Еврейский мир великого художника
С тех пор как я впервые встретился с Соломоном Борисовичем Юдовиным, прошло уже 60 лет. Однако, обращаясь теперь к воспоминаниям о нем, мне кажется, что это было совсем недавно. Вот он встает с кресла и идет мне навстречу — среднего роста, пожилой, скромно одетый, с густой шевелюрой, слегка тронутой сединой, с выразительными чертами лица, с мягкой улыбкой.
К тому времени, когда я, вчерашний школьник, приехал в августе 1950 года из белорусской глубинки в Ленинград, чтобы учиться дальше, здоровье Соломона Борисовича сильно ухудшилось: сказались лишения в годы детства и юности, голод и холод первой блокадной зимы, тяжелый профессиональный труд художника-графика, требующий значительных физических усилий, душевные страдания, порождаемые теми страшными событиями, которыми отличались довоенные, военные и послевоенные годы. Больное сердце все чаще давало о себе знать, вынуждало художника прерывать работу по реализации своих творческих замыслов. Врачи запретили ему работать над гравюрой, и он вынужден был ограничить себя выполнением иллюстраций в технике рисунка. Совсем отказаться от любимого дела он не мог и работал до последних дней.
Каждая встреча с Соломоном Борисовичем воспринималась мною как праздник. Умением держать себя просто и естественно он снимал с меня провинциальную скованность. Он не подавлял меня своим авторитетом, не выступал в роли ментора, не навязывал своих взглядов. Но если речь шла о жизненно важных проблемах, он настойчиво и терпеливо разъяснял мне, как следует подходить к их решению. Так, узнав, что я собираюсь поступать на исторический факультет Ленинградского университета по специальности «история и теория искусства», он постарался убедить меня в том, что в этом вузе особенно процветает антисемитизм, а поэтому не стоит искушать судьбу. Не скрою, без энтузиазма начал я учиться в Педагогическом институте имени А. И. Герцена, решив специализироваться по педагогике и психологии начальной школы. Правда, потом не жалел об этом. Соломон Борисович, конечно, понимал мое душевное состояние и тактично побуждал самостоятельно изучать то, что интересовало меня в области искусствоведения. Для домашнего чтения Соломон Борисович предлагал мне редкие в те времена книги из своей большой библиотеки, в частности «Историю искусства древности» И. Винкельмана, «Лаокоона» Г. Лессинга, «Философию искусства» Ф. Шеллинга, «Искусство» О. Родена, «Творческую эволюцию» А. Бергсона, «Диалектику мифа» А.Ф. Лосева.
Соломон Борисович привлекал мое внимание и к этической проблематике. Мы беседовали о гуманизме и совести, о смысле жизни, о нравственной свободе и ответственности. В этой связи мы обращались и к национальному вопросу, к трагической истории еврейского народа и к феномену антисемитизма, к Катастрофе европейского еврейства и ее последствиям. С болью и грустью говорил художник об исчезновении еврейских местечек, о гибели многих наших родственников в годы войны. Но зато с радостью и гордостью отзывался об образовании Государства Израиль.
Особый интерес вызывали мысли Соломона Борисовича о том, что любое явление человеческого бытия необходимо воспринимать, анализировать и оценивать с нравственной точки зрения. Именно с этих позиций он предъявлял определенные требования не только к другим людям, к их поведению, но прежде всего к самому себе, к своему творчеству.
Мне представляется, что в гравюре «Резчик по дереву» (1938) Соломон Борисович ясно и четко выразил свой взгляд на жизненное назначение человека. В маленькой, убогой комнатке стоит, согнувшись у верстака, резчик-ремесленник в бедной одежде, с добрым морщинистым лицом. Он целиком поглощен работой, забыв на время о своих горестях и болезнях. Сейчас он живет в другом мире, любовно вырезая на досках фигуры фантастических зверей, опутанных причудливой сеткой орнамента. И он, этот рано состарившийся человек, по-своему счастлив. Счастлив потому, что у него есть любимое дело. И пока он занят этим делом, составляющим смысл его жизни, он сохраняет в себе человечность и надежду. Всматриваясь в эту гравюру, я невольно думаю о том, что художник Юдовин в какой-то мере воплотил в образе резчика по дереву самого себя, поглощенного философскими раздумьями о человеке, о его противоречивой природе, о тех духовных, нравственных ценностях, которые он призван исповедовать в своей жизни, чтобы не потерять в себе человека.
Откуда это у него? Что это: дар Б-жий или то, что формируется в жизни? Вероятно, и то и другое. Он, Шлейме-Занвил, родился в 1892 году в местечке Бешенковичи, в 50 километрах от Витебска, в многодетной семье, где, несмотря на хроническую бедность, царила атмосфера доброжелательности и взаимной поддержки. Отца, владельца мелкой бакалейной лавки (а не ремесленника, как пишут авторы публикаций о Соломоне Юдовине), уважали и почитали за трезвый ум, душевную щедрость, готовность прийти на помощь каждому, кто в этом нуждался. О нем говорили: «Дос из а голденэр мэнч!» («Это золотой человек!»). Мать тоже отличалась сердечностью и бескорыстием. Родители прививали своим детям уважительное, доброжелательное отношение друг к другу и к окружающим. Здоровая обстановка в семье, безусловно, сказалась на формировании характера будущего художника.
Бешенковичи были типичным еврейским местечком с характерной для него нищетой. Наблюдательный Шлейме-Занвил впитывал с раннего детства печальные картины убогих улиц с ветхими домиками и подавленных тяжелыми заботами людей.
14-летнему Шлейме-Занвилу повезло: он был принят в мастерскую витебского живописца и педагога Юлия (Иегуды) Пэна (1854–1937), вполне возможно, по рекомендации замечательного еврейского писателя (автора всемирно известной пьесы «Диббук»), публициста и этнографа С.А. Ан-ского (Соломона Раппопорта), который приходился двоюродным братом матери начинающего художника. Трудно переоценить благотворное влияние Пэна на молодого Юдовина. Поступив с большим трудом в Петербургскую Императорскую академию художеств (не так-то просто было в те времена туда попасть еврею, тем более — из «черты оседлости»), Пэн учился в 1881–1886 годах у знаменитого педагога П.П. Чистякова, из мастерской которого вышли В.М. Васнецов, М.А. Врубель, В.А. Поленов, И.Е. Репин, В.А. Серов, В.И. Суриков и многие другие мастера изобразительного искусства. По примеру своего учителя Пэн проявил себя не только как талантливый художник, но и как выдающийся педагог. В открытой им в 1892 году Частной школе рисования и живописи (первого в России еврейского художественного училища) учились Заир Азгур, Реймонд Брайнин, Елена Кабищер, Лазарь Лисицкий, Илья Мазель, Ефим Минин, Оскар Мещанинов, Осип Цадкин, Марк Шагал (любимый ученик Пэна), Соломон Юдовин, Давид Якерсон и другие прославленные художники. Следуя педагогической системе своего учителя, Пэн предоставлял своим ученикам простор для творческих исканий. При этом он не сводил свой труд к решению образовательных задач: вооружить учеников профессиональными знаниями, умениями и навыками, выработать у них художественное мастерство. Не менее важное значение придавал он их гуманитарному, нравственному развитию, воспитанию в них уважения и любви к человеку, к простым людям, сочувствия и сострадания к униженным и обездоленным. Неудивительно, что из школы Пэна выходили не просто хорошо подготовленные профессионалы, а Личности с истинно духовной, нравственной культурой, навсегда уносившие с собой светлый образ интеллигентного, доброго, скромного учителя.
Окончание следует
Исаак ЮДОВИН, Израиль
Опубликовал:
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
