В.Сквирский с летчиком-космонавтом СССР, дважды Героем Советского Союза А.Леоновым. Фото из личного архива
От автора:
— Знакомясь с Вениамином Яковлевичем Сквирским, я сразу же посмотрел на его волосы — вспомнил слова в одной из многочисленных статей о нем: «Почетных званий, должностей, патентов и гениальных идей у него больше, чем волос у среднестатистического индивидуума». Еще одна цитата: «Ученый, изобретатель, литератор и артист в одном лице, он имеет столько наград и почетных званий, что перечислить их полностью не могут даже пухлые тома энциклопедий. Но мало кто знает, что, благодаря его таланту писателя-сатирика, заблистали на эстраде никому не известные артисты Геннадий Хазанов, Илья Олейников и Клара Новикова».
Несколько лет назад Вениамин Сквирский побывал в Израиле. Мы ездили вместе по стране, разговаривали… Некоторые из его историй и рассказов предлагаю читателям. Вениамин Яковлевич протягивает визитки: «Академик, президент петербургской компании «Эко-Атом», «Выдающийся человек ХХ столетия (США)», «Человек года 1999, 2001 гг. (США)», «Вице-президент Санкт-Петербургской инженерной академии», «Первый вице-президент Европейской академии естественных наук, лауреат премии Людвига Нобеля (2007)». Живет Вениамин Сквирский в Германии и в России. В Израиле он впервые. И мы отправляемся с ним в небольшое путешествие по стране. Вертятся колеса машины, вертится лента в диктофоне: воспоминания, рассказы, монологи, написанные для Аркадия Райкина, истории, байки, анекдоты без конца …
Как Райкин искал правду в Москве
— Аркадий Исаакович был единственным в то время человеком, говорившим хоть какую-то правду. Но партийные функционеры, Романов в Ленинграде и Гришин в Москве, его ненавидели. Они старались сделать жизнь артиста невыносимой. Когда запретили наш спектакль «Древо жизни», Аркадий Исаакович решил искать правду в Москве. Приехал на прием в Московское управление культуры, но приняли его так, что у него случился инфаркт. Аркадия Исааковича положили в больницу. Ситуация стала критической. И тут мне в голову пришла авантюрная идея. Я рассказал о ней Райкину, и после долгих колебаний он ее одобрил.
Дело в том, что всем было хорошо известно об очень дружеских отношениях Аркадия Исааковича и венгерского лидера Яноша Кадара. Каждое лето Райкин отдыхал на его даче на озере Балатон… За мной в те времена «присматривал» кагэбэшник по имени Гена. Крутился вокруг да около, что-то постоянно вынюхивал, высматривал. Я обратился к нему: «Вы знаете, Гена, я — порядочный человек, никогда и никого не закладывал. Но в данном случае я не могу промолчать. Если не выпустят его спектакль, Аркадий Райкин намерен сменить гражданство и уехать в Венгрию…» Гена побледнел, задрожал и умчался докладывать куда следует. Через четыре дня спектакль разрешили. Играли его необыкновенно долго — почти шесть лет. А через три года, как я уже говорил, спектакль был выдвинут на соискание Ленинской премии. Первоначально в списке соискателей значились три фамилии: Райкина, Володи Синакевича и моя. Но неожиданно Аркадий Исаакович отправился в столицу, к кинорежиссеру Сергею Герасимову, председателю комиссии по присуждению Ленинской премии, и как бы невзначай, в шутку, спросил: не кажется ли Сергею Аполлинариевичу, что «три еврейские фамилии в одном спектакле могут вызвать негативное отношение у некоторых предвзято настроенных к людям еврейском национальности членов его комиссии?» Сергей Герасимов правильно понял шутку. И мы с Вовой, чистокровным русаком, пролетели мимо премии. Ну да Бог с ней, с премией…Через год после смерти Аркадия Исааковича в театре, который сегодня носит его имя, в честь выдающегося артиста устроили памятный концерт — зал оказался наполовину пуст… Так проходит глория мунди — мирская слава.
— За глорию мунди! — предложил я, и мы выпили.
Так проходит глория мунди
— Павел Васильевич Рудаков — колоритная фигура советской эстрады. Много мы с Володей Синакевичем для него сделали — практически вернули на сцену после развала его знаменитого дуэта с Вениамином Петровичем Нечаевым. Познакомились они после войны на Дальнем Востоке, куда оба — офицеры-фронтовики были переведены. Дуэт получился блестящий. Симпатичный недотепа-простак из народа, «рыжий», рубящий разрешенную цензурой правду-матку, — Рудаков и малоприятный педагог-нравоучитель, весь из себя положительный — Нечаев.
Рудаков прекрасно играл на концертино. Дома у него была огромная коллекция этих редких гармошек. Нечаев подыгрывал ему на гитаре. Частушки, которые они пели хорошо, по тем временам были архиострыми: «А в отдельных гастрономах нет «Отдельной» колбасы…», «Трест построил новый дом — старый рухнул за углом…» Даже Сталин любил Рудакова, а Хрущев в него был просто влюблен.
Жена Рудакова, Клавдия Васильевна, директор дуэта и хороший организатор, выбивала выгодные гастроли, прекрасно все просчитывала и… терпеть не могла Нечаева, не понимая, что именно его неприятный сценический образ играет на обаяшку-правдолюба и делает погоду. Она была низкорослой, крепко сбитой женщиной с круглым веснушчатым лицом, лыжница, чемпион Ленинграда по подледному лову. В загородном доме Клава держала корову и лошадь, вкусно готовила и закрывала глаза на романы мужа. Паша был за ней как за каменной стеной.
— Хлопают только тебе, — гудела Клавдия Васильевна в уши мужа, — а деньги — с ним пополам! И догудела: дуэт развалился. Павел начал менять партнеров. Сборы упали. Рудаков паниковал и материл Клаву. Тогда она нашла нас и привела к Паше. Картина, которую мы увидели с Володей, была более чем печальной. Один Рудаков был абсолютно беспомощен на сцене. Мы предложили ему собрать небольшой коллектив и показать несколько наших миниатюр (монологи он делать не умел), убедили поменять жанр… Спектакль получился, сборы вернулись. С небольшими заменами текста Рудаков играл его еще десять лет. Незадолго до его смерти театр отмечал юбилей. Я тоже участвовал в концерте. За кулисами ко мне подошел Рудаков. Поболтав, я почему-то сказал ему: «Павел Васильевич, а ведь мы с вами неплохо поработали в свое время». Он удивленно посмотрел на меня и спросил: «А разве мы с вами что-то делали вместе, Веня?» Я остолбенел от подобной наглости. Обалдели и стоявшие вокруг актеры: они-то хорошо знали, что Рудаков был спасен и возвращен на сцену нашими с Володей стараниями. Выйдя на сцену юбилейного концерта, Рудаков с партнерами исполнил нашу с Володей миниатюру «Друг».
— Выпьем за друзей, — сказал я. — Лучше за мерзавцев, — предложил Вениамин Яковлевич…
Как украли «Кулинарный техникум»
— Я расскажу историю рождения того самого «студента кулинарного техникума», который сделал звезду из Гены Хазанова, породил в стране десятки авторов — продолжателей создания образа и просто плагиаторов. Но что самое главное — впервые на подмостки советской эстрады легально вышел «еврей-дурак». Когда Хазанова спрашивают, кто автор «Кулинара», он обычно старается обойти этот трудный для него вопрос. Каждый раз он выдавливает из себя что-то невнятное и, как правило, разное. То называет Аркадия Арканова (Штейнбока), то это «неизвестный солдат», то говорит о народном творчестве… Раскрою тайну.
Как-то ребята из Ленинградского политехнического института: Владимир Синакевич, Женя Заруцкий и Арсений Березин пришли на мой «капустник». Мы подружились. А в их «капустнике» был очень симпатичный фельетон о том, как в школу приходят студенты разных вузов, техникумов и агитируют школяров после окончания поступать только к ним. Фельетон пользовался сногсшибательным успехом, и его блестяще исполнял Володя Синакевич.
Спросив разрешение у ребят, я в своем «капустнике» сделал аналогичный фельетон о трех студентах-агитаторах. Одним из них был «студент кулинарного техникума»… Позднее мы с Володей объединили наших «студентов» и оба читали этот текст. Как соавторы мы с Синакевичем с перерывами работали вместе больше двадцати лет. Этот фельетон под названием «Студенты-агитаторы» вошел в спектакль «Чем черт не шутит», который мы написали для артиста Геннадия Дудника.
В 1974 году в подмосковном пансионате Союза композиторов СССР впервые состоялся семинар драматургов эстрады. Вел его замечательный писатель-сатирик, чудесный человек, о котором я уже упоминал, Александр Хазин. В 1946 году он попал в одну «кампанию» с Анной Ахматовой и Михаилом Зощенко, которых клеймил сталинский держиморда Жданов. Хазин остроумно назвал этот семинар «клубком целующихся змей». Каждый день к нам приезжали десятки артистов-разговорников в надежде отхватить свеженький текст прямо из рук авторов. В один из тех дней ко мне подошел худенький длинноносый мальчик и робко сказал, что читает наш с Володей фельетон «Студенты-агитаторы». Я попросил его прочесть, но он ответил: «Стесняюсь в присутствии авторов». За ним, тоже робея, с клубком шерстяных ниток и спицами в руках стояла хорошенькая девочка Злата. Как выяснилось позже, жена худенького мальчика Гены Хазанова. Он попросил у меня еще какой-нибудь текст. Я обещал подумать. Мы расстались. В том же году на Пятом всесоюзном конкурсе артистов эстрады Хазанов занял первое место. Он читал наш фельетон «Студенты-агитаторы». Первое место с ним разделила никому до того времени не известная девочка Клара Новикова. Она читала мой фельетон «Мечты, мечты…». С Новиковой мы проработали вместе несколько замечательных, на редкость плодотворных лет. Клара оказалась очень честным, благодарным человеком, что в актерской среде редкость. В автобиографической книге она посвятила мне, своему первому автору, несколько очень теплых страниц.
…Прошло три года. Хазанов триумфально гастролировал по стране с «Кулинарным техникумом» — единственным персонажем из фельетона «Студенты-агитаторы», который цензура допустила на телевизионный концерт лауреатов конкурса. Концерты шли, слава Хазанова стремительно росла, но наши авторские гонорары росли непропорционально медленно. Однажды кто-то из друзей принес мне пластинку «Кулинара» в исполнении Гены. Автором текста был указан… Аркадий Арканов. Я поехал в ВААП, организацию, защищающую авторские права, и нашел в карточке Арканова полный текст нашего фельетона, зарегистрированного как раз три года назад. Я взял текст, подчеркнул ровно 22 слова, принадлежавшие автору плагиата — эта была простенькая «шапка» к монологу, несколько общих вступительных фраз — и поехал в Москву за правдой. Арканова смутило и расстроило мое появление. Монолог к тому времени был очень известен, да и незаконно полученные гонорары, видать, были велики. Все это могло здорово повредить его репутации. Арканов стал что-то невнятно лепетать, что, мол, это Хазанов ввел его в заблуждение, убедив, что монологи не имеют автора, сложены из студенческих анекдотов и нуждаются только в руке мастера… Обещал вернуть — с удовольствием! — мне и Синакевичу гонорар за проданный Москонцерту текст и даже добавить из своих денег. Клялся, что авторских он получил за эти годы копейки и что, очевидно, Гена как-то изловчился получать большую их часть. Но каким образом этот поганец это делает, он, Арканов, не в курсе…Затем Арканов достал из бумажника 187 рублей из 200 полученных, по его словам, в качестве гонорара, минус 13 рублей за его 22 слова, и мы мирно расстались. Убрать его фамилию как автора текста фельетона можно было только скандальным, судебным путем…
Хазанов перед нами не извинился — уж слишком «велик» был к этому времени. Более того, он начал пачкать наши имена на концертах. Но что поделаешь… Бессовестные гены у Гены не нам, видать, было переделывать. Через несколько лет Лион Измайлов и Семен Альтов продолжили с Хазановым созданный нами образ. Они написали неплохие монологи. Нашего разрешения, разумеется, не спрашивали, а потом на концертах стали называть себя отцами «студента-кулинара». Мы с Володей Синакевичем насчитали двадцать таких отцов.
— Выпьем за настоящих отцов, — предложил я, и мы выпили. — Тогда я расскажу об отце отца «Городка».
Об отце «Городка»
— С популярнейшим, на редкость одаренным человеком, одним из двух отцов программы «Городок» Илюшей Олейниковым (Клявером) — продолжил Вениамин Сквирский, ученый, изобретатель (лауреат премии и медали Людвига Нобеля) писатель-сатирик и артист — я впервые встретился в Кишиневе, когда выступал там с ансамблем «Поющие гитары». Подошел ко мне высокий худющий парень, со скверной дикцией и по-собачьи очень грустными глазами. Не помню, был ли он в то время усатым, но волосы почти лежали на плечах. Разговора в тот раз не получилось. По-настоящему мы познакомились в мой следующий приезд в Кишинев. Меня пригласили написать программу для молдавского танцевального ансамбля «Жок». На верхней губе Илюши уже топорщились солидные усы.
«Чего бы ты хотел, юноша?»— спросил я. «Что-нибудь очень, очень смешное», — промямлил он. «Мне кажется, на твою специфическую внешность прекрасно ляжет мой «Рассказ об Иване-дураке и его драке со Змеем Горынычем». Он как с тебя выписан». — «А что, я так плохо выгляжу? — грустно-обиженно спросил Илюша. — «Что-нибудь смешное, но положительное у вас есть?» — «Смешное, мой друг, само по себе уже положительное. Эту мысль, но чуточку другими словами, высказал великий Ленин. Надеюсь, вы его помните…»
Сошлись мы с Илюшей на моем фельетоне «Кобель», который он блистательно исполнял много лет. Так я стал его первым автором. Об этом Илья не забыл и написал на подаренной мне прелестной автобиографической книге «Жизнь — как песня». О нем и его очень талантливом партнере Стоянове написано много. Мне же хочется рассказать о колоритном папе Ильи.
После того как мы договорились о «Кобеле», меня пригласили на семейный обед и представили папе. Если бы этому богатырю папе Леве приклеить бороду Карла Маркса, то он мог бы без всякого грима исполнять роль Карабаса-Барабаса. А его фантастическая, неповторимая лексика! Она не может выветриться из памяти любого человека, который слышал ее хоть раз!
Об повторить нашу тогдашнюю застольную беседу не может быть и речи! Я постараюсь привести по памяти несколько его фразочек из замечательной книги Ильи… Поймав его с сигаретой, папа четко произнес: «Исчо раз увижу таких вещей — сделаю больно!». Письма Левы с фронта всегда заканчивались словами: «Победу уже ни загорами. Привет с фашистской логовы. Твой муж старший сиржант пятый арудийный нумер Лева». После войны (это долгая история) папу арестовали. Вечером из КПЗ пришла трогательная весточка: «Прашу ни валнаваца. Я в турме. Внезапно схвачен органами правасудия. Срочно жгите продукт. Уничтожайте мебел. Все равно уже нам это ни к чему не дастанеца. Пока исче ваш Лева». Его последнее слова на суде звучало так: «Граждане суди! Если я винен — судите мине беспощадно! По всей строгость наших гуманных законов! Пусть я буду сидеть в турме и работать там на благо нашей великой страна. А если нет — так нет!»
…Папа Клявер встретил меня неласково. Пожал руку, отошел на несколько метров, внимательно оглядел с головы до ног и сурово произнес: «Видал я писарей исчо и покруче и покрупнее. Чем пишете? «Уточкой» или штромкаете на «киндервуде»? Вы его, — он ткнул пальцем в сторону Илюши— в работе бачили?» — «Еще нет». — Так вы его изначально гляньте. Он, когда малым был, хорошо выпендривался, что твой Райкин, а сейчас хужее. По бабам много бегает, засранец». В гостиницу папа доставил меня на своем дико ревущем мотоцикле. Прощаясь, сжав руками-клещами мою руку, Лева Клявер, отец Ильи (Клявера-Олейника), сказал, что я — гарный парень и пришелся ему по сердцу, но профессия у меня говенная, раз приходится писать смешные слова для всяких обормотов, как его сын.
Вот другая история. О другом отце. Замечательном отце, человеке и драматурге.
Осенний марафон Александра Володина
— Я познакомился с Александром Моисеевичем Володиным в Вильнюсе. Это был удивительно скромный, порядочный, доброжелательный и талантливый человек. Другого такого в России я не знаю. Наверное, таким были Андрей Сахаров и Дмитрий Лихачев. Но с ними я не был знаком лично. Пьесы Володина (Лифшица) шли, идут и будут идти на сценах театров еще много-много лет. Ибо сотканы они не из строк на бумаге, а из живых, трепетных нитей его добрейшего сердца. Он был маленького роста, с большим ноздреватым носом и узко поставленными глазами. Он как-то робко, стеснительно в ответ на приветствие протягивал небольшую холодную ладошку. В присутствии красивых женщин оживлялся, в глазах вспыхивал лукавый огонек, узкие плечики распрямлялись. Женщин он обожал, и — удивительно — они боготворили его.
…Однажды рано утром Александр Моисеевич позвонил и попросил помочь перевезти сына к нему домой. Я с радостью согласился. По дороге, а ехать нужно было на другой конец города, мы разговорились. Я, похвалив недавно снятый по его сценарию фильм «Осенний марафон», сказал, что практически каждый мужчина, посмотрев его, скажет, что это фильм о нем… Да и каждая женщина тоже…
— Да, не исключено, — грустно произнес Володин, — но этот фильм, Веничка, обо мне…
Женился он на девушке Фриде из состоятельной еврейской семьи. У них родился ребенок — Саша, почти вундеркинд. Он вырос, стал ученым, уехал в Америку. Дома стало одиноко, пресно и скучно. Александр Моисеевич начал прикладываться к рюмке. У него все эти годы был мучительный роман с машинисткой. Жена узнала и превратила жизнь мужа в стабильный житейский ад. У машинистки родился сын, с которым ее родители, махровые антисемиты, не дали Александру Моисеевичу увидеться даже после скоропостижной смерти дочери. Через несколько лет они тоже умерли. Мальчик остался один…
…И вот мы едем, чтобы забрать десятилетнего сына Александра Моисеевича. Мальчик был кем-то собран. По пути он не произнес ни одного слова… Стояла кладбищенская тишина.
— Веничка, — обратился ко мне Александр Моисеевич, когда мы приехали, — если у вас, конечно, есть немного времени, помогите мне подняться в квартиру и побудьте немного с нами…
Фрида взглянула на обескровленное от ужаса лицо мальчика и, театрально заломив руки над головой, пошла пить валерьянку. Мы оставили вещи мальчика в прихожей, зашли в кабинет Володина, выпили и занюхали рукавами. Мальчик повернулся к нам и тихо, но серьезно спросил: «Папа, можно я буду жить у тебя в кабинете и делать уроки за твоим столом?»
— Конечно, конечно, — как-то очень быстро ответил ему Володин и налил нам еще по сто грамм.
Вошла Фрида. Лицо ее как-то помягчело.
– Надеюсь, — строго спросила она, — ты не предложил ребенку выпить?
– Нет, нет, — ответил Александр Моисеевич виновато, но без прежнего страха в голосе, — он без закуски не пьет.
Фрида не только смирилась с появлением мальчика, но даже, вроде бы, полюбила его. Он, как и его сводный брат, оказался очень способным человеком. А потом старший брат забрал младшего в Америку — жить и учиться в университете.
Вот как окончился «Осенний марафон» Александра Володина.
— Выпьем за интересных людей, — предложил я, и мы выпили.
— Много интересных людей встречал я на эстраде. Почти все они забыты. Например…
Матвей Яковлевич Грин
Мотя Грин был в эстрадном мире одиозной личностью. Биография его достойна отдельного повествования. Он писал положительные, суперпатриотические фельетоны. В тридцатые годы он, «махровый еврей», был корреспондентом самой «Правды». Благодаря такому мощному удостоверению журналиста он был вхож в любое учреждение страны, включая ЦК. Мотя дружил со сценаристом Александром Каплером. Они даже вместе что-то писали. Когда из-за романа с дочерью Сталина Светланой Каплера посадили, Мотя, до этого не знавший предела мощи своей партксивы, по велению своего большого и доброго сердца поехал вызволять друга.
Лагерное начальство его прекрасно встретило и устроило маленький банкет. Пили за Родину, за Сталина, за Лаврентия Павловича… Мотя веселил публику, рассказывал, какой великий человек его друг Каплер. Начальство хохотало от души. Отношения Моти и чекистов стали настолько дружественными, что к банкетному столу вызвали из барака… самого Каплера. В конце банкета растроганный до глубины души теплой встречей друзей начальник лагеря решил не разлучать их… Лет через пять Каплер вышел из заключения, а Мотя все продолжал сидеть. Выйдя на свободу, он… продолжил писать патриотические фельетоны, с которых начинался любой торжественный правительственный концерт, к любой памятно-революционной дате. Матвей умер, и царство ему небесное! Очень хороший был человек.
Неординарным человеком был и Яков Исидорович Киперман — актер, режиссер, работавший под псевдонимом Кипренский. Всем он был хорош, но имел существенный недостаток — длинный язык. Время от времени он ляпал со сцены такое, что ленконцертовскому руководству приходилось долго и нудно объясняться: дескать, Кипренский совсем не то имел в виду, что сказал, и что он «по сути своей патриот и преданный советской власти гражданин».
Последней каплей, доконавшей Ленконцерт и обком партии, стал концерт, который Яша вел в закрытом институте. Зал был набит до отказа. Часть зрителей стояла в коридоре, под портретами членов Политбюро. И Яша не сдержался. Язык взял верх над разумом. «Дорогие мои, — обратился он к зрителям в коридоре, — что же вы там застряли с этими коммунистическими членами? У них своя компания, а у нас своя… Нам делить нечего».
Однажды перед какими-то гастролями местный партийный секретарь по культуре, злобная дама, сказала Яше: «Я слышала — вы привезли халтуру!» Он мгновенно среагировал: «А я слышал — вы с ассенизатором живете!»
Потом Яков Исидорович оправдывался: «Я же не сказал, что она живет с вором и убийцей… А у нас всякий труд почетен. Может, этот ассенизатор — орденоносец и Герой Социалистического Труда». Его простили. Но на следующий же день, представляя во время концерта инструментальный ансамбль, Яша объявил: «У рояля — Вадим Шпаргель, ударник — Михаил Тургель, гитара — Иван Соколов». Сделал паузу и, помучившись секунду, залепил: «Почти русская тройка…».
Яша умер в самом начале горбачевского лихолетья. Увы, Господь не дал ему поиздеваться над властью всласть. Той самой властью, которую до конца жизни боялся мой друг.
Ефим Левинсон
Это был блистательный артист-кукольник. Он вышел в самостоятельное плавание из театра Образцова, и лучшего артиста в его жанре я не знал ни в СССР, ни за рубежом. Фима много лет проработал в паре с кукольником Поликарповым. Их дуэт объездил весь мир — их принимали короли и президенты, приглашали восточные магараджи. Если артист хотя бы раз в жизни с одним-единственным номером выступал в парижском театре «Олимпия», то он автоматически получал контракты на выступления в лучших залах мира.
Левинсон выступал в «Олимпии» несколько раз. Каждый раз по нескольку месяцев — и не с одним номером, а с целой программой. За одно выступление Фима получал на месте, у кассы, полторы тысячи долларов. Они, естественно, переводились во франки. Фиме из этой суммы доставалось 12 долларов. Остальные деньги забирало посольство, куда ночью, пешком (Фима экономил доллар на автобус), через весь Париж, замирая от страха, он относил деньги.
От рождения Фима был человеком не самого смелого десятка. У него была любимая хохмочка: «Товарищ фашист, только не надо меня пытать. Я этого терпеть не могу. Хорошему человеку, да за чашечкой хорошего кофе я все сам подробненько расскажу, и, поверьте, даже гораздо больше того, что знаю». Фима Левинсон клялся мне, что известнейший анекдот: «Товарищ батальонный комиссар, если я погибну в бою — считайте меня коммунистом. А если нет — то нет», придумал он.
Фима корил меня за слишком вызывающие — это его слова — репризы. «Веня, — говорил он, — Венечка, эти суки (слово «суки» он произносил шепотом) все слышат, все знают. Им за нашу кровь платят немалые деньги».
Парадокс, но трусоватый Ефим во время войны за геройский подвиг получил очень почетную солдатскую награду — медаль «За отвагу». Правда, в этом подвиге неизвестно чего было больше — героизма солдата, идиотизма или прямого предательства командования Ленинградского фронта. На Дубровский пятачок — хорошо укрепленный и простреливаемый немцами участок фронта, где уже полегли десятки тысяч наших солдат, против свежей, прекрасно подготовленной немецкой дивизии, в полном составе отправили Ленинградскую школу юнг. Пятнадцати-шестнадцатилетние мальчишки в бушлатах нараспашку, чтобы виднелись тельняшки, бросились в штыковую атаку.
Увидев бегущих на них балтийских моряков, немцы сначала дрогнули, но, разглядев, что это мальчишки, прицельно и хладнокровно расстреляли всех до одного. Впрочем, нет, один мальчик уцелел — герой Фима Левинсон. Немцы не потеряли ни одного солдата…
***
— Вениамин Яковлевич, — сказал я ему после того, как мы выпили за всех, кто не вернулся и вернулся с фронтов той войны, — в 1984 году вы завязали с этим делом — с эстрадой, и вернулись в науку. Я понимаю, что перечислить все ваши изобретения невозможно, но назовите некоторые из них, главные.
Автор более 230 авторских свидетельств и патентов 
— Дело трудное, но попробую. Однако я хотел бы заметить, что, кроме более пятисот фельетонов для эстрады, я написал двадцать одну пьесу для театра, два романа, сборник повестей, воспоминания.
…Еще студентом четвертого курса института я получил золотую медаль ВДНХ за изобретение и разработку приспособления для обработки многогранников на токарных станках. О базовой модели первой отечественной гидродинамической машине для прочистки канализационных сетей, водяных котлов и тушения пожаров я уже рассказывал. Я — автор и разработчик аэрокосмической технологии очистки воды и фильтров для космических станций типа «Мир».
Совместно с КБ «Малахит» по своим патентам я разработал программу и технические проекты создания мирных субмарин: пассажирских на тысячу мест, грузовых, драг для добычи золота и алмазов на морских шельфах. Я создал и внедрил в жизнь программу экологически чистых мясокомбинатов. Мною созданы рабочие образцы и запатентованы магнитроны для обработки нефтепродуктов. Они снижают канцерогенные выбросы автомобильного транспорта на 90 процентов.
Впервые в России я начал оснащать плавательные бассейны серебряно-медными ионаторами с последующим омагничиванием воды вместо обеззараживания ее хлорагентами. Вместе с Б.В.Баллюзеком и Е.В.Давидюком мы создали прибор для терапевтического лечения аденомы простаты и венерических заболеваний… И так далее. Мое имя занесено в двенадцать российских и зарубежных энциклопедий.
— За науку, — предложил я.
— А как же мы за нее выпьем, — сказал Вениамин Яковлевич, — если наши одноразовые стаканчики унёс ветер?!
— На этот случай, — гордо ответил я, — есть израильский патент. Берем перцы, они у нас есть, отрезаем верхушку, очищаем и наливаем. Получаем и стаканчик, и закуску.
— Гениальное изобретение! — воскликнул человек, чье имя занесено в Книгу рекордов Гиннесса как самого разностороннего изобретателя России.
Владимир ХАНЕЛИС, Бат-Ям
isrageo.com
Оцените пост
(голосовало: 11, средняя оценка: 4,27 из 5)
Загрузка...
