Не уверена, что в это полное эсхатологических ожиданий времечко вы желали бы узнать, чем занимается наша «маленькая, но семья». Да, чего там, конечно, вы именно что желали бы узнать. Делать-то все равно нечего.
А мой незатейливый рассказ отвлечет вас от пугающей COVID-19 статистики. А, возможно, даже где-то и утешит. Ведь оба героя этой истории вплотную подошли к черте, за которой — первая группа риска. «Если эти двое понятых не унывают, сидючи в карантине, так нам ли быть в печали» — подумаете вы.
Итак.
Он работает. С первого дня «самоизоляции» — из дома. Сидит внизу, в комнате за гаражом, когда-то довольно занимательно описанной ею в повести «Жильцы». Повесть была опубликована в питерской «Неве», каковым фактом она редко упускает случай хвастануться. Вот и сейчас не упустила .Сидит он в окружении компов и беспрерывно проводит виртуальные совещания. Невиртуально в этом процессе лишь одно — денежное вознаграждение, с учетом полуфантомного характера деятельности, довольно приличное. «В любые времена и на любой земле» кто-то в семье должен быть главным добытчиком. Случайно так вышло, что доля эта пала на него — факт, провидчески предсказанный когда-то Маяковским:
«…Этот может.
Хватка у него моя.
Но ведь надо
заработать сколько!
Маленькая,
но семья».
Хотя ей, в принципе-то, ничего, ни ювелирки брендовой, ни сверхмодных тряпок, ни полетов на Мальдивы, ни, тем более, дорогой тачки, — ничего этого гламурно престижного не нужно. Свои фасоны и капризы у нее, как у любой женщины, тоже, конечно, имеются. К примеру, она любит одежду молодежного бренда «Free people», которая на ее удачу выпускается в расчете на молодых женщин любых габаритов. Что можно добавить к этому явно неполному портрету? Ну разве что, недавно отказавшись из-за холеры от поездок на городском транспорте, она окончательно пересела на Uber, велосипед или просто «ходит пешком, как Чехов». Однако, все это относится к материальной стороне ее существования. А вот в «Попытке автопортрета», написанной ею в безмятежную докороновирусную пору, невзирая на легкомысленный формат, обнаруживаются куда более существенные детали ее всяческого рода предпочтений.
При этом надо помнить, что персонаж, встающий из этой довольно кокетливой «попытки», нещадно романтизирован и существенно отличается от реального: «Не любит «женские клубы», small talks, туфли-лодочки, обедать дома в выходные… Вызывающе, не по годам одевается. Особенно неприятно поражает открыто демонстрируемая страсть к крупным, недорогим украшениям. Единственный возможный формат разговора — спор. В споре ошарашивает оппонента постоянными отсылками к русской классике, любовь к которой давно вошла у нее в нездоровую стадию одержимости предметом. С двадцати лет страдает активной формой толстовофильства… Родилась в Ленинграде… Сменив прекрасный город своего детства на Сан-Франциско, сделалась одержима темой «Лево-либеральное сознание — как тип душевного расстройства». Длительное проживание в городе, по праву носящего имя Большого Содома, дает ей обильную пищу для размышлений подобного рода, положенных в основу многих ее статей и эссе. В лучших из них ей видится продолжение традиций «страстной публицистики», в истории которой сверкают такие имена, как Герцен и Солженицын. Ее такое соседство ничуть не смущает, так как и с Александром Ивановичем и с Александром Исаевичем она чуть не с отрочества на «ты». Вообще, со скромностью у нее отношения не складываются. Когда ее попрекают ее отсутствием, она дерзко парирует, что «скромность — лучшее достояние посредственности».
«Попитка», она, по известному анекдоту о Сталине, конечно, не «питка», но слишком длинный вышел у нее попыточный разгон. Если сменить описательный формат на перечисляющий, то пойдет короче.
Вот веселый перечень тех милых недостатков, некрупных пороков и мелких недомоганий, которые самым интимным образом сокращают расстояние между героиней «Попытки» и ее литературными кумирами.
Итак, она:
Как Толстой — не выносит собачий лай, с юности навязчиво пытается изменить взгляды людей, если они не совпадают с ее собственными.
Как Герцен — который сказал, «Сплетни — это отдых разговора, его десерт», не прочь посплетничать.
Как Набоков — не переносит феминисток, Достоевского, «громкую музыку», и учение «венского шарлатана».
Как Цветаева — в недружественной среде начинает дерзить и даже грубить, не любит жарить рыбу, а курить — наоборот любит.
Как Ахматова — равнодушна к Чехову, плохо ориентируется на местности даже в родном городе, склонна преувеличивать свое значение в жизни других людей.
Как Корней Чуковский — любит баллады Жуковского, не любит справлять юбилеи, в оценке любого текста не зависит от «магии имени» автора, с ранней молодости страдает бессонницей.
Как Лидия Корнеевна — исповедует «категорический императив Канта», ожидая того же от других, за что уже не раз поплатившись, и еще не раз поплатится.
Как Солженицын — навязчиво учит окружающих жить «не по лжи», любит придумывать новые слова, не любит самолеты, не «употребляет».
Как Довлатов — легко обходится без посещения художественных галерей, не владеет параллельным паркингом, разделяет формулу: «Какое счастье! Я знаю русский алфавит!»
В свободное от рутинных обязанностей время она, путем журнально-газетных публикаций своих невнятных по жанру текстов по обе стороны океана, «делится с миром своими мыслями». Пишет она на самые разнообразные, иногда никому, кроме нее самой, не интересные темы, под диковатыми названиями «Вареная сгущенка и Лев Толстой», «Как на Пушкина крестьяне в «органы» настучали», или, того лучше, «Прочесть «Иосифа» и умереть». «Творчество» привносит много радости в ее собственную жизнь.
А вот то, чем занимается в свободное от работы время он, приносит свет, радость и пользу всему живому. Людям, птицам, цветам. От него больше становится в мире красоты. В зависимости от настроения, он мастерит «чего-нибудь полезного», или возится в «розовом саду» перед домом, или колдует на кухне, чтобы разнообразить ее буднично невыразительную стряпню.
Она, по выражению ее собственной матери, все делает тяп-ляп. А вот на всем, чего касаются его руки, лежит неповторимый отсвет «человека созидающего». Ну, вот, к примеру, ладит он поилку для птиц на заднем дворике. Благородный результат его труда виден сходу. В тот же день дискретно резкие в полете, невесомые, радужной окраски птахи, размером с крупных мух, начинают прилетать на мини-водопой. Довольствуясь лишь брызгами бьющего из поилки фонтанчика, колибри зависают над ним на манер крошечных вертолётиков. Наблюдать за этим — истинное наслаждение. Похоже, что парочка таких пернатых эльфов бездумно вступила «на водах» в романтические отношения, последствием чего стало уютное семейное гнездышко, свитое в это тревожное время у них в саду. Размером оно не превышает дна чашечки детского сервиза. Какими будут беби-колибри, когда вылупятся из яиц величиной с фасолину, страшно даже подумать. Но одно можно сказать с уверенностью: с питьевой водой проблем у них не будет…
А вот местным грызунам, с которыми он ведет непримиримую войну, повезло куда меньше. На сусликов, упорно принимающих корни розовых кустов за халявный перекус, он выставляет капканы, которые смышлёные животные научились ловко избегать. Война идет с переменным успехом, и победителей в ней нет. Она, прожив 30 лет в Сан-Франциско, где безумие и норма давно поменялись местами, небезосновательно опасается, что грядущее убийство грызуна может обернуться если не судебным разбирательством, то солидным штрафом. Но тут он, покровитель всего сущего, следуя благородному инстинкту души, взял сторону беззащитной красоты. Хотя суслики, наверняка, не согласились в душе с его решением. «Кто не хочет понимать, тот должен чувствовать», — смешно выговаривает он им, в очередной раз расставляя ловушки.
Как уже было сказано, иногда он готовит блюда из серии «Праздничный стол». По им же разработанным рецептам. Его выдающиеся кулинарные способности ограничены безумным требованием живущей с ним бок о бок женщины. Оно состоит в параноидальном желании этой особы есть вкусно и вдоволь, теряя при этом в весе. Последнее его достижение в этой области – «овощной наполеон». Коржи, замешанные из отвратительного вида смеси (три вида зеленых овощей, вперемешку с яйцами и гречневой мукой), прокладываются сметанно-овощным соусом. Она подсела на этот эрзац-десерт, когда эпидемия еще не обратилась в пандемию, но худеть – не худеет, из чего делается вывод, что на «продукте» надо сидеть как можно дольше, и в какой-то момент вес так резко пойдет вниз, что для его удержания в безопасных для здоровья пределах придется завтракать круассанами, макая их в горячий шоколад. Последнее – бредовая фантазия, преследующая ее все тридцать лет эмиграции. Она решила, что осуществит ее перед смертью, потребовав в качестве «last meal» не что иное, как тарелку круассанов с чашкой горячего шоколада. Ведь тогда все уже будет можно.
Вообще-то, ему, вместо этих «морковных котлет», ничего не стоит испечь настоящий наполеон, от которого их гости когда-то, еще в Питере, испытывали ощущения, лежавшие буквально за пределами добра и зла. Тогда, в пору их веселой юности, ради этого неслыханного наслаждения никто, включая с недавнего времени помешавшуюся на похудении жену, не боялся прибавить пару-тройку фунтов веса. Но этой весной из-за проклятой холеры гости не прилетают, не приезжают и не приходят, а про жену его вы уже все знаете.
Вернемся, однако, к карантину. Эти двое не протирают проспиртованными салфетками ручки дверей в своем уютном доме и не обрабатывают собственные санитайзерами. Просто в феврале он сказал ей, что по имеющейся бутылочке этого продукта на душу – вполне достаточно, и не надо, типа, пополнять ряды теток, сеющих панику. Она, которая всю жизнь как раз панически боялась превратиться в тетку, кротко промолчала. Когда он очнулся, было уже поздно, так как санитайзеры, временно наделенные человечеством в пандемию свойствами «святой воды», необратимо исчезли с «базы». Так что, они продолжают старомодно мыть руки под краном. С мылом. Резиновые перчатки были у них закуплены задолго до «короны» для приходящей раз в месяц уборщицы. Их (перчаток) много, и, входя в супермаркет, они их озабоченно натягивают, чтобы тут же стянуть. Ведь все равно нос зачешется в ту же секунду. Вместо масок у них – банданы, легко преобразуемые из нашейных платков в эти самые маски.
«Корона» не внесла никаких драматических изменений в ее жизнь, если не считать кудлатой, с конца зимы не стриженой головы и обгрызенных (детская привычка, вернувшаяся в отсутствие маникюрных салонов) ногтей. Да, вот еще фитнес-клуб… Она продолжала добросовестно его посещать до того самого момента, пока не уткнулась в закрытую дверь с объявлением, что заведение закрыто до лучших времен. В основе такой необычайной преданности «физической культуре и спорту» лежала все та же заветная мечта o похудении. На сей раз – при помощи изнурительных тренировок. Тем не менее для этой цели были безошибочно выбраны самые необременительные для мышечной системы тренажеры, но и с их помощью самоистязание проходило безо всякого фанатизма. Скорее, «медленно и печально». Весь отведенный для тренировок час она проводила в телефонных разговорах с подругами, раскиданными у нее по всему миру. Их изумлению не было бы предела, узнай они, что, обсуждая с ними новые диеты и старых знакомых, она не переставала ритмично давить на рычаги тренажеров. Ведь дыхание ее все это время оставалось ровным, как у спящего младенца.
В первые дни карантина и самоизоляции она увлеченно разыскивала примеры этим явлениям в русской литературе. Вечером он, очумевший от бесконечных conference calls, подымался, наконец, наверх и подносил ко рту первую ложку… Вот тут-то она и обрушивала на него результат своих квази- филологических изысканий. От Пушкина с его «Всё, всё, что гибелью грозит..» и до потрясших ее совпадений из «Грипп «Гонгконг-69» Вознесенского: «Целуются затылками. Рты марлей позатыканы. Полгороду народ руки не подаёт. И нет медикаментов. И процедура вся – отмерь четыре метра и дистанцируйся».
Он хочет сказать ей, что устал, что досмотрит детектив, на середине которого вырубился вчера вечером прямо в телевизионной. Хочет сказать, но молчит и безропотно слушает отрывок из «Обломова», с последующими разъяснениями, что «Илья Ильич был истинным гением самоизоляции». Соглашается он и с только что пришедшей ей на ум идеей просмотра фильма «Обломов».
Всю жизнь он пытается приноровиться к ее капризам, причудам, а то и выходкам, и удивляется, что семья – это скучно. С изобретением электронной почты она перманентно находится в личной переписке с какими-то совершенно неведомыми ему людьми, в диапазоне от друзей детства до израильских поселенцев и украинских националистов. Список адресатов время от времени меняется. Его не устает поражать, что она легко находит общие для обсуждения и споров темы и с одними, и с другими, и с третьими, имени которых не знала еще вчера. Она приводит в его дом новых людей, а потом ссорится с ними, а потом опять мирится. Он принимает все.
Но недавно он возроптал…
С недавнего времени на его электронную почту стали лавиной приходить какие-то дикие комментарии, где «пидор гнойный» и «жидовина бородатая» были самыми джентльменскими выражениями. Он провел расследование, по результатам которого ему открылось, что пишут пользователи FB, с которыми она вступает от его имени в этнические разборки. Она, видите ли, «осталась старомодно верна Живому Журналу», а так как антисемиты на карантине необычайно активизировались, она была «просто вынуждена» отвечать им с его аккаунта. Вот этого он ей не спустил и на повышенных децибелах строго настрого категорически запретил впредь…, но пароль не сменил, чем она, в ближайшем же будущем, по-видимому, и воспользуется.
На самом-то деле, он счастлив, когда она страстно чем-то или кем-то («с явными проблесками гениальности», по ее всегдашнему заверению) увлечена, и боится он только одного. Боится тех дней, когда она перестает спать, за ужином угрюмо молчит, и глаза у нее делаются выплаканные, как пустая чернильница. В такие дни она уходит в себя, в их общее горе, и, где-то там, на другом конце дома, одна перебирает горькие свои сокровища: письма, открытки, фотографии, в разное время тогда еще общей их втроем с сыном жизни, посланные ему и полученные от него. Она знает, что случившееся в том роковом апреле, оставило в нем черную не заживающую пробоину, и что с тех пор, он раз и навсегда запретил себе вспоминать о страшной смерти сына и обо всем, что ей предшествовало. Она создана по другому лекалу, и ей нужно снова и снова сдирать швы с этой раны, только бы не дать ей загрубеть, затянуться.
… Он подходит к каминной полке, густо заставленной сувенирами, которые они многие годы привозили из всех своих бесчисленных поездок по миру. Среди них – раскрашенная керамическая фигурка, купленная два года назад в иерусалимской лавке, у чудного старика с детскими глазами. Он и она сидят рука об руку, склонив седые головы друг к другу, свесив с каминной полки смешные ножки в крошечных башмачках. От их неразделяемой спаянности исходит, тем не менее, какое-то вселенское одиночество.
Он заранее знает, что, когда эта керамическая парочка в очередной раз попадется ей на глаза, она дурашливо торжественным голосом произнесет: «За окном, как тогда, огоньки. Милый друг, мы с тобой старики». Произнесет, зная, что это не про них, и никогда не будет про них. И вдруг, в мгновение ока отмотав назад целую жизнь, он зримо, наяву, видит себя и ее, случайно оказавшихся рядом в огромной аудитории, где идет зачет по курсу «Теории электромагнитного поля». Теми своими, молодыми глазами видит ее «безнадежные карие вишни», излучающие сигналы ужаса попеременно с немой мольбой о помощи. Видит, как, сам не понимая, зачем он это делает, пишет, вернее, рисует на клочке бумаги ответы на все три вопроса ее билета. Этот зачет сдавали целым потоком, и спасенную им от неминуемого позора прогульщицу он видел впервые. Она ни разу не появилась на лекциях по этому загадочному предмету, в котором ее пониманию было доступно только слово «поле», желательно, в сочетании с прилагательными «васильковое» или «русское», в крайнем случае – «минное».
Он помнит, что стояла редкая для июня жара, и она была в каком-то желто-синем балдахоне, высоко открывающем ее покрытые ранним питерским загаром руки. В том же нелепом наряде, но плотно облегающем огромный живот, и тоже в июне, но двумя годами позже, он повез ее в роддом…
«Скорей бы кончился этот проклятый карантин», – думает он. – «Можно будет взять весь неистраченный отпуск и свалить куда-нибудь к чертовой матери. Куда угодно, но надолго, на целый месяц, да хоть опять в ту же ее любимую Португалию»…
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
