Следующее моё тесное общение с гэбэшниками произошло осенью того же 1978 года (матч с Дорфманом игрался в начале 1978 года) на шахматной Олимпиаде в Буэнос-Айресе. В команду я попал почти случайно. За женскую команду должна была играть моя жена, Аня Ахшарумова, и нас обоих в Аргентину, как я догадывался, не пустят. Но к Олимпиаде Аня «прилично» забеременела, и меня взяли.
Не существовало ничего более унизительного, чем быть членом большой советской делегации за границей, то есть быть «советским» среди нормальных людей. Я побывал уже к тому моменту в шахматных поездках во многих странах мира. Но обычно моими спутниками были коллеги. Даже на межзональном турнире в Швейцарии в 1976 году большую группу шахматистов разбавляли лишь рациональный полковник юстиции Виктор Батуринский и тихая стукачка, врач Алла Карповна. В Буэнос-Айресе же мы были поровну — десять участников мужской и женской команд в делегации из двадцати человек. Тут был и переводчик, не знавший испанского, и доктор, который на меня «настучит», но только двумя годами позже. Хоть, конечно, «стучал» он и в Аргентине.
Тренер женской команды Котков велел своим подопечным гостиницу не покидать, поскольку «город полон бешеных собак». Так ему было бы легче контролировать шахматистов. Впрочем, в середине Олимпиады проблема тренеров решилась сама собой. У Коткова и у тренера мужской команды Антошина начался коллективный запой, и мы их почти не видели.
В общем, в Буэнос-Айресе я решил: хочу быть нормальным человеком! Хочу ездить на турниры вне зависимости от беременности своей жены и милости Спорткомитета. Не хочу чувствовать постоянный стыд за свою страну. Не хочу, чтобы мой подоходный налог и валюта, которую я должен был сдавать после турниров в Спорткомитет, шли на содержание ГУЛАГа и поддержку террористов по миру. Я решил: возвращаюсь в Москву — и начинаем с женой процесс эмиграции.
Кстати о валюте. В последний мой день в Буэнос-Айресе произошёл странный случай. Организаторы нас в тот день уже не кормили. Я зашёл в банк, чтобы поменять десять долларов, выданных мне в Москве, и потратить полученные песо на знаменитый аргентинский бифштекс.
Купюра, вручённая мной клерку, вызвала у того нешуточный интерес. Он удалился с ней и, вернувшись через некоторое время, объяснил мне, что купюра моя (вроде бы) неплохая. Но на других десятидолларовых купюрах над картинкой американского министерства финансов написано «In God we trust», на моей же — не написано. У меня нашлась другая, религиозная версия десяти долларов. И голодным я не остался. Но до сих пор не пойму: неужели в Скатерном переулке в Москве, где размещался тогда Спорткомитет СССР, рисовали доллары? Трудно поверить, что для меня лично казначейство США отпечатало в одном экземпляре «атеистические» десять долларов.
Сейчас мне трудно сказать, кто из нас определил, что пора уезжать. Я старше Ани на десять лет и, конечно, умудрённее жизнью. Но помню, как однажды Аня мне сказала: «Ты не раз говорил, что в СССР жить не следует. Так когда же мы будем подавать документы на эмиграцию?» Одно дело понимать, другое дело сказать: «Момент пришёл».
Когда я вернулся с Олимпиады, мы заказали приглашение из Израиля от мифических родственников — необходимая в те времена процедура. Первого мая вызов пришел, и пятнадцатого мая 1979 года, в годовщину дня провозглашения независимости Государства Израиль, мы подали документы в ОВИР Ждановского района Москвы с прошением отпустить нас в Израиль. Начался удивительный период жизни — семь лет борьбы за выезд.
Опубликовал:
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
