«Трансвааль, страна моя,
ты вся горишь в огне…»
Популярная песня времён англо-бурской войны
Помню в шестом, что ли, классе, когда читал Луи Буссенара про англо-бурскую войну и, конечно же, был на стороне отважных буров, представлял их себе такой особой породой людей — помесью суровых исландских китобоев с голландскими шкиперами из советских фильмов. Потом, до самого отъезда из СССР, вообще сомневался в их существовании. Как, впрочем, и в существовании всего остального заграничного мира, обитавшего, возможно, исключительно в моём воображении. Ну, как Атлантида, гриновский Зурбаган или там анекдотический Гондурас. В общем, могу теперь сказать, что они существуют, и действительно такие — помесь голландских шкиперов с исландскими китобоями. Самая чистая североевропейская порода. Здоровенные красавцы — несколько веков естественного отбора на фоне здорового климата и хорошего питания.
И ещё — зулусы, конечно. Тоже существуют. Но те, правда, как раз изменились — с копьями не бегают, теперь при власти. Есть даже в хороших очках и костюмах.
В общем, Дон был такой. Дон — наш южноафриканский гид. Ах, какое это было путешествие! Мы ездили небольшой израильской группой с групповодом, отвязанной израильтянкой, и местным сопровождающим — суровым и немногословным рейнджером — африканером. Так они себя называют, местное белое население, буры.
Лет 20 назад он был снайпером в родезийской армии. Ранчо, чёрные слуги, жена красавица и маленькая дочка в цветущей богатой стране. Потом власть демократическим путём перешла к чёрному большинству, и началось. Вернулся однажды из армии домой и нашёл жену и дочку зарезанными. Бросил службу, крепко запил, чтобы не сойти с ума. Начал стремительно опускаться. Через год из соседней Южной Африки приехал брат и сказал: «Ты едешь со мной в Йоханнесбург и начинаешь новую жизнь или останешься здесь и сдохнешь, как собака». Уехал с братом. Теперь снова женился, снова родил дочь. Но за все две недели путешествия не улыбнулся ни разу.
Его обязанностью было нас оберегать. Он и оберегал. Мгновенно вычислял карманников и технично оттеснял их от группы. В общем, за всю поездку не случилось ничего криминального. И при внушительном росте он ухитрялся быть незаметным. Потом уже, в сафари, было интересно наблюдать за его походкой и повадками следопыта. Иногда вдруг присаживался на корточки, что-то разглядывая на земле, а рука при этом непроизвольно уходила в сторону, как бы опираясь на приклад невидимой винтовки. Так было, когда со стороны недалёкой границы с Мозамбиком услышали выстрелы браконьеров.
Про дневное сафари все знают (вообще, после Хемингуэя писать об этом просто невежливо). Ну, или, по крайней мере, все себе представляют слонов и важных жирафов, ленивых львов и наглых обезьян. Интеракции со зверьём, в общем-то, немного, хотя до слона можно доплюнуть, а до львицы, спокойно идущей мимо джипа, можно дотянуться рукой — если, конечно, она у тебя лишняя. Для справки скажу, что львы не нападают только потому, что видят тебя и джип как одно большое, больше их самих, целое. Но не дай Б-г из джипа при них выйти. Вот, например, когда мы наблюдали за отдыхающим семейством львов, метров с сорока, у одного из наших упала на землю переброшенная через борт открытого джипа ветровка. Он хотел выйти — всего-то на секунду — подобрать курточку, но чёрный водила истерически заверещал, и чтобы всё-таки поднять с земли имущество, наш водила по связи вызвал ещё два джипа, и они, подъехав, встали так, что образовали собой закрытый треугольник, в центре которого оказалась несчастная курточка. И вот только тогда он решился открыть дверцу машины.
Хотя, пожалуй, был один потрясающий момент слияния, когда на одной тропинке в саванне слева от нашего джипа, совсем рядом, увидели огромного орла, только что поймавшего молодого трёхметрового питона (baby python snake). Орёл прижал его лапами к земле и яростно рвал клювом мясо из середины, а питон ещё извивался и бил хвостом. Мы остановились, тогда орёл попытался взлететь, задевая кусты и держа добычу в когтях, но питон был так велик, что это удалось только с пятой, кажется, попытки, и он тяжело и низко полетел в сторону солнца. А в это самое время с другой стороны тропинки, справа, огромный чёрный слон, тряся головой, сосредоточенно ломал толстенное дерево, и оно угрожающе трещало. Но от этого не было особо страшно, потому, что Дон объяснил мне, что слоны никогда не нападают вот так сразу. У них, слонов, это целая церемония. Сначала они поворачиваются к тебе, трубят и раздувают уши — это, чтобы казаться ещё больше. Потом бьют копытом о землю, поднимая пыль, затем делают несколько торопливых шагов в твою сторону, как бы атакуя, но тут же пятятся, и так пару раз. И только после этого прижимают уши и уже молча бегут на тебя. Вот тогда наверняка всё — поздно пить боржоми. Догонит.
Но это днём. Ночью всё по-другому. Ночью темно. Но сначала вечер. Неистовый закат. Как пожар в саванне. И ты не в состоянии замечать ничего кроме этого апокалиптического заката и чёрных силуэтов зонтичных акаций на фоне расплавленного червонного золота высокого африканского неба. А потом, как занавес в театре, на саванну опускаются сумерки. И в этом странном безмолвии к развесистому дереву перед нашей машиной прилетела большая стая каких-то солидных сине-белых птиц. В полной тишине они опустились на землю, а затем одна за другой через абсолютно одинаковые интервалы времени стали взлетать и усаживаться на ветки в строгом порядке, как диковинные ноты. Через несколько минут, точно к наступлению полной темноты, они все в молчании расселись на ветках, и всё исчезло в африканской ночи.
Дальше мы медленно ехали по ночной саванне. Дон сунул руку под сиденье, достал прожектор и дал его мне. Так и ехали — джип наощупь пробирался вперёд, а я светил вбок, сканируя ночь. Прожектор выхватывал из темноты какие-то кусты, тёмные деревья, и вдруг — глаза. Огромные, горящие, как фонари, совсем близко, и ещё, и ещё. Вы видели ночью глаза кошки в свете ваших фар? А теперь вообразите стадо буффало или одинокого носорога. Или вышедших из воды гиппопотамов, с глазами, как блюдца…
В общем, не умею я это описать, увидеть нужно.
В аэропорт в Йоханнесбург выезжали утром прямо из заповедника Шеншенгени. К завтраку Дон вышел важным и преисполненным всяких чувств. Он нарядился в одежду своего клана — по отцу-шотландцу он принадлежал к Макэвенам. Гидесса-израильтянка, много лет прожившая в Претории и хорошо его знавшая, сказала, что это знак уважения. При всей своей суровости он сентиментален. Привязался к нам, значит.
P.S. И всё-таки, нет ничего грациознее бегущего жирафа. Если только небольшое стадо жирафов. И нет ничего величественнее стада слонов, на закате входящих в Замбези на водопой.
18.1.2018
Михаил ЦОЙРЕФ, Израиль
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
