О. Генри впервые появился в Нью-Йорке в апреле 1902 года. В тот же день, редакторы Даффи и Холл решили показать ему центр Манхэттена. Город ошеломил и поразил его: «Воздушная железная дорога хрипло грохотала, трамваи гудели и звенели, извозчики ругались, мальчишки-газетчики звонко кричали, колеса оглушительно стучали». Знаменитый калифорниец Джон Стейнбек, тоже не был в восторге от первой встречи с ним: «Это уродливый город, грязный город. Его климат — скандал. Его политика пугает детей. Его уличное движение — безумие. Его конкуренция убийственна. Но есть одна вещь: если вы жили в Нью-Йорке, и он стал вашим домом, ни одно иное место вам не подойдет». Это относится и к О. Генри. Об этом и слова его первого биографа Алфонсо Смита: «Если когда-либо в американской литературе и произошла встреча человека с местом — это, когда О. Генри впервые прошел по улицам Нью-Йорка». Так возьмём же томик его рассказов и прогуляемся вместе с ним по улицам этого великого города.
Фигурирует «Утюг» в ещё одном рассказе писателя — «Квадратура круга», в котором Сэм — главный герой, обуреваемый жаждой осуществления кровной мести, приезжает в Нью-Йорк, чтобы отыскать своего врага Кола, и рассчитаться с ним. Но город поразил его и лишил сил. «Люди вереницей проходили мимо, ужасный шум и грохот оглушили его. Сэм прислонился к острому углу каменного здания. Чужие лица мелькали мимо него тысячами, и ни одно из них не обратилось к нему. Ему казалось, что он уже умер, что он призрак и его никто не видит. И город поразил его сердце тоской одиночества. Кол Гаркнесс, кончив работу и поставив фургон под навес, завернул за острый угол того самого здания, которому смелый замысел архитектора придал форму безопасной бритвы. В толпе спешащих прохожих, всего в трех шагах впереди себя, он увидел последнего кровного врага всех своих родных и близких». Но случилось невероятное: «… на углу Бродвея, Пятой авеню и Двадцать третьей улицы кровные враги из Кемберленда пожали друг другу руки». Порадуемся их примирению, и пройдём поскорее в Мэдисон-сквер. 
В это самое время сюда стремится и герой рассказа О. Генри «Фараон и хорал»: «…Сопи добрался до одной из отдаленных авеню, куда суета и шум почти не долетали, и взял курс на Мэдисон-сквер. Ибо инстинкт, влекущий человека к родному дому, не умирает даже тогда, когда этим домом является скамейка в парке… Прошлой ночью три воскресных газеты, которые он умело распределил — одну под пиджак, другой обернул ноги, третьей закутал колени — не защитили его от холода: он провел на своей скамейке у фонтана очень беспокойную ночь…». Когда-то на этом месте, в болотистой земле, хоронили бедняков. Потом, в начале XIX века, здесь располагался арсенал армии США, а позднее придорожная закусочная — первая остановка въезжавших в Нью-Йорк с севера. Закусочную назвали «Мэдисон-коттедж» в честь четвёртого президента США Джеймса Мэдисона, и с тех пор его имя носят площадь, парк и соседний проспект. В 1859 году закусочную сменил отель «Пятая авеню», снос которого и повлёк за собой организацию парка. С его открытием развернулась застройка (Метлайф-Тауэр во времена О. Генри уже был построен, а Нью-Йорк-Лайф-билдинга ещё не было) и место стало престижным. Именно отсюда брал начало участок Бродвея, названный позднее «Дамской милей», где сконцентрировалось огромное число магазинов с товарами для дам.
Мэдисон-сквер был свидетелем многих исторических событий. С 1876 по 1882 год в парке стоял фрагмент «руки Статуи Свободы» с факелом и призывом к сбору средств на строительство пьедестала будущего памятника. В 1879 году сквер, одним из первых в городе, осветился электрическими лампами. Здесь же, в 1901 году прошёл один из самых необычных гражданских протестов — против платных кресел в парке. А в 1912-м в Мэдисон-сквер-парке зажглась иллюминация первой в Нью-Йорке общественной рождественской ёлки. Есть в нём и несколько интересных памятников и сооружений: Флагшток Вечного огня, посвящённый жертвам Первой мировой войны; памятник адмиралу Дэвиду Глазго Фаррагуту и 21-му президенту США Честеру Алану Артуру. И ещё есть один любопытный памятник — Роско Конклингу, ничем особо не примечательному юристу, политику и сенатору, установленный его семьёй. Так чем же он любопытен? Тем, что его можно было бы назвать «Памятником Скряге». Дело в том, что во время сильной метели 1888 года, он отказался заплатить 50 долларов за проезд таксисту и, отправившись пешком домой так замёрз, что, простудившись, умер спустя пять недель. А наш герой, писатель О. Генри, был совсем другим человеком. Он мог просто так положить нищему в ладонь 20 долларов и на протест того, что это слишком большая сумма, просто махнуть рукой. Он жил рядом и часто любил отдыхать здесь, любуясь парком. «В мягком воздухе и нежном убранстве маленького парка чувствовалось нечто идиллическое; всюду преобладал зеленый цвет, основной цвет первозданных времен — дней сотворения человека и растительности. Тоненькая травка, пробивающаяся между дорожками, отливала медянкой… Лопающиеся древесные почки напоминали что-то смутно знакомое тем, кто изучал ботанику по гарниру к рыбным блюдам сорокапятицентового обеда. Небо над головой было того бледно-аквамаринового оттенка, который салонные поэты рифмуют со словами «тобой», «судьбой» и «родной». Среди всей этой гаммы зелени был только один натуральный, беспримесный зеленый цвет — свежая краска садовых скамеек…». («Попробовали — Убедились»). И усевшись на одной из них, и наблюдая за играми обосновавшихся здесь воробьёв, даже придумал рассказ — «Воробьи с Мэдисон-сквер»: «Молодому человеку в стесненных обстоятельствах, если он приехал в Нью-Йорк, чтобы стать писателем, и притом заранее тщательно изучил поле боя, требуется сделать только одно. Надо прямиком отправиться на Мэдисон-сквер, написать очерк о здешних воробьях и за пятнадцать долларов продать его редакции «Сан».
Именно здесь, в этих старых кварталах Манхэттена обитали герои О. Генри, с которыми он ежедневно сталкивался и общался, и которые затем заселяли страницы его книг. Как признавался он в своём «Кому что нужно»: «Пойду-ка я прогуляюсь один по городу… — Погляжу, не удастся ли откопать что-нибудь новенькое. Стоп! Я, кажется, читал, что в стародавние времена какой-то король, или великан Кардифф, или еще кто-то в этом роде имел привычку расхаживать по улицам, нацепив фальшивую бороду, и заговаривать на восточный манер с людьми, которым он не был представлен… Да, надо будет сегодня же вечером провести эту кардиффскую операцию. Посмотрим, что получится». И листая его книги, мы видим, что же из этого получилось. Ведь ему не нужно было искать место обитания для своих персонажей — они сами рассказывали о себе. Бродяга Мак «… родился в Вест-Сайде, между Тридцатой и Сороковой улицей, номер дома я вам не скажу». («Прагматизм чистейшей воды»). Продавщица Мейзи назначает свидание: «Приходите в семь тридцать на угол Восьмой Авеню и Сорок девятой улицы, я, кстати, там и живу («Грошовой поклонник»). Один ньюйоркец признаётся ему: «Я никогда не был западнее Восьмой авеню. У меня был брат, который умер на Девятой, но я встретил процессию на Восьмой». (Своеобразная гордость). «В один прекрасный день, в дом неподалёку от Абингдон-сквер въехал скрипач Рамонти». («Театр — это мир»), а старик Энтони Рокволл «… выглянул из окна библиотеки в своем особняке на Пятой авеню и ухмыльнулся». («Золото и любовь»).
Леонид РАЕВСКИЙ, журналист, автор путеводителей и гид
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
