Искушенная Леди

МЫЛЬНАЯ ОПЕРА

(Сериал из советской еврейской жизни)

О предыдущих сериях см. http://evreimir.com/73834/links_mo/

Часть 6, серия 11

Шабат в Эйлате – понятие относительное. После гостиничного обеда захотелось хорошего кофейку на свежем воздухе, и Лева с Фридой вышли на набережную. Море, освещаемое справа зависающим уже невысоко над горами солнцем, сверкало и искрилось до самого горизонта. Набережная клокотала и, хотя декабрьский ветерок был довольно прохладен, и в море почти никто не барахтался, загорающих на пляжах было полно. Балтеры продирались сквозь пеструю, шумную, веселую толпу, беспорядочно текущую между двумя рядами лавочек, навязывающих курортникам, несмотря на шабат, всяческую ненужную сувенирную мишуру. Множество динамиков неистово надрывались разнобойными музыками. И вдруг посреди этой какофонии послышался живой звук сакса.

Лева обернулся и, действительно, увидел саксофониста, грузного пожилого мужика, в ковбойской шляпе, джинсе с множеством кармашков и в темных очках, довольно прилично и приятно, хоть и под аккомпанемент магнитофонной «фанеры», игравшего аранжировку арии Бесс композитора Гершвина, израильского любимца. Музыкант трудился прямо на набережной, меж столиков открытой кофейни, зазывавшей прохожих ароматом своего продукта. У ног саксофониста, как водится, лежал раскрытый футляр с бумажками и монетками.

Лева с Фридой сели за свободный столик и заказали пару капучино.

Музыкант, тем временем, доиграл арию и перешел к другой мелодии-лейтмотиву оперы.

Лева поднялся, положил в футляр двадцатку и спросил его тихонько: «Вы можете сыграть «Искушенную леди»»?

Музыкант, не прекращая игры, кивнул.

— Сыграйте, пожалуйста!

Появилась девочка-официантка с чашками капучино.

Саксофонист доиграл Гершвина, выслушал, сниходительно кивая головой, хлопки сидящих и в кафе и объявил:

— Ellington! Sophisticated lady!

И саксофон его запел глубоко, грустно и меланхолично…

Яхта отчалила от близкого пирса и ушла в сверкающий залив.

***

…Полумрак. Странный зеленоватый свет от мраморной совы, от ее полупрозрачного тела и зеленых стеклянных глаз.. Магнитофон, подмигивает зеленым глазком, и джаз-банда Дюка негромко играет «Искушенную леди».

Ренуаровская купальщица лежит рядом с ним, положив голову на его плечо, и руки их обнимают и ласкают друг друга, и ее каштановые кудри щекотят Левика, и бедро ее на бедре его, и груди ее упруго прижаты к нему, и до Левика, растерянно тонущего в волнах ранее неведомых ощущений, доносится ее шепот:

Я на ложе металась, вот уж полночь прошла,

но нет рядом того, что душа моя кличет.

И я вышла под звезды на улицы города, чтоб

дорогого сыскать. Где ты бродишь, любимый?

…Поиск мой был напрасен.

Вдруг навстречу – дозор, обходящий наш город.

Я — к стражам: «Не встречали ли вы дорогого?

Того, что душа моя любит и просит?»

«Нет!» — ответом мне было. Но лишь я отошла,

тут же вижу — так вот ты, любимый!

Я тебя обняла, захватив, как добычу,

и — в дом, как охотница – прямо в покои!

Не уйти до зари тебе, милый, теперь,

не отдав до конца мне свою благодатную жертву!

— Чьи это стихи? – спрашивает мальчик.

— Не знаю. — отвечает она. – Какие-то древнегреческие, наверно? Тебе хорошо со мной?

— Я вас очень люблю.

— Не «вас», мальчик, «тебя»! И я тебя тоже. И я еще хочу тебя, иди ко мне, родной…

***

…Безо всяких афиш в город неожиданно ворвалась и распространилась весть: приезжает знаменитый джаз великого саксофониста Джекки Уайтмена! Настоящий американский джаз! Впервые в истории!

И лавиной слухов разносились подробности: концертов — всего три, в джаз-банде человек двадцать, играть будут в зале Свердлова, билеты распределяются райкомами партии и стоят 20-30 рублей!

Ничего себе – это, когда простая стипендия на втором курсе – 28, а повышенная – 35!

Но ведь как охота! Такое же случается раз в жизни! Сам Джекки Уайтмен! Откуда-то стало известно, что он родился давным-давно в России, в Белой Церкви и был тогда Яшей Вайсманом. А сейчас живет в Чикаго, где и выступает со своими джаз-бандитами. Юзя где-то раздобыл польскую книжечку «Знайомые з плит» — «Знакомые с пластинок» — там были фотки Уайтмена, его джаза, но про Белую Церковь – ни слова. Просто – родился в 1909 г. А где, чего?.. Лишь про родителей — они были выходцами из России. Про Сатчмо в той книжке было сказано больше: родители его, если читать по-польски, «были мурзины наичищей креви». Мурзины! Высшая раса джазменов!

Но Лева с Юзей в насмешку стали тут же обзывать друг друга «выходцами»…

Среднеазиатское лето катилось в июль, и столбик термометра лишь редкими ночами освобождал тридцатиградусную отметку, а днем, и говорить нечего, стабильно пёр вверх, за сорок.

Прошла сессия, на этот раз – вторая, уже более привычная и, разумеется, от того – легкая. Лева проскочил ее без задержки. Дрынкина, поставив четверку, даже похвалила его: «Вот видите, умеете же работать! Если захотите. Не ленитесь, Балтер!».

Чемпионат мира вяло полз к середине, и игра надоела уже всем Гигантам…

Иногда в университете или где-нибудь поблизости Лева сталкивался с Ней и каждый раз с какой-то болезненной горечью отмечал про себя все более увеличивающийся Ее живот. Никакого общения – просто: «Здрасти! – До свиданья!»… Пару месяцев назад Она расписалась с Вайнштейном и переехала жить к нему, в дом его родителей. Точка. Страница перелистана…

После сессии неделю провозились на прополке хлопка. На этот раз – недалеко от города. До трамвайного кольца и находящейся там же бочки пива было с полчаса ходу. Когда, закончив работу, на закате покидали поле, успевали подгадать как раз, к подвозу свежей, почти ледяной бочки. А потом, после пары кружек, мгновенно исходивших потом, возвращались в бригаду, где курсовые поварихи, близнецы-сестры Коваленки сварганили уже какую-нибудь маш-бурду… А с темнотой – танцы под курсовой магнитофон, выцыганенный-таки зимой у Мамы Муниры…

Кто плясал, кто, как водится, уединялся парочками, кто играл в «кинга» или расписывал пульку в «преф». Бывшие еще год назад школьниками, студенты теперь ощущали себя вполне взрослыми людьми, говорили о жизни, о планах. Усатый Димос, из семьи политэмигрантов, перетасовывая карты, тянул мечтательно:

— У меня цель простая. Закончу университет и уеду к нам в Грецию. Не знаю, как, но уеду.

— Да кто ж тебя выпустит? – Подкалывал его Лешка Филонов.

— А я – не советский, я – гражданин Греции! – гордо отчеканивал Димос. – Я в Македонии родился, и никто не может запретить мне вернуться на родину.

— Так там же капитализм. – Испуганно произносил Сашка Цой.

— А ты нюхал этот капитализм?..

И эта сцена с небольшими вариациями повторялась каждый вечер. Но вечеров оказалось немного. Прополка, наполовину состоявшая из махания кетменем, а наполовину – из купания у магистральной водоводной трубы, иначе бы жару не вынести, закончилась через неделю. И настали летние каникулы.

А тут и приезжает Джекки Уайтмен! Великий Джекки Уайтмен! Но как же попасть на его концерт? Хоть на одно отделение?

Янкель вел сложную интригу: надо было уговорить отца раскошелиться, а Сашку Завгороднего – достать билет через его райкомовскую мамашу. С отцом было и просто, и сложно. Просто – потому, что Янкель как-то случайно застукал папашу с домработницей Настей в самый любопытный и совершенно недвусмысленный момент. И, понимая, как медик, что его старуха-мама в свои сорок уже, наверняка не способна в постели удовлетворить батю, и по-мужски сочувствуя отцу, Янкель, тем не менее, имел в душе определенные виды на ту же Настю… Он тогда прикинулся, что якобы ничего не заметил, и парочке тоже оставалось поступить так же. Но отец практически перестал общаться с сыном и довольно злобно одергивал его при случае. Настя, правда, вела себя, как ни в чем не бывало, охотно принимая, при случае, то ласки, то щипки Янкеля… Вот в такой ситуации Янкель и решил выпросить у отца тридцатник на билет…

А вот Леве, такому любителю джаза, не удавалось найти никаких концов. Дело было даже не в деньгах. Стипендию он заработал, на второй курс перешел, скоро – день рождения, так что, можно бы и раскошелить дедов, но как купить билет? Где?

За три дня до первого концерта в углу Большой аудитории Лева с Юзей от нечего делать доигрывали, чисто из принципа, осточертевшую партию чемпионата мира. А аудитория бурлила. В ней расставили столики приемной комиссии, и все новые и новые наивные детки – абитуриенты приносили документы. «Неужели и мы год назад были такими?» — думал Лева, глядя на них…

За мехматовским столиком восседали Мама Мунира и левин однокурсник Лешка Филонов. Лева то и дело поглядывал в их сторону – уж больно миленькая девочка сдавала документы!

Вдруг Лешка подошел к играющим и тихо, заговорщицки сказал: «Георгий Иваныч приглашает к пяти на собрание дружины. Ясно?».

— А чего вдруг он прорезался?

— Не знаю. Мунира передала.

— Нашелся, в каникулы!

И Леве вспомнилось, как с полгода назад он пришел на юрфак к тамошнему комсоргу Абдувалиеву и попросил записать его в ДНД. Так его обязали в милиции, где пришлось провести ночь после студенческой пьянки с отдельными элементами вандализма. Абдувалиев внес его в какой-то список, где Лева расписался, и сказал, что оповещение о ДНД придет от Муниры. И этим тогда все закончилось. А примерно через месяц Мунира сообщила Леве, что в пять вечера на юрфаке будет собрание ДНД, и он обязан туда явиться.

Собрание происходило в маленькой, мест на двадцать, аудитории. Сначала Леву удивило, что все участники ДНД — с его родимого мехмата, в основном, с первого-второго курсов. Совершенно неожиданно для Левы там оказались и Юзя, с которым за два часа до того они общались, а тот ничего ему ни про собрание, ни про дружину – ни слова, — и Леха Филонов. Открыл собрание Абдувалиев. Он объявил студентам, что формируется специальная дружина, где требуется хорошее знание иностранных языков, поэтому отбор проводился университетским комитетом комсомола совместно с кафедрой инязов, и все присутствующие получили хорошие рекомендации. А дальше, — сказал Абдувалиев, — Георгий Иванович, наш куратор расскажет о предстоящей работе дружины.

Георгий Иванович, мужчина лет сорока с малоприметной внешностью, тихим, но четким голосом зачитывал список дружинников, интересуясь у каждого, какой язык он учит, и какие у него оценки. Когда дошла очередь до Левы, то у того создалось ощущение, что взгляд вроде бы невзрачных, бесцветных глаз куратора проник куда-то внутрь его, и даже прошел насквозь.

— Товарищи! – начал Георгий Иванович после ознакомления. – Вам должно быть известно, что враги нашего государства денно и нощно занимаются против нас подрывной деятельностью, засылая в страну шпионов и диверсантов. Сообщу Вам некоторую закрытую информацию. Только за прошлый год в нашей области органами безопасности были пресечены десятки подрывных действий против социалистического строя. Чекисты задержали несколько иностранных агентов, снабженных антисоветской литературой, иностранной валютой, радиоаппаратурой и другими средствами, при помощи которых мировой империализм стремится воздействовать на умы нашего населения и настроить его против политики партии и лично Никиты Сергеевича Хрущева. Их агентура занята распространением чуждых советским людям взглядов путем внедрения подрывной литературы, анекдотов и, так называемой «культуры свободного мира». Американская и другие разведки антисоветского блока НАТО забрасывают своих агентов разными способами. Один из них – туризм. Они пользуются тем, что наша страна, благодаря Никите Сергеевичу, стала открытой и под видом интуристов забрасывают свою агентуру, выполняющую большей частью, роль связников со шпионами, действующими на местах.

Вашей задачей должно стать наблюдение за иностранцами, проживающими в нашей интуристской гостинице. Вы можете вступать с ними в личные контакты, пользуясь вашими познаниями в иностранных языках, сопровождать в передвижениях по городу. Будет хорошо, если вы возьмете на себя роль гидов и будете показывать им места отдыха, достопримечательности и оказывать дружелюбие. Ведь большинство из них – честные люди. Но вы должны пресекать попытки изучения того, что им не положено, фотографирования промышленных и военых объектов, должны фиксировать их контакты с местными жителями.

Учтите, что мы, со своей стороны, также будем вести наблюдение, но издалека. Вы же будете нашими глазами и ушами, помощниками, добровольными помощниками. И еще учтите, что все вы расписались уже у товарища Абдувалиева, а это значит, что вы согласились с нами работать и понимаете, что значит – неразглашение. Вопросы есть?

— Есть! – Поднялся второкурсник Вовка Беспамятников. – Скажите, пожалуйста, вот вы тут говорили о промышленных объектах. Вот троллейбусный парк – это промышленный объект?

— Конечно! Представьте себе: в троллейбусном парке устроили диверсию, и весь город парализован!

— Ну, а баня, например?

— Молодой человек, как вас там, Беспамятников, вы что, смеетесь? Баня, конечно, тоже, но в меньшей степени.

Последние реплики вызвали смех, но Георгий Иваныч не смутился и сказал, что дружина подобралась веселой, работать, он надеется, с ней будет легко, цели ясны, задачи определены, так что – за работу, товарищи!..

Той весной они собирались трижды. Сначала толпились у ступенек гостиницы, где при первом дежурстве Георгий Иваныч представил дружинников некоему инязовскому студенту Олегу, которого назначил старшим, и сам уже больше не показывался. Олегу же дружина была откровенно в обузу, он промышлял, вроде бы, для прикрытия, фарцовкой, и свидетели ему были ни к чему. Зато, имея деньги, у него можно было кое-что достать. Лева, например, за огромную сумму, за десятку, заимел диск «Луи энд Элла», новенький!

С целью наблюдения Олег отправлял ребят прогуливаться парами по соседним улицам, но через четверть часа все почему-то оказывались в стекляшке «Дружба», где рекой лились студенческие «Баян-ширей» и «Кизил столовое». А в одиннадцать дежурство заканчивалось, и разбегались по домам. Никаких контактов с иностранцами у Левы, ходившего парой с другом Юзей, не произошло, да и у других, кажется. А после третьего дежурства, уже ближе к сессии, дружина вообще заглохла…

Правда, их еще раз срочно собрали в конце мая, в разгар зачетной сессии, когда в город приезжал Фидель – живое знамя мировой революции! Фидель, столь не похожий на аккуратных, пожилых, надутых спесью местных вождей в их дорогих костюмах, галстуках и шляпах!

Его встречали с энтузиазмом и любовью. Гиганты, прослышав, что Фидель – холостяк, что жена-американка бросила его, не вынеся беспокойства совместной жизни с революционером, в шутку составили план женитьбы кубинского вождя. В невесты ему они назначили Ёлочку Камардину, девушку высокую, стройную и фигуристую, близорукую, правда, но этот ее параметр, возможно даже был, к лучшему, с точки зрения исполнения плана Гигантов, о котором она, правда, понятия не имела.

Предполагалось, что навстречу открытой машине, в которой неспешно будет по улицам проезжать Фидель Кастро, выскакивают знаменитые силачи — Додики Бурман и Цвайман, хватают машину за бампер, тормозят ее, а в это время Гиганты впихивают Ёлочку в машину, и она, мгновенно очаровав вождя кубинской революции уносится в его объятьях в ясные дали…

Самое смешное, что не будь план этот шуткой, он вполне мог бы быть осуществлен, по крайней мере, до стадии впихивания Ёлочки в машину (дальше уж, конечно, фиделеву сердцу не прикажешь, да и ёлочкиному – тоже!). Лева со товарищи стояли на Пушкинской у дороги, отделенной от тротуара бельевыми веревками, натянутыми меж деревьев. Когда открытая машина, где стоял Фидель, а с ним, на вакантном ёлочкином месте — Первый Секретарь, приблизилась, молодежь смела веревки и высыпала на проезжую часть, так что, машина ехала очень медленно, наполняясь цветами, которые совершенно искренно и любовно бросали в нее студенты. Так что, Фиделя не женили тогда по чистой случайности. А Ёлочку, бедняга, о своей предполагаемой роли фиделевой невесты и первой леди кубинской революции, кажется, так и не узнала…

…И вот теперь снова?..

Собрание на этот раз было большим, человек на сто, видать, созвали дружинников со всех факультетов.

Георгий Иваныч был весел и возбужден:

— Товарищи! Завтра в наш город приезжает американский джаз. С обслугой – около тридцати человек. Половина – евреи. По нашим сведениям, его приезд вызывает нездоровый ажиотаж среди населения, преклонение перед иностранщиной. Наша задача – дать понять этим дрессированным обезьянам, что советским людям неприятна их какофоническая музыка. Вы будете сидеть в зале, и ваша задача — подавлять восторги публики, если таковые возникнут. Хотя, публика, мы постарались, должна быть надежной: люди зрелые, политически грамотные, передовики производства, представители партийного, комсомольского и профсоюзного аппаратов. Ясно?

Лева обалдел. Как говаривал Остап Бендер, сбылась мечта идиота! Ведь главное — проникнуть, а там – будь, что будет!

После собрания Абдувалиев зачитал расписание дежурств. Леве выпали два концерта, второй и третий. Оба в воскресенье – дневной, в два часа и вечерний – в семь.

В воскресенье, уже к полудню он прибыл к залу Свердлова. Вокруг творилось что-то невиданное. Вся улица Правды Востока, прилегающая к залу, была запружена бурлящей толпой. Сновало множество милиции, а касса была мильтонами оцеплена. В толпе ожидали, что в час дня она откроется, и, может быть, начнут продавать входные, стоячие билеты. Далеко на подходе к залу, метрах в ста, в хвосте толпы Лева заприметил Олега, он издалека, взмахом руки поприветствовал было своего шефа, но тот, то ли Леву не заметил, то ли сделал вид. Олег в это время о чем-то толковал со стильно одетым парнем в лаковых туфлях на толстой подошве, с набреолиненным коком и большим золотым перстнем. Лева видел его за прилавком ювелирного отдела ЦУМа. Этот парень нравился Ютке, и она среди подружек называла его «мой армян», хотя тот вряд ли вообще знал о ее существовании, и был, как казалось Леве, вовсе не «армяном», а евреем. Несмотря на черноту своего набреолиненного кока и черные ниточки усиков, «армян» был все-таки слишком светлоглаз для настояшего армянина. Леве он почему-то припоминался из самых смутных, ранних, еще до «второ-полторацких», времен, и ему откуда-то казалось, что фамилия «армяна» — Бершадский. Он даже представлял его маму – очень толстую маленькую рыжую тетку под розовым китайским зонтиком – мадам Бершадскую, как называла ее бабушка…

Короче, Олег поговорил с Бершадским, тот достал из кармана бумажник, вытащил сотенную купюру (Лева впервые увидал ее в натуре), Олег ловким, натренированным жестом фокусника «исчезнул» ее, а в руке «армяна» очутилась пара голубеньких билетов, которые тот степенно, аккуратно уложил в бумажник.

Первый концерт уже прошел в субботу вечером, и Олег, безусловно, на нем побывал. К его рубашке был приколот красно-белый кругляшок с золотым саксом, а в руках он держал программку с фотографиями артистов. Потом Лева заметил в толпе еще нескольких с этими престижными знаками отличия. Вскоре, однако, и он сам стал таким. Он увидел, что на углу стоит «Волга», а из нее ему машет рукой Георгий Иваныч.

Лева сел к нему на заднее сидение.

— Так, Балтер? Лев? Получай значок, программку, хотя, ты же – французский, не английский? Но ничего, там и по-русски написано. Вот тебе билет служебный, на оба раза. Место будет одно и то же. Заходить через служебный вход. Ясно? Значит, гляди. Если рядом с тобой, ну человек через пять-десять, кто-то будет выражать радость, ты его успокой. Ясно?

— Ясно! — Сказал Лева. Хотя ему абсолютно не было ясно, как он может кого утихомиривать, да еще на концерте. Но побоялся спрашивать, как бы не прогнали за непонятливость…

— Тогда иди!

До концерта оставалась еще масса времени, и Лева поплелся в «Дружбу», где в обществе Юзи с Лехой, тоже получившими свои служебные принадлежности, скоротал время за мороженым и стаканчиком холодного «Баян-Ширея».

(Продолжение в следующей серии)