Проигрышная лотерея. О вирусе и терроре

У Ильи Эренбурга в известных мемуарах содержится простой и доходчивый ответ на вопрос, почему и как он уцелел при Сталине.

Бывают времена, заметил выживший, когда судьба человека напоминает лотерею. Правда, современники, помнившие о том, что в течение десятилетий писатель успешно работал советским агентом влияния за рубежами нашей Родины, уличали его в лукавстве. Но по сути Эренбург был прав. Сколько их было, верных слуг режима, представлявших сталинизм с человеческим или нечеловеческим лицом, за границами Большой Зоны и внутри, которые подверглись репрессиям вплоть до высшей меры?! А всесоюзная братская могила «Коммунарки» уравнивала вообще всех, включая видного большевика Бухарина, наркома Ягоду, передовых рабочих, отсталых крестьян, аполитичных врачей, сторожей, цветочниц, буфетчиц.

Это, и вправду, была лотерея. Расстрельная чума косила без разбору, почти не различая арестантов и следователей, затаённых врагов народа и явных его друзей, доносчиков и тех, на кого они стучали. Еженощная паника, запертая в пространствах коммунальных и отдельных квартир, усиливалась под утро, если за окнами громыхал мотор подъехавшей машины. Так примерно лет 80 назад, с такой симптоматикой и такими побочными явлениями, протекала в нашей стране истребительная внебольничная пневмония.

Известно, что всякое сравнение хромает, и эта параллель, возникающая сама собой во дни глобального карантина, — отождествление государственного террора с коронавирусом — тоже отчасти условна. Просто для человека, выросшего в СССР, а я там родился, ходил в школу и университет, читал книжки, изучал историю родного края во всех ее подзапретных леденящих подробностях, подобного типа аналогии вполне естественны. В них нет, как сказано по иному поводу, ни преднамеренности, ни случайности, в них есть неизбежность.

Вот это тоскливое ожидание смерти или как минимум крупных неприятностей — чувство, объединявшее десятки миллионов людей в коммунистической России и скрепляющее ныне миллиарды по всему свету. Вот эти безвинные жертвы — что в тюрьмах, что в больничных палатах. Имеются и другие параллели. От помеченных печатью рока советских граждан их знакомые на улицах шарахались как от зачумлённых. В мире, охваченном пандемией, рекомендовано друг от друга держаться подальше, и улицы пустынны.

Всё больше склоняешься к фатализму, понимая, что судьба твоя определяется без тебя. Впрочем, это касается лишь тех городов, где начальство принудило население к самоизоляции. Там, где живу, сохраняется баланс между страхом заболевания и страхом экономического развала, и каждый совершает личный выбор, выходя на улицу исключительно за продуктами или весело проводя часы на свежем воздухе, толкаясь в центре, гуляя до поздней ночи. Впрочем, магазинные полки и стены в Мюнхене заметно поредели, туалетную бумагу народ скупает в товарных количествах, и это опять заставляет припомнить «совок» — но в его обычном состоянии. В состоянии острого дефицита на любые товары. В любые времена.

Короче, лотерея. С первого дня эпидемии, когда в наших европах еще принято было считать, что мору подвержены только китайцы, только азиаты, только старики. И это психологически сближало нас теперешних с ними тогдашними: мол, а меня-то за что? Однако вскоре открылось, что коронавирусная уравниловка не щадит никого, и никто не даст нам избавленья и гарантий, что убережёмся. Ни старым, ни малым, ни белым, ни чёрным, ни друзьям степей, ни скифам с раскосыми и жадными очами.

Потому всё больше склоняешься к фатализму, понимая, что судьба твоя определяется без тебя. Что времена не выбирают. Что воздушно-капельная зараза управляется с человечеством не хуже «чёрного воронка» или там полпотовских водоемов с крокодилами. Разница лишь в том, что смерть на расстрельном полигоне рукотворна, она изобретена людьми для людей, а COVID-19 хрен знает, откуда берется. Эта разница, пожалуй, принципиальная, но погибшим от того не легче.

Тем не менее и распоследнему фаталисту ясно, что имеются некие правила, которые нет, не являются залогом выживания при холере или при Сталине, но несколько увеличивают шансы на то, что умрешь своей смертью. Допустим, в эпоху Гуталина (прозвище Сталина. Ред.) Эренбургом быть лучше, чем Мандельштамом. Молчать лучше, чем болтать. Соблюдать элементарную гигиену, то есть осторожность в разговорах, лучше, чем раскрывать душу встречному и поперечному (и надо бы прибавить, что стучать лучше, чем рассказывать антисоветские анекдоты, и это даже, будь она проклята, правда, но ее лучше в скобках).

Ну, а сегодня мыть руки полезней, чем не мыть. Да, и не пожимать их полезней, чем пожимать. Больше скажу, вслед за известным автором: уклоняться от объятий полезней, чем обнимать, ласкать и лелеять. Сидеть дома полезней, чем болтаться по барам. Охранной грамоты за это не получишь, зато если и заразишься и помрёшь, то с гордо поднятой головой и чувством выполненного долга. Дескать, сделал, что мог, а вы выздоравливайте, товарищи. Потом расскажете, какой она стала, Россия без Путина.

А это, согласитесь, серьезный довод в пользу того, чтобы не болеть или выздоравливать, будучи русскоязычным гражданином со стойкими демократическими убеждениями. К слову, и Эренбург, как позже выяснилось, выжил не просто так, но для того, чтобы написать свою замечательную книгу. Про людей, замкнутых во времени оптовых смертей. Годы, проведенные, как в каталажке, внутри советского ХХ века. Жизнь, в ходе которой ему выпал счастливый билет, а другим не выпал, и он даровал им чудо воскрешения в подцензурных главах этой книги. В чём заключался чрезвычайно важный урок для читателей, выживавших одновременно с мемуаристом, и для потомков. Из воспоминаний непреложно следовало, что чума рассеивается, людоеды дохнут, род людской бессмертен, но блаженны те, кому не приходится участвовать в той лотерее, о которой он упомянул.

Илья Мильштейн

svoboda.org