Год Андропова

Между тем администрация нового Генерального секретаря КПСС вырабатывала новый подход к проблеме отказников. В нём была видна попытка решать проблемы методами, следующими из логики КГБ, родного дома Андропова. Мы столкнулись с этим новым подходом воскресным утром в конце лета 1983 года.

В тот день мы ждали гостей. Никакого особенного мероприятия не намечалось. Случалось, в нашей квартире устраивались и сеансы одновременной игры для отказников и лекции по еврейской истории или религии. В такие дни мы снимали в комнатах двери и использовали их как скамейки, нашу нехитрую мебель переносили из двух комнат в одну.

В тот день ничего подобного не планировалось — обычные гости.

С утра к нам приехал наш приятель Борис Постовский. В годы «перестройки» он станет чрезвычайно успешным тренером сборной СССР. Успеет Борис побывать и тренером сборной США. В то утро Борис приехал посмотреть шахматные книги, которые мы намеревались продать.

Неожиданно раздался звонок в дверь. В наших краях не существовало обычая перед визитом звонить по телефону, поскольку телефона у нас не было. Явились неожиданные посетители — недавно назначенный заместителем председателя Спорткомитета СССР Гаврилин и гэбэшник, представившийся Ивановым. Он бы мог представиться и Петровым. На то она и секретная полиция, чтобы её работники скрывали свои имена.

Постовский укрылся от нежданных гостей на балконе, а мы увели гостей для беседы в детскую комнату.

Заместитель министра — это ранг Гаврилина — был весьма любезен и сообщил, что не в его власти отпустить нас. Но он хочет нормализовать нашу жизнь и устроить нас на работу. Спортсмены нашего уровня, как и мы до подачи документов, получали в СССР «стипендии». Это было государственной тайной, которую все знали, а деньги спортсменам переводились через первый отдел — отдел КГБ, который существовал при всех спортивных обществах. Нам, конечно, Гаврилин предлагал обычную работу. Гэбэшник «Иванов» всю беседу промолчал.

Потом, несмотря на вежливые протесты, я отправился проводить гостей до лифта. Меня удивил дежуривший у лифта милиционер. Постовский, узнав о милиционере, решил немедленно ретироваться. Он был остановлен и допрошен: кто он и откуда. Борис, сославшись на отсутствие с собой документов, выдал себя за члена московской шахматной федерации Трунцевского. Трунцевскому КГБ не был страшен — тот умер за месяц до засады, установленной у нашей квартиры Гаврилиным.

Довольный своей находчивостью, Постовский отправился домой. Но ребята из КГБ не зря получали зарплату. На следующий день после засады Постовскому позвонил работник Спорткомитета полковник КГБ Кулешов. Я не знаю структуры Спорткомитета СССР — был ли там специальный отдел КГБ, или работники сей организации были приписаны к отделам разных видов спорта? Было, наверное, и то, и это. Известно, что Кулешов работал с шахматистами. Он потребовал, чтобы Постовский явился в главное здание КГБ на Лубянке и написал объяснение к событиям предыдущего дня.

Вскоре после бегства из нашей квартиры Постовского, к нашим дверям подвезли телевизионную пушку, и когда стали прибывать ожидавшиеся нами гости, их перед тем как прогнать, фотографировали. Нас же весь тот день не выпускали из квартиры. Как я понимаю, КГБ хотел продемонстрировать нам и свою заботу, и власть. С властью у них, надо сказать, получалось лучше, чем с заботой.

Через несколько дней после описанного домашнего ареста, я отправился к начальнику конторы спортобщества «Локомотив» Рязанской железной дороги, которому поручили меня трудоустроить. Я выяснил тогда, что каждое из многих направлений железных дорог, ведущих к Москве, имело свою контору спортивного общества — немереное количество контор и дармоедов.

Во время «перестройки» все эти спортобщества со всеми конторами упразднят.

Молодой мрачный малый, похоже, не был рад моему визиту. Над креслом в его кабинете висел плакат PLO — Организации Освобождения Палестины — террорист с ружьём. Где он взял этот плакат? Ни до этого, ни после я в Москве плакатов PLO не видел.

Мрачный малый предложил мне работу по проведению производственной гимнастики в различных подразделениях огромного Казанского вокзала. Ругая себя, что тащился к этому поклоннику Арафата через всю Москву, я отправился домой.

У Ани дела сложились лучше. В шахматном клубе при конторе «Локомотива» Московской области ей предложили заниматься любимым делом — учить детей шахматам.

Видимо, в нашем досье хранилась запись, что я в семье представляю злое начало, а Аню, имеющую в паспорте запись «русская», ещё можно «спасти» для советского режима. Им пришлось дожидаться наших демонстраций 1986 года, чтобы увидеть, кто из нас хороший, а кто плохой.

В какой-то момент в конце осени 1983 года КГБ предпринял попытку поссорить нас. Аню пригласили в Центральный шахматный клуб СССР, и его очередной директор, какой-то отставник, сказал, что хочет предложить ей давать сеансы одновременной игры. Сеансы были неплохим заработком, и по этой причине лекционное бюро Центрального шахматного клуба, ведавшее сеансами, было местом коррупции. За возможность давать сеансы нужно было платить взятки.

Аня на сеансы, конечно, согласилась. «Да, тут вам на наш адрес пришло письмо», — сказал Ане отставник, и протянул конверт. В этот момент его кто-то позвал из комнаты. «Подождите, я сейчас вернусь», — сказал директор клуба и вышел. Аня вскрыла конверт и прочла.., что во время недавнего участия в полуфинале первенства СССР я «затеял дешёвый провинциальный роман» и разбил намечавшуюся свадьбу другу автора письма. Аня рассмеялась столь дешёвой провокации и вдруг заметила, что директор уже вернулся и наблюдает за её реакцией. Больше ему сказать Ане было нечего.

Никаких сеансов Аня, конечно, не получила.

Занятную промашку дал КГБ в том же 1983 году. На экспозиции в Центральном выставочном зале художников на Кузнецком мосту, посвящённой Всесоюзной Спартакиаде народов СССР и спорту, красовалась картина «Поединок». На картине была изображена Аня, сражающаяся на огромной шахматной доске с монстрами. С какими монстрами Аня тогда сражалась, было хорошо известно.

Автором картины была чудесный художник Ителла Мастбаум, жена моего друга Феликса Фильцера. Сейчас они живут в Израиле в поселении Долев, рядом с семьёй моей сестры Беллы.

В ту пору наши с Аней имена вымарывались. В вышедшей тогда книге, посвящённой шахматным первенствам Москвы, годы, когда чемпионами становились я — среди мужчин или Аня — среди женщин, просто не упоминались. А портрет на выставке в Центральном зале художников КГБ проморгал.