Фото: Wikipedia / Zimin.V.G.
Он был артистом, сценаристом, режиссером и театральным писателем. О таких говорят — человек-оркестр.
В 1956 г. Михаил Ромм снял фильм «Убийство на улице Данте». На главную роль Шарля Тибо утвердил студента Школы-студии МХАТ Михаила Козакова. Когда картина вышла в прокат, молодой актер проснулся знаменитым. Его портреты запестрели на стендах, он улыбался прохожим с громадных киноафиш, его фотографии спрашивали в газетных киосках, у него появились поклонники и поклонницы, о нем писали в газетах и журналах известные критики. Его заметил один из самых известных режиссеров Николай Охлопков и пригласил в свой театр. Присмотревшись, доверил роль Гамлета. Сказать, что его Гамлет покорил «оттепельную» Москву — не сказать ничего: это был успех и Охлопкова, и Козакова — редкостный успех обоих. А потом Козаков ушел к Олегу Ефремову в только-только создававшийся театр «Современник». И играл там в самых лучших спектаклях — «Голый король» Шварца, «Двое на качелях» Гибсона, «Сирано де Бержерак» Ростана. Когда Ефремову предложили возглавить МХАТ, Козаков ушел вслед за ним, но через год перешел в Театр на Малой Бронной к Эфросу. И как когда-то театральная Москва ходила на его спектакли в «Современник», так и продолжала ходить на спектакли с его участием в Театр на Малой Бронной — «Дон-Жуан», «Женитьба», «Месяц в деревне», которые стали его лучшими работами 1970-х и лучшими спектаклями того времени. По признанию самого Козакова, он уходил тогда, когда считал нужным. Уходил, научившись чему-то главному у своих учителей. Которых у него было трое — Охлопков, Ефремов и Эфрос. Артист кино Козаков начался с «Убийства на улице Данте». Артист театра Козаков — с «Гамлета» Шекспира. Козаков-режиссер начался с телевизионного фильма «Безымянная звезда» по одноименной пьесе румынского драматурга Себастьяна. С эстрады он читал стихи Бродского, когда тот был запрещен, а когда стал разрешен — совместно с саксофонистом Игорем Бутманом поставил спектакль-концерт по его поэзии. Он писал сценарии и книги.
«Пламенный революционер» (из воспоминаний)
Однажды зимой, в один из приездов Давида Самойлова в Москву, Юрий Левитанский, Эдуард Графов, Рафик Клейнер, Саша (сын Д.С. от первого брака с О.Л.Фогельсон) и автор этих строк почти все в одно и то же время собрались у него на кухне. Всё было выпито и съедено, хотелось, как всегда по российской привычке, добавить, но никому не хотелось бежать в магазин за водкой. Было довольно холодно, быстро стемнело, бежать после выпивки из теплого застолья в магазин ни у кого не было сил, хотя желание не проходило. Все ждали мессию, и он не преминул явиться… в лице Михаила Козакова.
В кухне раздался звонок. Давид Самойлов подошел к телефону, сказал: «Миша, приезжай, мы все тебя ждем», и буквально минут через двадцать в квартиру в Астраханском переулке вошел раскрасневшийся с мороза Козаков — красивый, ухоженный, в дорогой дубленке и с пакетом в руках. Не успел он раздеться и появиться в кухне с отборнейшей бутылкой дефицитного в те годы армянского коньяка, как Эдик, человек с юмором, работавший в то время фельетонистом «Вечерки», мгновенно привстал и голосом Ленина встретил Мишу в кухонных дверях: «Зд-ррр-авствуйте, дорогой Феликс Эдмундович! Зд-ррр-авствуйте, батенька! Как здоровье? На что жалуетесь?» (до сего времени помню этот раскатистый картаво-гнусавый голос Графова, старательно копировавшего вождя мировой революции). Взрыв смеха раздался на самойловской кухне. Все громко рассмеялись, в том числе и сам Козаков. Смысл шутки всем был понятен: незадолго до этого Миша снялся в героико-патриотическом фильме «Двадцатое декабря» малоизвестного режиссера Григория Никулина, но зато по сценарию известного — если не всему миру, то всему Советскому Союзу — Юлиана Семенова. Историко-приключенческая телевизионная картина в четырех сериях рассказывала о первых чекистах 1917 г., их героических шагах на кровавом поприще, о «карающем мече революции», вознесшемся над головами непокорных, о создании грозной ВЧК, из которой как Феникс (только не из пепла, а из крови убиенных) и произросло будущее ОГПУ–МГБ–КГБ, последовательно и впредь занимавшееся планомерным уничтожением собственного народа, без устали выжигая контрреволюционную интеллигентскую нечисть. Фильм был сделан по всем канонам советского соцреализма: образцовые чекисты с «холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» противостояли негодяям-контрреволюционерам и, несмотря на это (я имею в виду принципы соцреализма), в общем-то соответствовал правде жизни — враги были уничтожены под самый корень. В роли основателя ЧК, одного из близких соратников вождя, Феликса Дзержинского, и снялся Михаил Козаков. И сыграл его так, что герой вызывал некую симпатию даже у продвинутого зрителя, понимавшего, что к чему. Это была одна из граней Мишиного таланта — злодеи, которых он изредка играл, получались у него не такими страшными, как следовало. Из них выпирали козаковские обаяние и интеллигентность. Это просматривалось с самой первой «злодейской» роли — Зуриты из непритязательного фильма режиссеров Владимира Чеботарева и Геннадия Казанского «Человек-амфибия», вышедшего на экраны страны в 1962 г. и имевшего феноменальный успех у такого же непритязательного среднего советского зрителя.
Но позвольте, куда там александробеляевскому разбойнику до основателя, организатора и первого руководителя откровенно бандитской организации! Однако и здесь, видимо, Миша не смог переступить через себя, и Дзержинский получился в фильме режиссера Никулина таким, как получился — холодно-вежливым с врагами революции, готовым принести на ее алтарь любые жертвы, и всё же с долей козаковской интеллигентности и обаяния. Как говорится, от себя не уйдешь…
Но тут подоспела поездка за границу, и ему отказали, не объясняя, как это было принято, причин. Несмотря на то, что это был сам Козаков — одновременно и заслуженный, и народный артист РСФСР. Несмотря на то, что он был лауреатом Государственной премии СССР. Несмотря на то, что он дважды сыграл «пламенного рыцаря революции» Ф.Э.Дзержинского. Но Мишу это не остановило, и он стал добиваться правды в Госкино, где ему тоже толком ничего не объяснили, но намекнули: неплохо бы сыграть пламенного революционера, сыгравшего — извините за каламбур — столь значительную роль в истории страны, еще раз. Например, в запускающемся «Двадцатом декабря». Тогда — в высоком кабинете Госкино показали еще выше, куда-то вверх и чуть вбок, — может, что-то и изменится. Миша понял, что от своего высокопоставленного собеседника ничего больше не добьется, в сердцах чертыхнулся и, возненавидев на всю оставшуюся жизнь «совесть революции», отступил. Ничего не оставалось делать, кроме как пойти на компромисс и сыграть честного и бескомпромиссного, жутко обрыдшего ему «Железного Феликса» в третий раз. Который действительно оказался последним.
Наконец Козаков вытащил коньяк, и все подняли тост за него, и в этом тосте прозвучала такая мысль: не дай Бог пригласят в Америку, так заставят сыграть не то что Дзержинского, а первого Ильича, или, страшно подумать, — самого усатого, ведь тогда уже ничем не отмоешься. На что Миша философски ответил, что он не Максим Штраух и уж вовсе не Михаил Геловани. Все с этим контраргументом согласились и в знак согласия выпили. И повторили еще раз, чтобы закрепить ответ Козакова, одновременно закусывая тем, что принес Миша. А принес он красную икру, севрюгу, маслины и прочие разносолы, которые в ту пору в советской Москве можно было достать только по блату.
Окончание следует
Геннадий ЕВГРАФОВ
«Еврейская панорама», Берлин
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 4,20 из 5)
Загрузка...
