, Саша! Но, поскольку я смеялся даже при редактуре, беру с тебя обязательство: написать автобиографическую повесть. И не упирайся!
– Вот издам книгу, тогда и поговорим.
Беседовал Арье ЮДАСИН
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
