Сергей Довлатов

Виктория Токарева размышляет, почему чем ниже падает художник, тем выше он может взлететь

— Вы как-то сказали, что учились писать в том числе и у Довлатова. Но что такого он умел в литературе, чего не умеет Виктория Токарева? Ведь вы не хуже пишете…

— У него есть рассказы, которые ошеломляют. Мои рассказы меня не ошеломляют, я их и не читаю. В прозе Довлатова меня потрясает сочетание искренности и таланта. Он о себе никогда не писал с пафосом, но следовал пушкинским строчкам: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…»

Довлатов именно любезен народу. И он пробуждает чувства добрые к своему герою, а его герой — алкоголик, чего автор не скрывает. Не говорит этого слова, но пишет-то о себе, а сам он пил напропалую. В одном рассказе описывает, как его избили на стоянке такси: повалили и ударили ботинком в глаз, появился огромный синяк. Знакомый спрашивает Довлатова: «Ты что, валялся на панели?» А он: «Почему бы и нет?» Просто прелесть! Самоирония и есть «добрые чувства». Догадываюсь, откуда этот очаровательный юмор. Довлатов — полукровка, еврей и армянин. Сочетание кровей даёт флюид, оттенок, не свойственный чисто русской прозе. Это тоже обаятельно выглядит.

— Вы с ним пересекались?

— Нет, я жила в Москве, он по большей части в Ленинграде. Я иногда туда ездила. Но откуда же я знала, что существует Довлатов? Никто не знал за пределами его круга. Мне Георгий Данелия однажды рассказывал, что сидел в московском ресторане и за соседним столиком собралась компания. Один мужик был высокий, такой, как утюг. В ресторане началась какая-то драка, Данелия подбежал к дерущимся, от того столика тоже поспешил человек и спросил: «Хотите, я друга позову? Он боксёр». Обошлось. Данелия узнал, что это был Довлатов. Никто тогда не слышал о таком писателе. Он жил себе в Ленинграде, в Эстонии, встречался со своими приятелями, они выпивали. Его очень любила только мама, которую он постоянно упоминает в своих произведениях, не с восторгом, а всегда иронически, несмотря на огромную любовь. Как очаровательно сын её вышучивает! Например, к нему пришла девушка, а мама заорала: «Попробуйте только съесть мою халву!» Довлатов пишет, что она следила даже за его друзьями, приходившими к ним в гости, моют они руки после туалета или нет: прислушивалась к сливу бачка, потом к шуму воды из-под крана.

Довлатов большим успехом пользовался у женщин, он же был красавец, у него лицо прекрасное. Он говорил, что оно «с фальшивым неаполитанским оттенком», но это неправда: принижал себя.

— Вы могли бы дружить с Довлатовым или влюбиться в него?

— Понимаете ли, я в молодости была привлекательная, он ко мне тут же бы полез, я бы тут же сдалась. Через неделю он бы меня бросил, я бы его возненавидела — вот и вся дружба. Довлатов же не сосредотачивался на своих отношениях с женщинами. Безумно любил дочь Катю и с женой Леной жил, скорее всего, потому, что держала дочь.

Жить я с таким мужчиной вряд ли смогла бы, он же был человек пьющий, как Данелия, поэтому я знаю, что это такое. Мне Данелия недавно по телефону сказал: «Вика, у тебя всё в жизни сбылось». — «Кроме того, что ты на мне не женился». И он ответил: «Если бы ты была со мной, у тебя не было бы всего остального». Наверное, он прав. Да, алкоголик испытывает какие-то запредельные ощущения, он бывает там, где я никогда не бывала. Но мне туда и не надо.

— Зачем большому таланту пить?

— Во-первых, алкоголизм — болезнь, неизлечимая. «Зачем он пил?» — вопрос нас с вами, дилетантов. Во-вторых, в пьянстве виновата патология одарённости. Чувства зашкаливают, гений всё воспринимает острее.

— Может, Довлатов с трудом выносил своё обострённое восприятие действительности? У него есть фраза: «Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду». Но правда не всегда выносима, вот он и отвлекался разными способами…

— Сколько бы ты ни узнал за свою жизнь, в старости всё забудешь, потому что мозги с возрастом портятся. Жестокость природы в том, что она, использовав, измочалив человека, превращает его в чучело гороховое и, в конце концов, зарывает в землю или сжигает. Вот правда, жестокая. Остальное по сравнению с ней — счастье. Потому что это жизнь, театр Б-жий.

— И потому Довлатов всё в ней принимает? В «Зоне» он описывает, как интеллигентный юноша на срочной службе вслед за другими парнями переспал на грязных ватниках с проституткой. И вздохнул полной грудью, и увидел мир по-другому. Выдуман этот случай Довлатовым или произошёл на самом деле, но откуда такое самоощущение героя?

— Бродский, который дружил с Довлатовым, писал о нём после службы: «Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде». Он работал в вохре, охранял зеков, это была катастрофа, но именно оттуда он возвратился другим человеком. Правда эта история с проституткой или нет, но в ней концентрация той боли, которую переживал сам Довлатов. У Ахматовой есть строчки: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…». Вот и у Довлатова: он так низко упал в пропасть, что его потянуло вверх, в небо. Глубина падения превратилась в творческое озарение. Произошло его подключение в розетку, и в нём проснулся писатель.

— Довлатов, может, потому всех и оправдывает, что никто не знает, из какого сора что получится. У него все, несмотря ни на что, хорошие и всех жалко.

— Ну, он не всех оправдывает. Помните главного редактора в его сборнике «Компромисс», которому он зашивал кальсоны? Довлатов не позволял себе обидных слов, но над людьми, которых он не уважает, слегка издевается. Интонация, с которой он их описывает, — это лёгкое презрение. Да он почти над каждым подшучивает. В его рассказе «Мой старший брат» он приехал к двоюродному брату на зону, и тот: «На тебе отвратительные брюки». И потом: «Еврей говорит: «Задница — лицо человека!» А теперь посмотри на свою… Какие-то складки…» На что герой думает: «Мне показалось, что для рецидивиста он ведёт себя слишком требовательно…» Он подтрунивает над братом, но всё равно обожает его.

— И над собой Довлатов иронизирует постоянно. «…Слухи о моём интеллектуальном бессилии носят подозрительно упорный характер». Он откровенно называл, в чём его упрекают, в банальности, к примеру. Но Довлатов выбрал верную стратегию: писал о себе честно, не боялся подставляться. Действительно, если раскрываешь человека на его последнюю глубину, то и сам должен обнажаться. Иначе не поверят.

— Знаете, я не люблю ходить на встречи с писателями: зачем слушать писателя, когда можно читать его книгу? Но если бы Довлатов был сейчас жив, я бы пошла на встречу с ним и слушала каждое его слово. Потому что он не лжет. У него был безукоризненный вкус. Конечно, он многое придумывал, видимо, какие-то границы переступал. Мог сочинять как в поговорке: ради красного словца не пожалеет и отца. На него обижались, написанному им участники событий удивлялись. Вот Ася Пекуровская, первая жена Довлатова, выдвинула ему в своей книге об их отношениях какие-то возражения. Но у Довлатова была задача не фотографию сделать, а передать чувство, и он его передал: Пекуровская в его описании прекрасна. И на все претензии — то было не так, другое — хочется сказать: никому эти детали не интересны. Довлатов — творец, он выдумал свой храм.

— Верно. При всей потрясающей убедительности того, что Довлатов рассказывает, он совершенно не был реалистом. Он же писал: «Художник… создаёт искусственную жизнь, дополняя ею пошлую реальность. Он творит искусственный мир, в котором благородство, честность, сострадание являются нормой». Но дальше у него что? «Результаты этой деятельности заведомо трагичны. Чем плодотворнее усилия художника, тем ощутимее разрыв мечты с действительностью…»

— Это лермонтовский комплекс. Разлад мечты с действительностью. Довлатов был не подарок в бытовом смысле. Но это был глубокий, интересный и абсолютно порядочный человек. Падший принц.

— Как вы думаете, то, что он падший принц, Довлатов чувствовал?

— В повести «Заповедник» он описывает, как жена приехала к нему поговорить насчёт отъезда за границу. Довлатов жил в Пушкинском заповеднике в сарае у какого-то алкаша, зарабатывал экскурсиями копейки, «пребывал на грани душевного расстройства». Жена-парикмахерша говорит: «Мне надоело. Надоело стоять в очередях за всякой дрянью. Надоело ходить в рваных чулках. Надоело радоваться говяжьим сарделькам…» Уезжать он отказывался, жена напоминала, что его не печатают, кому здесь нужны его рассказы?

«— Всем. Просто сейчас люди об этом не догадываются.

— Так будет всегда.

— Ошибаешься».

Довлатов верил в себя. И потом, у него, как у всех людей с юмором, всё было хорошо. Даже когда он после того как рассыпали набор его книги, подумывал о самоубийстве.

— В Америку он всё-таки уехал, и чем была для него эта новая жизнь?

— Всякая эмиграция, на мой взгляд, — драма. Но Довлатову тот переезд был необходим. Уехала жена и увезла дочку, его, как он сам писал, отовсюду выгнали, он всё больше пил, попал в тюрьму. У него под ногой не осталось тверди, а было болото алкогольное и неудачи литературные. Он бы спился. А в Нью-Йорке Довлатов печатался в «Нью-Йоркере», и это было круто, возглавлял газету «Новый американец». Он купил дачу, и, что было ему совершенно не свойственно прежде, в нём проснулся собственник. Конечно, то, что Довлатов писал в Америке, очаровательно, но это копирка его рассказов, созданных в России. Потому что его питательная среда осталась в России. Он от эмиграции получил преимуществ больше, чем утрат.

— Всё это так хорошо понятно! Счастье — когда ни с кого не надо требовать жертв, никого не надо мучить. Всякий человек — хрупок. Наверное, у Довлатова всё и подсвечено жалостью к человеку, потому что он смертен?

— У Довлатова есть рассказ о том, как его герой по заданию редакции ездил в колхоз. Там между журналистом и фотографом Жбанковым происходит такой диалог:

«— А ты счастливый?

— Я-то? Да я хоть сейчас в петлю. Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться…

— Что же делать?

— Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя…»

Думаю, про то, что смерть — «такая боль, что и перенести нельзя», это мысли самого Довлатова. Но он ушёл в сорок девять лет, для мужчины это расцвет. Поэтому вряд ли успел так уж глубоко задуматься о том, что такое смерть. Он умер в доме своей возлюбленной, которую, я в этом почти уверена, описал в «Иностранке». Пришёл к ней, был «зашит», но не выдержал и выпил. Стало плохо с сердцем, повезли в больницу, а у него не было страховки, и его не приняли — они же не знали, что это Довлатов, для них он был просто человеком, не имеющим страховки. Его отправили в другую больницу, и он скончался в машине «скорой». Это такой ужас! Если совместить его жизнь, его талант, его энергию и такую смерть — караул!

Но после смерти Довлатов получил ошеломительную славу! Мне очень обидно, что он не присутствовал при ней: это то, о чём он мечтал. Как он хотел признания! По большому счёту, только о нём и мечтал. Потому что писателю необходима обратная связь: он посылает свой месседж и хочет получить отклик, иначе хиреет. У Довлатова не было этого отклика, и он пил, усугубляя своё состояние. И вот он отклика «дождался», хоть посмертно. И уже много лет Довлатов украшает жизнь огромной армии культурных людей. Тем, кто читает его, как будто протирают глаза от пыли, и люди ярче начинают видеть мир. Он оставил нам свою душу, он нас порадовал, сделал богаче по впечатлениям.

Мне Довлатов просто необходим. Книги, которые лежат у меня на тумбочке возле кровати, — несколько томов Чехова и том Довлатова. Я его постоянно перечитываю, и мне он всегда интересен, потому что я черпаю в нём энергию правды, добра и глубокой искренности. Его проза открывает во мне такие пласты, которые рвутся к жизни!

— Но у Довлатова есть и печальные вещи. Он проговаривается о такой правде, которую знать страшновато. Вот глава в «Наших» о его отце. Он то актёром был, то для эстрады сочинял, бездарно, «был поставщиком каламбуров и шуток». Но одна фраза, по-моему, просто опрокидывает читателя. Отец всю жизнь втайне писал лирические стихи. «Через двадцать лет я их прочёл». Читатель вправе думать, что хоть эти тайные стихи искупают прочую творческую бездарность отца. И что же? «К сожалению, они мне не понравились». Получается, человек жизнь прожил не пойми как?

— Почему?! Он был предтечей. А настоящие литературные способности развились у его сына. Благодаря отцовским генам Довлатов стал писателем. А отец… Да, он был бездарен, но таких много. Обделённые талантом о том не знают, поэтому живут хорошо, вешают тем, кто не понимает, лапшу на уши, и люди восхищаются: «Ах, какой интересный!» У них женщины, которые считают их гениальными, у них часто материальный достаток. Это я не про отца Довлатова, но его жизнь была гораздо благополучнее, чем жизнь Серёжи.

— Получается, что и бездарность — ерунда. Грустить можно лишь о том, что человек умирает, всё остальное — поправимо.

— Даже в том, что Довлатов рано умер, есть своя закономерность. Есть она и в том, что Пушкин погиб в тридцать семь лет. Не представляю себе старого Пушкина. И Лермонтов к своим двадцати семи годам всё успел. К Довлатову тоже обычные мерки применять нельзя. Он написал главное. Он просверкал как фейерверк. Взлетела ракета в небо и рассыпалась великолепным огненным цветком. Разве этого мало?

Беседовала Ирина КРАВЧЕНКО

http://story.ru