Хава Штрайхер
Увы, так не хотелось делать этот материал… Мы с Хавой знакомы почти 20 лет, ни одного дурного слова я от неё не слышал. Ни о ком! С папой её, реб Йоной Шварцем, мы до последнего его года «ритуально» отплясывали на Симхат Тора…
Мы беседуем с её мужем Александром Штрайхером, некогда первым редактором «Еврейского Мира». Саша сам только что вернулся с того света после «короны» и второго инфаркта…
Арье Юдасин: Саша, прости, тебе трудно говорить, но Хава заслужила, чтобы люди поучились у неё стойкости, достоинству и доброте. Расскажи о её юности, о том, как вы познакомились.
Александр Штрайхер: Попробую… Родилась Нора (Хавой она стала в Нью-Йорке, привыкла к этому имени лет 10 назад) 16 июля 1950 в Одессе. Была «папиной дочкой», а милосердию, возможно, научилось у мамы, врача скорой помощи. Реб Йона — инженер, коммунист-подпольщик и «румынский офицер» (он учился в Военно-строительной академии) многое передал дочери. В 1940-м он приехал домой на каникулы — тут-то их и «освободили». За несколько месяцев любовь к коммунизму и Советской власти прошла. Эвакуация в Ташкент, как офицера враждебной армии в Красную его не брали. В конце войны Румыния переметнулась — и довелось повоевать, ранен. После отправили в Прибалтику бороться с «лесными братьями», насмотрелся — и после демобилизации осел в Одессе. Его звали в Румынию, в крупную строительную компанию — не поехал, из одежды была только шинель, не хотел позориться. Западное воспитание, очень культурный и образованный, умевший слушать — с ним любили беседовать…
Ю: До последнего дня…
Ш: Он привил дочери чувство собственного достоинства, эстетичность и невероятную любовь к природе. У него было 2 сестры, у каждой по ребёнку — до начала 70-х они всей бригадой летом отправлялись в Закарпатье, в село Виженка, лазили по горам…
Ю: Как Хава стала художницей?
Ш: Она с детства обожала Театр оперетты, хотела стать театральным художником. В 1972 закончила Одесское театрально-художественное училище, которое было тогда центром художественной и культурной жизни Одессы. Весь одесский КВН там крутился, её ближайшая подруга, свидетельница на нашей свадьбе — жена второго капитана одесской команды Юрия Макарова.
Ю: И с чего вдруг вы поженились?
Ш: О, это особенная история. Я женился в 20 и через 2 года развёлся. В 1975 подал на отъезд в Израиль. Родители сказали: «если не женишься, не поедешь, ещё загуляешь» — у них были основания. Знакомая решила устроить встречу с девушкой, такой типично еврейской «хеймише», что мне совершенно не нравилось. Нора «случайно» оказалась поблизости, подруга уговорила её заглянуть на тусовку.
Ю: В 26 ещё не замужем?
Ш: Не встретила человека. К 70-м до Одессы докатилась атмосфера, бывшая в Москве в 60-х. Было время Ильченко и Карцева, Жванецкого, КВН, «южной группы художников», театр, уличные выставки… Вращалась среди интересной публики, работала текстильным дизайнером, очень симпатичная продукция шла. Она и потом ехать никуда не хотела, и тут всё «в масть». Дальше с её слов: «Открывается дверь и входит натуральный одесский сумасшедший — длинные волосы, плешь, фернанделевская улыбка и рубашка в крупную розу». В разговоре оказалось, что не совсем псих. Пока приводили намеченную «жертву», Нора успела взять гитару и спеть пару романсов Новеллы Матвеевой. Шадхен спросила, понравилась ли девушка. «Девушка — нет, а вот на этой Норе я бы женился». 3 месяца я «закрывал счета» и прощался с холостяцкой жизнью, затем шадхен привела меня к Норе и через 2 месяца, в сентябре 77 — свадьба.
Ю: «Медовый год» прошёл в уговорах за отъезд?
Ш: Да. В первый раз мы подали на Израиль в 1978, в 79 получили отказ — и оказались в нём почти на 10 лет. Каждый год, как на работу, подавали на Америку — здесь жила сестра ребе Йоны, каждый вызов стоил ей по 750$. Для меня «отказ» — это были самые счастливые годы!
Ю: А для Норы?
Ш: Её самые счастливые годы начались в Америке, когда она пришла к Б-гу и к религии.
А тогда нас выгнали с работы и мы увидели, что есть мир! Нора стала активно рисовать. Мы жили в малюсенькой квартирке на 1 этаже, окно в окно с винным магазином, на подоконнике алкаши раскладывали аттрибуты — а перед окном Нора рисовала. Когда залётные пьяницы принимались давать советы, алкаши-старожилы их одёргивали: «не трогай, это наш художник!».
Ю: Ну, о своём счастье ты мне рассказывал, чуть не в стихах.
Я попал в «антисистный» круг. Мне раздобывали материал, из которого я лепил руки на верёвочке, в основном с «фигой», обжигал — и днями сидел на чудном дворе за оперным театром, «Пале-Рояле» и продавал по рупь-два. Червонец за день выходил легко, это при зряплате старшего инженера в 160! В Пале-Рояле собирались «леваки» — писатели, поэты, художники… Стукачей навалом, но никого особо не трогали — конец «застоя», времена сравнительно мягкие. Здесь периодически покупались и работы Хавы, гуашевые по 20-30 рэ. 3 года я малярил, учился красить заборы и пить водку — так на месяц выходило по 500!
За углом жил самый, пожалуй, известный сейчас из «левых художников» — Валентин Хрущ, мы постоянно встречались. По понедельникам у нас собиралась толпа антисоветски настроенной молодёжи. Рахманин, Онуфриев, Сычёв, Басанец… сейчас их скупают музеи. Нора там своя, но меня как простого инженера в компанию не взяли бы, зато отказник — это уже белая кость! По окнами иногда стояла машина КГБ, внимательно смотрели, но не трогали. Однажды ввалилась толпа «дружинников», один, гбешного вида, взял со стены «на экспертизу» мою странную картину, где ЗК и эсэсовцы фотографируются на память у ворот лагеря уничтожения. Я от наглости ходил к участковому: «отдайте» и услышал: «идиот, я у тебя её не брал…». Так и осталась у них в коллекции. В августе 83 у нас родился Даник..
Ю: Ныне врач, мой сосед и коллега жены по «Эзре». Расскажи теперь о вашей жизни в Америке.
Ш: Сюда мы в 88-м добирались через Вену и Италию, в Ладисполе впервые столкнулись с раввинами — 2 любавических и 1 нет. В любавической синагоге Нора делала выставку. Рава Кореца ты знаешь, он в Питере был.
Ю: В его школе моя старшенькая начинала «еврейское».
Ш: В Нью-Йорке у нас был подписан договор на квартиру в Бронксе, но что-то не выгорело и «Наяна» сняла нам квартиру в Бруклине на Эм и ист 19, в самом центре религиозного района. Мы впервые увидели религиозную публику.
Ю: Чем жили?
Ш: Нора расписывала яйца, такой «русский бизнес», быстро устроилась дизайнером по тканям и лет 10-11 работала на 7 авеню Манхеттена, в самых элитных компаниях типа «Лиз Клайборн». Я учился на программиста, но работы не получил и на год упал в депрессию, она меня вытащила.
Ю: То есть ты не зря брал журналистский псевдоним «Норин»?
Ш: Выходит, не зря. Её работа кончилась лет 20 назад: всё стало переходить на компьютерную графику, она пыталась учиться, но как-то не вышло, всё оккупировали способные молодые китайцы — и не только пошив, но дизайн тканей уплыл в Китай. С тех пор Хава только рисовала, потом стала учить детей. «Я не делаю из них художников, я хочу научить их видеть, как прекрасен сотворённый мир! И помочь каждому открыть его творческие способности».
Ю: А как вы, богема, угодили в общину рава Бинского?
Ш: Шаг за шагом. Мне рассказали, что рядом в субботу днём выступает интересный «русский» раввин — это был рав Кацин. Я потащил Нору в «Шорашим»… Нас стали «вести» 2 американских семьи, мы годами бывали у них каждую Субботу. Они многое для нас сделали, особенно для Хавы, она очень изменилась. В 89-м Лея Торм устроила нам хупу в своём доме, это была вторая «русская» хупа в городе, вёл её рав Файвел Коэн, присутствовали рош-ешива «Хаим Берлин» рав Шехтер и все «русские раввины», в том числе 2 дня назад прилетевший рав Авраам Бинский — его пригласили замдиректора «Шорашим». Через несколько дней мы с ним столкнулись и стали поддерживать отношения.
В «Шорашим» открылась школа, первый год Даня учился там у рава Будиловского, потом перешёл в ешиву «Хаим Берлин». Тогда было принято, что «русские» учатся в «русских» ешивах, но рав Бинский говорил, что они должны учиться в лучших ешивах! Рав Шехтер Даню проэкзаменовал и принял. А с 9 класса он уже в «Мире».
6 лет мы были в синагоге рава Файвела Коэна, к нам чудно относились, в общине «высокий дух», из 84 семей 22 раввинских, немало выдающихся знатоков Торы. Но всё-таки мы чувствовали себя… как Пятница при Робинзоне, и когда рав Бинский начал создавать «русскую» общину (1994-95), пошли к нему. Общину оформил и недолго побыл её президентом рав Сноу — из второй «нашей» семьи.
В общине Хава занималась буквально всем: собирала деньги, оформляла, организовывала, обзванивала, постоянно звонили ей… Когда при общине возник театр, она была и директором, и режиссёром-постановщиком, и художником… Зал, свет, звук, костюмы, декорации… огромная работа.
Ю: Оставалось время на собственное творчество и выставки?
Ш: Зайди на её сайт (Jewishart.US) — там и её картины, и выставки. Раз или 2 в году у неё бывали выставки в Манхеттене — в Сохо, затем в Челси. Когда возникло «Русское объединение художников» — выставлялась там, в Джуиш центре в Нью-Джерси, в общине… Многие её картины в домах евреев — последние годы она рисовала для них… Она была «идеологическим работником» — не по должности, по призванию.
Ю: Расскажи о её характере.
Ш. Хава никогда не говорила о человеке плохо (это от реб Йоны). Он «ошибся, не понял, имел в виду другое» — но не потому, что плохой человек. Если сама выражалась неточно, отвечала: «но я художник, если бы я могла работать словами, не работала бы кисточкой». Она ужасно любила окружающий мир. Когда мы куда-то ехали, не могли проехать мимо ни одного вида, надо было остановиться и впитать в себя. Очень любила, в отличие от меня, бродить по дикой природе — не городской житель. Все Шаббесы обязательно должен быть полный стол людей. Если я хотел приглашать тех, с кем мне интересно, то она — тех, кому нужен Шаббес. Многих она приводила к иудаизму, этим активно занималась, думала, искала…
Ю: Прости, ты можешь рассказать о её болезни и уходе?
Ш: До 70 ей не хватило 3 с половиной месяцев. Она всегда выглядела намного моложе своих лет… Заболела впервые 8 лет назад — рак груди. Быстро вырезали, лет 5 ничего не было. Года полтора назад появился рак по женской части — была тяжёлая операция, нам казалось, что всё прошло. Она уговорила меня поехать в Израиль (мечтала об этом с нашей последней поездки в 1996 году, денег не было). В 2018 она упала, сломала руку в двух местах, по суду получила деньги. В сентябре 19-го мы гуляли по стране 3 недели. Там бегала, я не знаю, она себя на самом деле себя прекрасно чувствовала или скрывала. А в декабре её забрали в больницу. Когда уже умирала, она за всё время ни разу не пожаловалась. Две её последние фразы: «давай вместе помолимся» и «делай что-нибудь».
Ю: Пусть душа твоей праведной жены покоится в мире!
Ш: Амен.
С Александром Штрайхером беседовал Арье Юдасин
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
