ДОБРАЯ СТАРОСТЬ («Хаей Сара»)

Как эмбриологический процесс, предшествующий рождению человека во времени, может соответствовать процессам старения, предшествующим рождению человека в вечности?

Золотая осень?

В недельной главе «Хайей Сара» среди прочего говорится о смерти Авраама: «Вот дни лет жизни Авраама, которые он прожил, – сто семьдесят пять лет. И скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и пресыщенный днями, и приобщен был к народу своему. И похоронили его Ицхак и Ишмаэль, сыновья его, в пещере Махпэла, на поле Эфрона, сына Цохара, Хэйтийца, которая пред Мамрэй» (25:7-9)
Что значит выражение «добрая старость»? Мы привыкли к выражению «счастливое детство», такое в жизни действительно нередко случается, и более того, кажется нам и чем-то естественным, чем-то реально достижимым. Но, как может быть «доброй» старость, когда перед человеком смерть, когда жизненные и творческие силы оставили его, когда наваливаются болезни? Приближение старости обыкновенно не вызывает в людях приливов энтузиазма.
Жизнь старца может сопровождаться заслуженным почетом, как сказано: «Пред сединой вставай и уважай лицо старца, и бойся Бога твоего; Я Господь» (Ваикра 19:32). Может быть, признаком «доброй старости» можно посчитать такой почет?
И то верно, в древние времена старики часто заслуживали особо уважительного к себе отношения, они были на месте. Как люди много повидавшие, много знающие, они порой могли быть просто незаменимы, так как оказывались ценным источником информации, своего рода интернетом, интернетом 25 века (от сотворения мира), когда было сказано: «Вспомни дни древности, помысли о годах всех поколений; спроси отца твоего, и он расскажет тебе, старцев твоих, и они скажут тебе» (Двар 32:1-7).
Однако в наш век, когда старики не успевают осваивать новые приборы и явно отстают от времени, это их естественное предназначение отправляется на свалку истории, а на передний план выступает их невостребованность. Все это дополнительно вызывает ассоциацию старости с сенильностью и распадом, а не с «доброй» и полноценной жизненной фазой.
Раши связывает выражение «добрая старость» со словами: «И похоронили его Ицхак и Ишмаэль». В связи с порядком написания имен Раши заключает: «Отсюда следует, что Ишмаэль раскаялся и уступил первенство Ицхаку. И это есть «добрая старость», о которой говорится относительно Авраама». Иными словами, «доброй» может быть названа старость того человека, которая видит, что его труды приносят плод, а дети продолжают начатое им дело.
Виктор Франкл пишет: «Благодаря необратимости прошлого, которое стало судьбой, как раз и провозглашается человеческая свобода: судьбе следует каждый раз быть стимулом для ответственного деяния. Человеку приходится в жизни каждый раз из всего множества возможностей выбирать одну-единственную и, реализуя ее, помещать в царство прошлого, укрывая, так сказать, в надежное место. Прошедшее «остается» в царстве прошлого, как бы парадоксально это ни звучало, и «остается» не вопреки, а именно благодаря тому, что оно прошло! Ведь мы уже говорили, что реальность прошлого сохраняется в двойном смысле «уничтожения» и «сохранения», и утверждали: происшедшее — это самая «надежная» форма бытия. Преходящи лишь возможности (вспомните о неповторимых ситуационных ценностях и о необратимо преходящей возможности их реализации); то, что сохранено от преходящести, — это сохраненная в прошлом реальность. Мгновение становится вечностью, если удается превратить возможности, которые таит в себе настоящее, в те реальности, которые в прошлом надежно укрыты «навечно». В этом смысл любой реализации».
Таким образом, «доброта» старости обеспечивается не столько удовлетворением текущей жизни, не столько радостью от каких-то специфических старческих удовольствий, сколько сознанием того, что жизнь по большому счету удалась, что и дети и дети детей избрали жизнь.

Образ рождения

Между тем в старости имеется еще один заслуживающий внимания аспект, а именно «пресыщенность (днями)», готовность перейти в иной мир. И тут невольно возникает сопоставление смерти с рождением. Ведь и плод в материнской утробе тоже испытывает «пресыщенность днями».
Как известно, все земное имеет свой небесный прообраз. Как говорит рабби Моше Хаим Луцато: «Один из великих принципов, которыми мы обладаем, гласит, что всему, что есть в нижних мирах, соответствуют наверху трансцендентные силы» (Дерех Гашем 5.2). Но и многое земное, во всяком случае, земное, граничащее с небесным, обнаруживает свои подобия. Во всяком случае между рождением и смертью улавливается сходство, которое помогает понять природу потустороннего мира. Материальное рождение в материальный мир сработано по прообразу «рождения» души в мир вечный. Как некогда человек родился во времени, так он рождается и в вечности.
В самом деле, агония умирающего напоминает родовые схватки; прохождение плода по родовым путям подобно прохождению души через черный тоннель; созерцание душой покинутого ею тела напоминает младенца возле тела матери. Наконец, пришедшую в иной мир душу встречают те же сияющие лица, которые встречали ее некогда при рождении: те же родители, бабушки, тетушки и т.д.
Но что тогда в ряду этих подобий может значить старость? Почему человек в этот период не только не развивается, как развивается плод, но, напротив, сморщивается и отмирает? Не разрушает ли старость весь этот образный ряд? Не работает ли она на обратную идею, на идею вечного небытия? Если земная жизнь завершается распадом и страданиями, то что дает нам надежду на жизнь будущего века?
Каким образом эмбриологический процесс, предшествующий рождению человека во времени, может соответствовать процессам старения, предшествующим рождению человека в вечности? Чем ссохшийся и сморщенный старик может напомнить свежий готовый к долгому развитию плод? Разве старение, этот зловещий процесс, не говорит об обратном — о вечности смерти? О ее торжестве самой по себе? О том, что физическая смерть прообразует смерть абсолютную? Разве старость не несет в себе черты смерти, просматривающиеся в облике человека? Разве старость — это не черная метка природы, не «политкорректная» версия классической черной метки — черепа с костями?
Все станет на свои места, когда мы осознаем, что и рождение связано с «болезнью», связано со страданием («в муках будешь рожать детей»). В этом смысле схваткам роженицы можно уподобить уже сам многолетний процесс старения, а не только краткосрочную агонию перед смертью. Более того, многие замечают, что новорожденные имеют сморщенные старческие лица. Это сходство сохраняется всего несколько дней, но все же слишком явственно, чтобы в нем не усмотреть соответствующий знак.
Наконец, имеется еще одно подобие – размытость сроков: как плод жизнеспособен уже за два, даже за три месяца до рождения, так и старость — внешний признак того, что душа в целом завершила процесс своего становления, что ее потенциалы исчерпаны, что она некоторым образом решила задачу, поставленную рождением в этот мир, что она реализовала порученную ей миссию. Как жизнеспособный плод рождается после 7-9 месяцев беременности, так душа человека отходит после 70-90 лет своей земной жизни.