Последний настоящий ветеран Отечественной войны 1941–45 годов
Сегодня исполнилось бы 93 года Иону Дегену
Марк Аврутин
Мы, дети войны, уже стали стариками. Какие могут быть ветераны? По-настоящему воевавших, не в штабах, а с оружием в руках ходивших в атаку, практически не осталось.
Теперь молодые пишут о настоящих ветеранах:
«Настоящий ветеран всегда был скуп на слова. Старался не вспоминать и не рассказывать о том, что пережил. Не любил эти праздники… Он избегал салютов и маршей, не считал себя героем, не возносился и не ждал никаких почестей. Настоящий ветеран хотел лишь забыть то, что забыть человеку невозможно. Хотел не помнить то, что въелось в память и терзало, рвало на части».
Да, сколько они их видели, настоящих-то ветеранов, чтобы делать такие выводы?
«Настоящий ветеран ненавидел правду той войны. Он не мнил себя освободителем, не гордился подвигами. Лишь равнодушно отмечал про себя, что остался, каким-то образом, жив. А его товарищи нет. Настоящий ветеран прекрасно знал, что в атаку бежали с отборной бранью. Так было меньше страшно. Сталина ненавидели и боялись. В окопах не молились. Не до молитв, когда вокруг кровь, грязь, разрывающиеся снаряды, оторванные конечности».
В атаку гнали 18-20 — летних. Что они знали и понимали о Сталине? И перед началом атаки молились, хотя большинство из них не знало ни одной молитвы. «Господи, спаси и пронеси» — всё, на что хватало их фантазии.
«Настоящий ветеран был с подорванным здоровьем. Редко доживал до старости. С разрушенной психикой. С глубокой травмой до могилы, которая становилась ему облегчением. Ни один человеческий разум не может вместить в себя то, что было на той войне».
Но это не про Дегена, который и не думал сдаваться под тяжестью невзгод и обстоятельств, и не дожил он всего месяц до 92 лет. Более того, о нём с полным основанием можно сказать, что умер он преждевременно. А разум его вместил и правильные сделал выводы не только о том, что было на той войне, но и не менее страшное – после войны.
И не в могиле он искал облегчения, а в жизни, до краёв наполненной увлекательной работой, в окружении любимых им людей.
Знают ли те, которые пишут о ветеранах, что, помимо погибших, о числе которых до сих пор идут споры, 46 миллионов 250 тысяч вернулись домой ранеными. 775 тысяч с разбитыми черепами; 155 тысяч одноглазыми; 54 тысячи слепыми; 501342 тысяч с изуродованными лицами; 157565 тысяч с кривыми шеями; 444046 тысяч с разорванными животами; 143241 тысяч с поврежденными позвоночниками; 630259 тысяч с ранениями в области таза. 28648 тысяч с оторванными половыми органами; 3 миллиона 147 тысяч однорукими; 1 миллион 10 тысяч безрукими; 3 миллиона 255 тысяч одноногими; 1 миллион 121 тысяча безногими; 418905 тысяч с частично оторванными руками и ногами; 85942 тысяч безрукими и безногими (т.н. «самовары).
Как радовались все, и даже эти «осколки» войны, сообщению о победе в ночь с 8-го на 9-е мая 1945 года. А утром насупило тяжелое похмелье: они, оставшиеся в живых, — тяжёлые инвалиды. У многих погибли родные и близкие, им некуда было деваться. То было чёрное утро похмелья, плач по бесчисленным жертвам, плач по искалеченной юности. Можно ли было считать это праздником?
Деген за прошедший после войны год совершил ещё один подвиг — сдал экстерном за 10-й класс и стал студентом мединститута, о котором мечтал. И в этот непразднуемый праздник, сменив орденские планки на тщательно вычищенные ордена и медали, радостно и смущённо принимал поздравления своих однокурсников. Но таких из огромного числа инвалидов, которые нашли в себе силы стать достойными людьми, оказалось немного.
К тому же, ещё и «родное» государство вместо оказания им помощи постаралось убрать их с глаз долой. Пусть не всех, но значительную часть из них можно было бы вернуть к нормальной жизни, обеспечив протезами. Но не заваливать же промышленность изготовлением миллионов протезов?
Забота о людях, о конкретном человеке была уделом пропагандистов. Перед промышленностью же была поставлена задача скорейшего создания ракетно-ядерного щита. В результате эти люди спивались и гибли. Гибли даже вернувшиеся без тяжелых увечий, но с моральными травмами.
Вот, например, ровесник Иона, Григорий Булатов, который лично установил первый флаг над рейхстагом. Его не признали героем. Эта несправедливость разрушила жизнь Булатова, он спился, а потом повесился в возрасте 47 лет.
Но не таков был Ион. Его пытались уничтожить на войне, дважды хоронили. В 1944 году на памятнике, установленном на могиле, в которой захоронили останки членов его экипажа, выгравировали и его фамилию. В 1945 году под заключением о несовместимости полученных им травм с жизнью поставил свою подпись главный хирург Красной армии академик Бурденко. Он, можно сказать, без последствий пережил и нанесенную ему обиду – дважды представление о присвоении ему звания ГСС отклоняли по причине его национального происхождения.
Дегена невозможно понять без войны. Он сам написал об этом:
«Я весь набальзамирован войною.//Насквозь пропитан. //Прочно. //Навсегда…».
Он много писал и рассказывал о своей фронтовой жизни.
Во время войны родилась, так называемая, «окопная поэзия». Дегена с полным правом можно считать одним из её лучших представителей. Его стихотворение
«Мой товарищ, в смертельной агонии// Не зови понапрасну друзей.// Дай-ка лучше согрею ладони я// Над дымящейся кровью твоей.// Ты не плачь, не стони, ты не маленький,// Ты не ранен, ты просто убит.// Дай на память сниму с тебя валенки.// Нам ещё наступать предстоит»
-признано лучшим стихотворением ВОВ.
Евтушенко назвал это стихотворение самым гениальным, из написанных о войне. Автор
«Разрезал острее автогена,//Всё то, что называется войной//Треклятой, грязной, кровной и родной».
Михаил Веллер сказал:
Ион Лазаревич, Вы написали одно из лучших стихотворений о войне. В этих замечательных, трагических и страшных восьми строчках, по мнению многих настоящих фронтовиков-окопников, и заключена вся жестокая правда о войне.
Были на фронте состоявшиеся поэты года рождения начала прошлого века, были начинающие, — ровесники советской власти, но уже известные, имевшие свои публикации, а были и такие, как Ион Деген, стихи которых распространялись «из уст в уста». И вот он, в ту пору «железобетонный» коммунист, был обвинен летом 1945 года в Доме литераторов в Москве в сочинительстве антисоветских стихов. После этого Ион дал зарок никогда не иметь дела с литературным генералитетом.
В его стихах, действительно, не проглядывались ни пафос, ни ура-патриотизм. У него получались грустные стихи о войне, в которых было то, что он пытался скрыть от всех: кровь, грязь, и страх. В стихах он обнажался, как ребенок. В бывшем Советском Союзе его не издавали, а в Израиле поколению его внуков, не владеющему русским языком, доступна лишь одна его книга, переведенная на иврит, — «Набальзамированный войной».
Всё поколение Иона с детского садика было воспитано в духе милитаризма. Военные игры, военные песни, военные кинофильмы. Героизм и победы завораживали мальчишек, подобных Иону. Над ними довлел культ самопожертвования во имя Родины. Им хотелось, чтобы война началась именно тогда, когда и они смогли бы принять в ней участие. Поэтому, когда началась война, Ион был убежден, что его место на фронте, и в 16 лет он стал командиром взвода добровольцев в истребительном батальоне.
Спустя много лет, уже в Израиле Ион вспоминал разговор накануне войны со своим другом Шулимом Даином, и теперь он удивлялся, откуда у 18-летнего друга было такое пророческое ясновидение?
Шулим говорил, что в смертельной схватке сцепились два фашистских чудовища, что это ужасная война, не наша война, но, возможно, именно она принесет прозрение евреям, даже таким глупым, как Ион, и поможет восстановить Исраэль, что в какой-то мере делает ее нашей. Поэтому, когда его призовут, он пойдет на войну, но не добровольно. Иона возмутили эти антисоветские речи в устах своего друга, и разговор их тогда закончился ссорой.
Уже во время войны ему приходилось слышать, что он хороший парень, хоть и еврей. И ратные подвиги его постоянно стремились преуменьшить, а воинскими наградами его удостаивали лишь потому, что подвиги его были настолько дерзкими, что о них говорили в бригаде, и совсем замолчать их было невозможно. Однако достоинство этих наград всегда занижали.
И после войны в течение 32 лет его пытались морально раздавить в самой антисемитской республике бывшего СССР – Украине. Но он не спился и не разрушился, продолжал воевать за право стать врачом, ученым, исследователем. Преодолевая не отпускавшую его ни на день физическую боль, он не позволял себе отступить в борьбе с антисемитами, пытавшимися ему ставить «палки в колеса». Всё
это лишь распаляло его фронду. Конечно, во многом спасал его талант врача, хирурга-виртуоза, которым пользовались все, включая и, даже в первую очередь, власть предержащих.
Май 2018
Новая книга Марка Аврутина. По вопросу заказа обращаться по E-mail: redaktion@cdialog.org
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
Замечательная статья! Спасибо, дорогой Марк.
Нисколько не умаляя заслуг этого великого солдата и поэта,не могу не напомнить, что тема валенок, снятых с убитого товарища была с разных сторон рассмотрена еще Э.М.Ремарком в «На западном фронте без перемен». Читал он этот роман или нет в свои юношеские годы — загадка…
Стих написан примерно в 1943 году, когда о Э.М. Ремарке едва ли слышали в совке.
Думаю, это «загадка» — только для IGOR SMOLYAKOV.
Причем здесь Ремарк, если повторное использование обуви убитых солдат и офицеров предписывалось соответствующими документами. В этом и состоял ужас и варварство той войны. Деген — мальчишка из маленького приграничного городка, в котором, возможно, и библиотеки — то в 30-е гг. не было. Он о Маяковском узнал из случайно подобранного в Беслане в 1942 году томика стихов. Маяковского ведь «проходили» в 10-м классе, а Деген ушел на фронт тут после окончания 9-го. А Вы о Ремарке… Деген писал не книгам, писал лишь о том, что сам видел, с чем и с кем сталкивался. Да и не писал, а чаще записывал, слыша голос Оттуда.
Один литературовед пытался проводить параллели между Дегеном и другим поэтом, обнаруживая якобы сходство. Представьте себе Дегена в танке, читающего чужие стихи и заимствующего их. К тому же танк входил в состав фактически подразделения смертников — бригада прорыва, а он был ещё и командиром взвода боевой разведки, т.е. его танки призваны были вызывать огонь на себя. И вот в таких условиях кто-то изучает творчество «коллег» по перу. Он и потом до конца жизни не считал себя их коллегой — у него была другая специальность, в которой он очень преуспел.
И мой покойный отец был немногословным, когда я его расспрашивал о войне. Больше узнал перебирая его бумаги после смерти. О пребывании в госпиталях. Начинал войну командиром пулеметного расчета, был отправлен в запас лейтенантом в период дела врачей. Уже в Израиле нас нашла супружеская пара врачей, служивших тогда с отцом.