«Моей сестре Бэлле, верному спутнику на путях обретения свободы». Два года назад мне позвонил известный историк и писатель Юрий Фельштинский. После книги, которую он сделал с Александром Литвиненко, позже отравленным в Лондоне полонием, очевидно, работниками КГБ, Юра стал считаться экспертом по вопросам, связанным с советской «секретной полицией». В ту пору к нему обратился подполковник КГБ Владимир Попов, до иммиграции в Канаду работавший со спортсменами, в первую очередь с шахматистами. Попов предложил написать очерк о работе КГБ в спорте. Обсудив с Фельштинским это предложение, мы с ним решили сделать книгу, в которой о тех же событиях будет рассказано с двух позиций — «гончей и дичи» или, если хотите, история «Тома и Джерри» мышки и кошки, рассказанная каждым в отдельности. Предваряя свои мемуары, должен заметить, что хотел их посвятить одной теме — я и власть. Постепенно вторглись и другие темы…
.jpg)
Гулько — Дорфман. Матч на звание чемпиона СССР. 1978 год
Мой первый контакт с КГБ состоялся, вероятно, ещё до моего рождения. Я родился в начале 1947 года в Германии, и не думаю, что беременность жены офицера советских оккупационных войск осталась не зарегистрированной в анналах КГБ. Наша встреча с «секретной полицией» состоялась летом 1966 года. Причиной этой встречи стало предстоящее пересечение мной государственной границы СССР. Советская сборная отправлялась на Всемирную студенческую олимпиаду в Швецию. Накануне отъезда нас доставили в здание ЦК КПСС на Старой площади. Там с нами побеседовали и велели прочесть инструкцию с грифом «Секретно» о том, как советские граждане должны себя вести в капиталистической стране. Для социалистических стран у них была другая инструкция. Так я «приобщился» к государственной тайне. Впрочем, я наверняка эту секретную инструкцию сразу и нарушил. Вначале на Олимпиаде я потихоньку прочёл книгу незадолго до того заточённого в тюрьму советскими властями Андрея Синявского «Любимов», которую мне дал студент-славист Рэдик Энд, игравший за команду Швеции. А потом я совершил идеологическую диверсию -ввёз в Советский Союз купленный в Стокгольме роман «Доктор Живаго», отпечатанный на тончайшей бумаге в мягком переплёте. Книга Синявского мне показалась посредственной. Куда больше мне понравилась повесть «подельника» Синявского Юлия Даниэля «Говорит Москва», перепечатанная на папиросной бумаге и прочитанная мною уже по возвращении в Москву. Наступали времена самиздата, когда многие читали больше литературы, напечатанной на пишущей машинке, чем отпечатанной в типографии. Странную картину представляли в ту пору книжные магазины в СССР: полки ломились от книг, для чтения непригодных, — идеологическая дребедень и книги «разрешённых» писателей. Со времен той моей первой поездки за границу мои выезды позволяли несколько улучшить круг чтения для меня и для моих друзей. Члены спортивных делегаций, по договору Спорткомитета СССР и таможни, ввиду общих финансовых интересов, обычно не проверялись, что позволяло безбоязненно прятать на дне чемодана неразрешённое чтиво. Как-то осенью 1976 года команда спортобщества «Буревестник» возвращалась с матча Кубка европейских чемпионов из маленького шведского городка Лунд, и мы провели пару часов в Копенгагене. В большом книжном магазине в центре города я спросил продавца: «Где в округе можно купить книги на русском языке?» Датская старушка, рассматривавшая что-то рядом, обернулась ко мне и ехидно посоветовала: «В России». Это была смешная шутка. Что-либо пригодное для чтения в ту пору в Москве можно было получить только от отважных распространителей самиздата, но никак не купить в магазине. В студенческие годы я не раз пересекал государственную границу СССР, отправляясь с командой Московского университета на шахматные матчи в страны социалистического блока. Студенты самого престижного советского вуза раз, а то и два в год, благодаря предприимчивости тренеров шахматной команды Якова Эстрина и Иосифа Ватникова, исполняли мечту любого советского гражданина — прорывались хоть в социалистическую, но заграницу. Работники КГБ благополучно пропускали меня в обе стороны. Конечно, драматичным было не пересечение границы, а утверждение характеристики: «политически грамотен, морально устойчив…» В МГУ, где я сначала учился, а затем работал, этот процесс проходил обычно без проблем. Кроме одного случая. В 1972 году я уже закончил учёбу на факультете психологии и работал на факультете биологии. Шахматная команда МГУ, в те годы довольно сильная, должна была ехать на матчи в ГДР. Я принёс характеристику на подпись секретарю парторганизации отделения (коммунисты биофака были разделены зачем-то на два отделения), научному сотруднику кафедры биохимии Юрченко. Подпись секретаря парторганизации была необходима для выезда за границу даже для беспартийного. Юрченко этот имел несчастье приходиться сыном Николаю Бухарину (от первого брака) и хорошо знал, что может случиться неожиданно с человеком, если тот недостаточно боится. Скажем, если я попрошу политического убежища в ГДР, ему не поздоровится. Поэтому Юрченко боялся «достаточно». Вместо того, чтобы подписать бумажку, сын любимца партии солгал мне: «Приходите завтра к семи — и я подпишу». Назавтра в семь меня отвели в какую-то приёмную и неожиданно ввели в большой зал, набитый коммунистами, решавшими свои коммунистические дела. Шло собрание. — Младший научный сотрудник кафедры физиологии высшей нервной деятельности Борис Гулько собирается ехать с шахматной командой в Германскую Демократическую Республику и просит утвердить его характеристику, — объявил Юрченко. — Есть ли к нему вопросы? — Когда вы последний раз были на комсомольском собрании?- немедленно выскочила какая-то дама некомсомольского возраста… Я был возмущён коварством Юрченко. И играть в их идиотские идеологические игры желания не имел. Но, с другой стороны, спрашивает пожилой человек, и я вежливо ответил: «Число и месяц не помню, но помню, что был четверг». Мне немедленно предложили выйти, а потом Юрченко честно сказал: «Даже не знаю, подписывать ли вам характеристику…» Я посоветовал ему позвонить в партком университета и спросить одного из секретарей Шабанова, что делать. Я бил наверняка. Шабанов с химического факультета был шахматистом, покровительствовал шахматам и знал, что сильная команда МГУ без «первого номера» сразу станет слабой. В ГДР я поехал… Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
