— Дорогие друзья, можно долго перечислять те звания, награды и регалии, которые есть у нашего гостя, но, думаю, что в этом нет необходимости, потому что достаточно просто назвать имя и фамилию — Михаил Шемякин. Миша, добрый вечер.
— Добрый вечер.
— Миша, насколько мне известно, в ваших жилах течет исключительно дворянская кровь, тем не менее это не мешает вашим работам экспонироваться в Тель-Авивском музее современного искусства, и в «Яд ва-Шем».
— Совершенно верно, есть эти работы. Я очень много работаю над темами довольно мрачными, но которые нельзя забывать, — это Холокост — и, конечно, рад, что мои работы там находятся.
— Есть много вопросов. Будем говорить и о творчестве, и о характере Шемякина, если он, конечно, не пошлет подальше, учитывая те слухи, которые ходят о его характере. Миша, говорят, что ваш отец в тринадцать (!) лет получил орден Боевого Красного Знамени. Это правда или это легенда?
— Да, совершенно верно. Один из первых орденов Боевого Красного Знамени — под номером семь и следующий — номер тринадцать. Вообще у него шесть боевых Орденов Красного Знамени. Я думаю, что нашу программу смотрит много людей, которые знают, что такое шесть…. Помнят, вернее, что такое шесть орденов Красного Знамени. По-моему, ни один из маршалов… вряд ли имел столько. И действительно он получил это в тринадцать лет, а в девять лет он сел на коня.
— Переплюнул Гайдара, который в шестнадцать лет полком командовал. А ваш отец уже в тринадцать лет получал боевые награды.
— Он служил под руководством будущего маршала Жукова. В то время он был комбригом. Гражданская война… Отец мой отгрохал две войны. От Жукова он получил эти боевые награды, которые находятся в музее.
— Есть такая замечательная байка, как вы встречаетесь с отцом, и он говорит: «Миша, ты откуда идешь?». Вы отвечаете: «Из сумасшедшего дома». Отец: «Вот мы, Шемякины, какие молодцы — всюду побывали, и там, и там, и там, и в сумасшедшем доме» (близко к тексту цитирую). Это байка от Довлатова или правда?
— Нет. Она немножко более остроумно выглядит. Я не знаю, как ее Довлатов записал, но действительно с отцом мы встретились. И отец спросил меня: «Правда ли, что ты был в сумасшедшем доме?», я сказал: «Да, был». Отец так посмотрел, помотал головой и сказал: «Куда только Шемякиных не забрасывает вообще». И пошел дальше. У меня отец был человек военный, суровый. Я рассказал когда-то это Довлатову, и он как-то по-своему интерпретировал.
— Сумасшедший дом — это какой год?
— 1961 год.
— То есть это тогда уже начали очень молодого художника мордовать?
— В основном занимались молодежью, потому что к людям более пожилого возраста уже применялись другие методы, более суровые. В то время медицинское вмешательство психиатрическое — это было вполне нормально и в основном применялось к молодежи, чтобы можно было молодой характер как бы «подкорректировать».
— Судя по тому, как сложилась дальнейшая судьба всемирно известного Шемякина, цели своей упрятыванием его в психушку те, кто это сделали, не достигли. А в какой-то степени жизненную философию, восприятие действительности, ощущение себя в пространстве удалось им этим изменить или нет? Вы вышли оттуда?.. Ну, вы понимаете, о чем я говорю, Миша.
— Я вышел оттуда больным человеком. Я был в довольно такой страшной больнице. Это спецклиника имени Осипова. Находился я там под наблюдением знаменитого профессора Случевского. Туда были собраны те люди, над которыми в основном производились эксперименты. Поэтому после всех тех уколов и различных медикаментов, которыми там пичкали, меня мама взяла на поруки, потому что она понимала: если я там останусь — а меня посадили на три года — если я там проведу три года, то я уже выйду, конечно, полной развалиной. Через адвокатов она добилась моего освобождения. Я вышел больным человеком. Интуиция мне подсказала, что нужно следовать тому, что наш организм требует — полного освобождения. Я уехал в горы. Жил в Сванетии. И где-то через год я всю эту химию из себя вытравил. Так что, как говорил Случевский, «до скорого, Миша» — у него это не получилось. Я сказал: «Прощайте, профессор». Он мне сказал: «Нет, до свидания, до скорого». Тогда я при маме чуть на него не набросился. Он говорит: «А те, кто у нас побывали, обычно становятся нашими добрыми друзьями».
— Вечными пациентами.
— Именно так.
— Репутация Шемякина, особенно молодого Шемякина, как выпивохи, гуляки, хулигана, драчуна, бабника — это часть имиджа, извините за противное слово, созданного вокруг художника, или это действительно образ жизни, который вы исповедовали?
— Ну, вы знаете, как многие люди искусства расслабляются. А расслаблялся я по-кавказски — бурно и шумно. И что касается женского пола, многое бывало. Но в основном было творчество. А это были те моменты, когда нужно было, как говорят, красиво и элегантно выпустить пар. Пар выпускался. И выпускался с шумом. Но это всем известно. И Высоцкий написал много песен, посвященных или нашему единственному загулу, или моим многочисленным. Ну, и Вилли Токарев много чего написал: «Еще не поздно, еще не рано, мы не уходим из ресторана…» Много посвятил мне песен. Так что, как говорится, шила в мешке не утаишь. Да я и не пытаюсь.
— Все, что вы перечислили, по-моему, это достоинства, а не недостатки.
— Ну как мама говорила: «Молодцу все к лицу». Когда ей говорили: «Ваш сын выпивал, ваш сын шумел, ваш сын безобразничал…», — она всегда отвечала подобными фразами.
— Мама ведь актриса, да?
— Мама у меня актриса и… воин. Мама отсидела в седле два с половиной года в дивизии отца. А когда мне нужно было появиться на свет Б-жий, она была отправлена в Москву. Но прямо с фронта. Мать награждена боевыми медалями, орденами, и вместе с отцом два с половиной года храбро воевала.
— Родители ваши, конечно, уникальные люди… Перейдем с вами к разговору о творчестве, о главном творчестве. Но для меня было, честно говоря, откровением, что в последнее время Шемякин пошел, и очень серьезно, в смежные области своей, казалось бы, привычной работы: театр, кинематограф, даже мультфильмы.
— Да.
— Слышал, что в течение довольно долгого времени вы с Гергиевым вынашивали постановку «Нос» в Мариинке, и вроде бы это ничем не увенчалось?
— Ну если говорить о «Носе», то это … не совсем правильная информация. Мы очень много размышляли и что-то делали для постановки «Любовь к трем апельсинам». Это моя была первая работа в Мариинском театре. И когда я уже половину работы сделал, вдруг рано утром раздался истошный звонок Гергиева, который потребовал, чтобы я «Апельсины» забросил и перешел к «Щелкунчику». Это меня возмутило, потому что, во-первых, я не очень любил этот балет… И клюнул я только на то, что Валерий мне показал свои записи: впервые весь темп Чайковского был восстановлен, и я не узнал практически музыку к данному балету. Это действительно была трагическая симфония. И самое главное — он купил меня тем, что попросил сделать абсолютно новый вариант «Щелкунчика». Два года я делал. И вот скоро уже много лет, как на этот спектакль попасть практически невозможно.
— Увлечение балетом, оно само по себе или во многом объясняется личностью и дружбой с Гергиевым? Если бы не было Гергиева, может быть, Шемякин не уделял бы столько времени этому для него в определенной степени все-таки смежному жанру творчества?
— Да, Валера сыграл большую роль, безусловно. Во-первых, мы с ним весьма дружны. И, во-вторых, именно работая с ним, ты ощущаешь себя ну полновластным как бы хозяином в изобразительном плане. То есть Валерий никогда не дает никаких ненужных советов. Не вмешивается. Если он кого-то приглашает на постановку, он дает, как говорят французы, карт-бланш. И это очень импонирует независимым художникам…
— Возвращаемся к этапам большого пути. В 1971 году вас вышибли из Советского Союза, и вы оказались в Париже. В 1974 году — если ошибаюсь, поправляйте — цикл «Петербургский карнавал», делает вас всемирно известным. Так все хорошо складывалось в Париже, и город такой роденовский, и вообще все так замечательно, почему вдруг Шемякин через десять лет принимает решение перебраться в США?
— Я принял это решение раньше. Когда я в 1976 году впервые приехал в Нью-Йорк, я буквально был ошеломлен этим городом, влюбился в него, понял, что мне как художнику вот на данном этапе необходим именно этот город с его ритмом, с его размахом, и уже в то время я задумал переезд. А когда стал надвигаться Миттеран со своими социалистами, то, как говорится, пуганая ворона куста боится. Когда я услышал, что социалисты рвутся к власти, я просто погрузил свои вещи на корабль и прибыл сюда на постоянное жительство. Ни в одной стране я столько долго не жил, как в Соединенных Штатах.
— Где больше ваших работ находится на сегодняшний день? В Париже, в Нью-Йорке или в Москве?
— Здесь. В Москве очень мало. В Москве — самая большая моя скульптурная композиция. Это благодаря заказу и идее Юрия Лужкова, который однажды меня вызвал и заказал вот этот памятник «Дети — жертвы порока взрослых». Сам перечислил пороки…
— Ну, Юрий Михайлович знает, какие пороки у детей. Но в Питере много ваших работ.
— Мало. Очень мало.
— Знаю, что ваши картины есть и в Метрополитен, и в Русском музее, и в Третьяковке, и в картинных галереях практически всего мира. Я имел в виду скульптуры, установленные в городе. В Нью-Йорке тоже ведь есть ваши работы.
— Да, очень популярная работа. Можно любому шоферу такси показать, сделать такой жест, и он сразу знает, куда ехать.
— Это высокая оценка творчества художника, если любой таксист знает. Нет, я серьезно говорю, потому что это означает, что она уже стала народной. Так вот установленных в городах, скажем, Нью-Йорк и Питер, где больше?
— Да, конечно, в Питере больше.
— К чему веду? Означает ли это, что Шемякин настолько плотно вернулся в Россию, что центр тяжести творчества из Америки уже перенесен туда?
— В общем, да. Потому что когда меня спрашивают: «Как же так, вот вы уехали, вас изгнали, вас травили и прочее, и вдруг вы и встречаетесь с Путиным, и вроде делаете очень много для России?..» Я занимаюсь детьми-колонистами, я занимаюсь детьми-инвалидами. Очень много чего делает наш фонд, потому что создан фонд Шемякина. Кроме того, мы делаем очень много научных выставок. То, чем я занимаюсь, — как бы моя вторая профессия — историк.
— Не хочу называть фамилии, мы с вами знаем замечательных писателей, которые с криком — «Все назад!» — бросились в Россию. Прекрасно себя чувствуют под крылом Лужкова и Путина, и в частных разговорах объясняют это тем, что они должны были вернуться к своим читателям, потому что метрополия русского языка — нравится это кому-то или не нравится — Россия. Когда речь идет о художнике, который работает в совершенно другом жанре искусства, доступный людям во всем мире, понимаемый всеми, любимый всеми, уже достигший очень больших высот, чем же обусловлено вот это возвращение Шемякина? У него должны были быть другие причины, учитывая, что нынешняя власть во многом вышла все-таки, если говорить честно, из той власти, которая Шемякина пыталась угробить.
— Дело в том, что на сегодняшний день моя работа с театром для меня очень важна, очень интересна. Работа с молодежью, необычайно важна, для того чтобы создать действительно интересные школы, группировки художников, скульпторов, историков. Я считаю это своей миссией. Потому что моя востребованность на сегодняшний день в России для меня необычайно важна.
— Я могу сделать вывод, что это объясняется довольно серьезным русским самосознанием вашим? Вы ощущаете себя русским, и, несмотря на то, что вы американец по своему гражданству, корни настолько сильны, что ваша миссия — то, о чем вы говорите, — это Россия? Вне зависимости от того, как вы относитесь к тем процессам, которые сегодня там происходят, вы как русский человек чувствуете себя призванным под эти знамена?
— Безусловно.
— Вы, насколько я знаю, академик Нью-Йоркской академии искусств, вы академик Европейской академии искусств, то есть вы человек мира, но, тем не менее, вот это русское начало, оно в вас превалирует?
— Не только это. Я ведь наполовину русский. Я очень сильно связан с моей малой родиной, родиной отца — Нальчиком. Очень много работаю с молодежью Северного Кавказа. И, учитывая вот эту напряженную, довольно сложную обстановку на сегодняшний день, конечно, я со своей стороны стараюсь сделать все, чтобы не повторялись многие страшные моменты, работаю с университетами, стараюсь представить Западу очень талантливых, очень интересных художников Северного Кавказа. И это тоже моя, очень важная для меня миссия.
Печатается в сокращении
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
