Голодовка протеста отказников (1981). Супруги-шахматисты Б.Гулько и А.Ахшарумова (Семейный архив)
.
Борис Гулько
С 1979 по 1986 годы мы проживали в СССР странную жизнь. Оказавшись отказниками, перешли в параллельную реальность. И обнаружили в ней людей более интересных, чем в основной.
Познакомился я с четой поэтов Семёном Израилевичем Липкиным и Инной Львовной Лиснянской, по своей воле, а не как я невольно, переселившихся в ту реальность. С.И. был представителем мощной одесской волны, в начале существования СССР создавшей большую часть его культуры. В поэме «Жизнь Переделкинская» С.И. повествует:
Здесь Бабель мне свою «Марию» подарил.
Зимой предсмертной наслаждаясь,
«От уз грамматики, — серьезно говорил, —
В Одессе я освобождаюсь…
Жить С.И. в этой параллельной реальности была не то, чтобы уютно:
Одних влечёт к себе Киприда,
Других мадонны тихий свет,
У этих в сердце тихий бред,
У тех – мужицкая обида,
А я в эпоху геноцида
Неприкасаемый поэт.
Выжить – это тоже трагедия. Твой мир, твои друзья, собеседники – где они? С.И. предощущал иное измерение:
В этой замкнутой, душной чугунности,
Где тоска с воровским улюлю,
Как же вас я в себе расщеплю,
Молодые друзья моей юности?К Яру Бабьему этого вывели,
Тот задушен таежною мглой.
Понимаю, вы стали золой,
Но скажите: вы живы ли, живы ли?
Люди, имевшие и потерявшие, куда более обездолены, чем никогда не имевшие. С.И. горевал:
А как я был богат? Мне Гроссман был как брат
Его душа с моею — сестры.
После ареста властью лучшего русского романа ХХ века «Жизнь и Судьба» Липкин стал одним из двух хранителей потаённых копий, спасших запрещённый текст для мира.
Моё знакомство с произведением Гроссмана удивительно ложилось в русло судьбы романа, можно сказать, стало частным продолжением этой судьбы.
Возвращаясь от писателя Георгия Владимова, общение с которым в те годы тоже стало подарком судьбы, я тащил в сумке несколько одолженных «тамиздатских» книг, как называли изданное за границей, включая «Жизнь и судьбу». В эту же ночь у Владимова, ставшего после высылки в Горький академика Сахарова наиболее заметным в СССР диссидентом, случился обыск. ГБ выгребло весь «тамиздат», и сохранилось только увезённое мной.
В худшие годы Липкину посчастливилось оказаться в относительно безопасной нише, укрытым от гибели одним из советских мифов – «о дружбе народов». Самостоятельно выучив персидский и смежные языки, он перевёл на русский, наряду с «нетленками», как «Поэма о Гильгамеше», «Бхагавадгита» (это из индийской философии), эпосы восточных народов СССР и тамошних классиков.
Порой он это делал под более громким именем «Анна Ахматова». Похоже, у поэтов переводы второстепенных авторов не являются предметом престижа. С.И приобрёл высокие титулы в нескольких советских республиках. Немало времени провёл он в Средней Азии:
Красивый сон про то да се
Поведал нам Жан-Жак Руссо…
Жан-Жак, а снились ли тебе
Селенья за Курган-Тюбе?За проволокой – дикий стан
Самарских высланных крестьян?
Где ни былинки, ни листка
В пустыне долгой, как тоска?..
Где чахли дети мужика
В хозяйстве имени Чека?Там был однажды мой привал.
Я с комендантом выпивал.
С портрета мне грозил Сосо,
И думал я про то да се.
Круг былых знакомств С.И. легендарен: «Ждали мы с Булгаковым как-то трамвай…», или «мне не нравилось, что Бабель грязно говорил о женщинах».
В годы нашего знакомства С.И написал небольшой роман «Декада» о национальной северокавказской республике, воспоминания о Гроссмане, Мандельштаме. Черты их, сохранённые С.И., необычайно интересны.
С.И. вспоминал, как Мандельштам кричал на него, обидно обзывал, когда С.И. пытался обратить внимание его на неточность строки о Пенелопе, жене Одиссея. У Мандельштама: «… не Елена, другая, – как долго она вышивала!» С.И. указал своему другу, что у Гомера Пенелопа вязала. А потом распускала. Но у Гомера Пенелопа вязала только потому, что автор её обязал. А Мандельштам увидел по-иному. Пришлось ей вышивать.
С.И. был одним из кучки людей, которым Мандельштам прочёл стих про «душегуба и мужикоборца». А потом на допросе в НКВД, называя преступных слушателей своего стиха, имя С.И. упустил. С.И. недоумевал: пожалел Мандельштам молодого человека (С.И. было в ту пору 22 года) или попросту забыл о нём?
Меня когда-то поразили первые строки того шедевра:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны…
Я и не представлял тогда, что можно жить по-иному. Не трогают тебя – и слава Богу. А можно, оказывается, чуять свою страну.
* * *
Однажды я навестил Липкиных-Лиснянских на даче в писательском городке в Переделкино. Мне надо было им кое-что передать. Дача была не их, а Вениамина Каверина. С.И. и И.Л. дача не полагалась, поскольку, участвуя в неподцензурном альманахе «Метрополь» (это был крупнейший литературный скандал 1979 года) они, в знак солидарности с двумя молодыми писателями, исключёнными из Союза писателей за участие в альманахе, тоже покинули эту организацию.
Исключение из Союза писателей считалось чрезвычайным событием. В 1958 году, вслед за всесоюзной истерией о «Докторе Живаго», исключили Пастернака. В 1969 году, после тяжёлой борьбы, описанной жертвой в книге «Бодался телёнок с дубом», исключили из Союза Солженицына. За этим последовало исключение Лидии Чуковской.
Но в 1978 году Георгий Владимов неожиданно покинул Союз писателей сам, описав в заявлении эту организацию в терминах шахматной задачи: «Серые начинают и выигрывают». А демарш С.И. и И.Л. уже никакого резонанса в обществе не вызвал. Кроме санкций начальства, разумеется.
В помянутой поэме о Переделкине С.И. иронизировал:
…Из дома творчества привозят нам обед
На имя Инниной подруги,А до нее для нас еду, не трепеща,
Каверин заказал маститый,
Тогда поболее давали нам борща
И ели мы гарнир досыта…Мы делим на двоих то борщ, то суп с лапшой
И с макаронами котлету.
Так радуйся же всей измученной душой
Врачебнодейственному лету!
Переделкино было странным явлением: правительство обеспечивало быт своих писателей, требуя взамен идейной верности. Но получало её не всегда. С.И. и И.Л. как-то устроили нам экскурсию по непокорности писателей. Мы навестили дома уже покинувших наш мир Чуковского, у которого успел пожить до своей высылки Солженицын, и Пастернака.
В последнем я надеялся рассмотреть место, знакомое по одному из прекраснейших русских стихов:
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Но запомнились лишь, на той полке, несколько изданий Кафки по-немецки.
С.И. и И.Л. были парой гармоничной. Он обладал мудростью, а она была человеком интуиции.
Перед моим уходом Инна ошарашила меня тестом: Кто из великой четвёрки (Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Цветаева) мне ближе?
Я смешался. Первый в списке был вершиной духовной свободы. Кто ещё посмел бы создать в стихе юдоль забытых слов?
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
В вербальном мире столь свободных как Мандельштам не было. Может быть, Шагал в мире красок и зримых образов? Для меня в видении мира этих двух гениев видится нечто общее.
Сыну замечательного художника Пастернаку были подвластны переводы чувств в зримый мир, а тот в слова – «и творчество, и чудотворство», как он назвал это, мысленно воображая свои похороны. Поэт мог в ветре услышать окончание страсти:
Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной…
Анна Ахматова в «Реквиеме» оплакала свою несчастную страну с невыразимой скорбью, не имеющей равных:
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.
А Цветаева, наоборот, как никто воспела радость бытия. Нет, я не мог предать никого из них. Я молчал.
Мне был знаком такой тест. Сам я различал предпочитавших Чехова или Достоевского. Почему-то любившие одного недолюбливали другого. И это кое-что говорило о человеке.
* * *
Великие поэты рождаются на Руси в великие времена. Пушкин стал продолжателем Петра I, прорубал вслед за тем «окно в Европу». Не будь Петра, не было бы Пушкина, а был бы ещё один Державин или Жуковский.
Конец старой России был потрясением вселенским. Блок описал своё поколение так:
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
И.Л. не включила Блока в число великих для теста. Он не поднял тяжести своего страшного времени, а в своём последнем стихе «Пушкинскому дому» лишь горько простился со временем уходящим:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!…Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук
Имя Пушкинского Дома
В Академии наук.Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
Не включила в свой список И.Л. и Маяковского. А ведь установка в Москве памятника ему на площади его имени в 1958 году стала одним из триггеров «Оттепели», местом, у которого собиралась для чтения стихов непонятно откуда взявшаяся оппозиционная молодёжь. За какие заслуги Маяковского? Не за патоку же
И жизнь хороша, и жить хорошо.
А в нашей буче, боевой, кипучей и того лучше.
Поэтическим подвигом Маяковского стали, похоже, не стихи, а самоубийство. Цветаева написала: «Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый — поэт встал и человека убил…» Решиться перечеркнуть предательство себя выстрелом – тоже подвиг.
Поэты «оттепели» Евтушенко, Вознесенский с их «Братской ГЭС» и «Уберите Ленина с денег», на Пушкина с Лермонтовым, конечно, не тянули. Так ведь и «оттепель» была достаточно ублюдочной.
Певцами крушения коммунизма в СССР стали реальные певцы – барды Галич, Окуджава, Высоцкий, Ким.
Возможны ли крупные русскоязычные поэты в наше время духовного угасания русскоязычного мира? Вряд ли. На эту тему недавно возник межконтинентальный диалог.
Дмитрий Быков написал от имени «российского гражданского общества» ироничное возражение Джо Байдену, назвавшего Путина убийцей:
Такой подход Злодея не исправит.
В конце концов, у нас особый путь.
Он травит, да. Но он не вас же травит!
Он травит нас. А мы уж как-нибудь…
Быков подписался. Ему отозвалась, об американской жизни, аноним (так надёжнее!), в 5 лет прибывшая туда из Баку:
Всё очень подозрительно похоже
На то, что мы старались позабыть.
По новостям бубнят одно и то же,
Что с детства нам в мозги пытались вбить.
«Мир! Дружба!» «Бей богатых!» «Хлеб голодным!»
«Эпоха радикальных перемен!»
«Искусство, сэр, принадлежит народу»
«Народу нужен культуро-ОТМЕН»…Куда бежать? Где есть еще свобода?
Вы напишите, сразу подрулим…
Ну а пока – Счастливого исхода!
И в будущем году – в Иерусалим!
Если ракеты из Газы не смущают – милости просим. Здесь – замечательное место для стихов. Царь Давид тому подтверждение.
Двухтомник «Поиски смыслов». 136 избранных эссе, написанных с 2015 по 2019 годы.
$30 в США, 100 шекелей в Израиле. Е-мейл для заказа: gmgulko@gmail.com
По этому же е-мейлу можно заказать и другие книги Бориса Гулько
Май 2021
Просто замечательно
Спасибо.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Снова с левой учиться шагать мы должны
Разговорцы глуши для начала
Между строчек корова мычала
Мымы мы немы…
рыбы? рабы?
Директива дирекции —
Разговорцы? Коррекция!