Когда в ноябре 2014 года мы с братом приехали к Дегену, дверь нам открыл незнакомый мне мужчина. Как потом выяснилось, это был муж младшей сестры жены Иона Лазаревича, Люси. Потом с трудом вышел из своей комнаты Ион. Даже на любительской фотографии хорошо видна его сильно отёкшая и посиневшая нога (запомните – это было в ноябре).
Мне уже приходилось сталкиваться с ситуацией, когда распадались очень дружные семьи, и члены семьи уезжали в разные страны. Но у Дегена всегда всё происходило не совсем обычно. Из Украины они уезжали вместе с тёщей, а потом их пути разошлись: тёща в весьма преклонном возрасте одна поехала в Америку к младшей дочери, а Ион с женой и с сыном – в Израиль.
Однажды Деген спросил свояка
— Саша, почему ты выбрал Америку?
— Ты меня сделал антисоветчиком, но не сионистом.
Сам Деген не считал себя ни диссидентом, ни сионистом, а вот его тёща, действительно, была сионисткой в далёкие 20-е годы прошлого века, за что претерпела от ГПУ. Однако узнал об этом Ион уже после её смерти от подруги, которой удалось уехать в Палестину ещё в 1924 году.
Последний раз Ион видел тёщу, когда у неё уже начался Альцгеймер. Она узнавала близких лишь в короткие минуты просветления. В тот раз она не только узнала Иона и свою дочь, но и заговорила вдруг на иврите, а потом ещё и прекрасно спела «Хатикву». Люся была просто ошарашена.
— Мама, ты знаешь иврит?
— Забыла.
***
О том, что ему предстояло в декабре, Ион нам тогда не рассказал. В Москве в Кремлевском Дворце Съездов ежегодно накануне Хануки Федерация Еврейских Общин России (ФЕОР) устраивает вручение премии «Скрипач на крыше» за выдающийся вклад в области культуры и общественной деятельности.
В 2014 году в номинации «человек-легенда» премия была вручена Дегену. То есть, за месяц с небольшим ему необходимо было восстановиться настолько, чтобы совершить поездку в Москву и выступить с ответным словом со сцены Кремлевского дворца. И Деген успешно справился с этой задачей.
***
Ион рассказывал, что ощущал свое еврейство инстинктивно, не имея о нем никакого представления. Ощущал антисемитское выталкивание из окружающей среды, хотя абсолютно ничем не отличался от большинства окружавших его людей, и в первую очередь – своим мировоззрением. Впоследствии это стало причиной его фронды: чем больше его ущемляли как еврея, тем громче он гордился своим еврейством.
При том, что Ион родился и до шестнадцати лет прожил в городке, в котором половину населения, если не больше, составляли евреи, он до восемнадцатилетнего возраста даже не слышал слова талмуд. Хотя примерно до восьми лет при всякой оказии умудрялся заскочить в синагогу, которая находилась недалеко от его дома.
Ему очень нравилось пение кантора. Но однажды кто-то донёс в партийную организацию больницы, где работала его мама, что видели её сына в синагоге. Неизвестно, наказала ли партийная организация маму, но Ион всю жизнь помнил, как мама наказала его. Она безжалостно била его и при каждом ударе приговаривала: «Я тебе покажу синагогу».
Вскоре закрыли синагогу, превратив её в какой-то склад. Единственным словом, которое тогда Ион вынес из синагоги, было красивое слово Адонай, но значение его он узнал много-много лет спустя. А слова Талмуд в синагоге он не услышал.
Тем не менее, спустя много десятков лет, когда Деген уже жил в Израиле и его командировали в Лондон на годовое поминовение воинов, погибших в боях с нацизмом, в синагоге, расположенной в Гендоне, богатом районе на северо-западе Лондона, где проживают многие состоятельные евреи, раввин назвал его талмудистом.
И это вовсе не потому, что к тому времени он года полтора посещал лекции раввина Зильбермана в Бней-Браке, лекции для врачей по теме: врачевание и Галаха – сборник еврейских законов из Торы и из Талмуда.
В одну из суббот Иона с женой пригласили на кидуш, устроенный в его честь. Ещё в Израиле ему велели взять пиджак с орденами и медалями. Пригласившие Дегена в синагогу попросили надеть этот пиджак. Но, сняв куртку, он быстро накинул талит, и весь иконостас оказался скрытым. Молодой раввин рассказал о Дегене публике такие подробности его военной биографии, о которых он никогда никому не рассказывал. Только спустя много лет Ион понял, что все эти подробности были получены в архиве Советской армии в подмосковном Подольске.Столовая при синагоге в Гендоне
Потом его предупредили, что после молебна будет кидуш. Когда закончилась служба, Ион сложил талит и надел куртку. В красивом двухэтажном общинном здании вдоль всего зала на втором этаже был накрыт стол длиной примерно двадцать метров.
Деген с женой остановился между входом и торцом стола. Раввин снял с него куртку и пошёл к противоположному торцу стола.
– Ты должен ответить, – сказала ему жена.
– О чём ты говоришь! Я не представляю себе, что мог бы сказать даже по-русски!
И тут раввин пригласил его к себе. Вероятно, по пути к дальнему торцу стола что-то щёлкнуло в его мозгу-инструменте, и кто-то, не он, заговорил.
– Уважаемые дамы и господа! Подозреваю, что среди присутствующих немало людей, которые посещают эту синагогу не чаще двух раз в году. На Йом кипур и на годичное поминовение. Действительно, зачем неверующим посещать какую-то синагогу? А как можно верить всем этим сказкам про чудеса?
Если когда-то были чудеса, почему их нет сейчас? А кто вам сказал, что сейчас нет чудес? Разве это не чудо, что бывший офицер Красной армии, бывший коммунист, сейчас с кипой на голове выступает в синагоге в Лондоне как представитель Израиля? Разве это не чудо?
Затем он очень кратко сказал о нынешнем положении Израиля и о том, как необходима ему моральная поддержка евреев. А в завершение сказал, что верит в приход Мессии, время прихода которого в значительной мере зависит от поведения и солидарности евреев.
Даже жена, его самый строгий критик, не поскупилась на комплимент:
– Это, пожалуй, самое лучшее твоё выступление.
Раввин, крепко пожимая его руку, улыбнувшись, сказал:
– А вы оказывается талмудист.
Однажды Дегена пригласил его друг доктор Захар Коган на брит-мила, на обрезание своего младшего внука. Впервые в жизни он присутствовал на таком торжестве. Ион даже представить себе не мог, что по такому поводу устраивается столь роскошный банкет. А количество гостей явно превышало трех сотен.
Когда торжество уже было в полном разгаре, в зал вошел доктор Марк Тверской и подошел к столику, за которым сидел Деген. Он поднял бокал и, попросив у присутствующих минуту внимания, начал:
— Главный хирург Киевского горздравотдела приказал мне обеспечить наркоз во время операции, которую будет делать доктор Деген. Больной из Москвы. Сын большого военачальника. У меня поджилки тряслись. Не из-за больного.
Я был наслышан, что доктор Деген — страшный человек, инвалид Отечественной войны, что любое начальство он может послать куда угодно, так как у него в мозгу осколок, что он установил у себя армейскую дисциплину, что он даже может ударить своей увесистой палкой.
И вот операция. Я еще не видел в операционной такой спокойной обстановки, такой атмосферы всеобщего уважения, такой доброжелательности. После операции доктор Деген пригласил меня к себе пообедать. Супруга Иона Лазаревича накормила нас чудесным обедом.
Во время беседы, когда Ион Лазаревич чрезмерно восхищался моим наркозом, я сказал, что, в отличие от него, у меня нет будущего. Доктор Деген возразил мне, сказав, что будущее мое в Израиле. Вот когда я понял, что у него действительно в мозгу осколок. В то время не побояться сказать такое человеку, которого видишь впервые? Да и вообще, кто тогда слышал что-нибудь об Израиле?
Более трех лет я уже в Израиле. Счастливых лет. И вот сейчас на этом замечательном торжестве впервые в Израиле я встретил Иона Лазаревича, моего благодетеля, человека, который подал мне мысль о моем будущем. Я произношу тост за его здоровье!
Дегену было очень приятно, что он тогда не ошибся, увидев будущее доктора Марка Тверского в Израиле.
***
Деген был хорошо знаком с персидской, латиноамериканской, турецкой, филиппинской и даже японской поэзией, не говоря уже о русской поэзии. Стихи немецких, испанских, итальянских, английских, французских поэтов он не только читал, но и сопоставлял переводы, сделанные разными авторами. Поэтому с полным правом Ион считал себя знатоком мировой поэзии. И вдруг он обнаружил, что даже понятия не имеет о существовании еврейской поэзии.
Как-то вытащив том Горького, он случайно наткнулся на статью о каком-то еврейском поэте Хаиме Бялике, поэма которого «Сказание о погроме» признана одной из вершин мировой поэзии. Вскоре ему удалось через благодарную пациентку достать книгу стихов Бялика в переводах знаменитых русских поэтов серебряного века: Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Фёдора Сологуба. Однако переводчиком большинства стихов, в том числе и поэмы «Сказание о погроме», был какой-то Вл. Жаботинский. Эту фамилию он услышал впервые.
С тех пор с именем Жаботинского в жизни Иона было связано всё положительное.
Как-то в первый год работы в Израиле у него появился пожилой пациент. Дегена удивил его тяжёлый русский акцент и одновременно рафинированный литературный иврит. Он спросил, давно ли тот живет в Израиле?
— Всего шестьдесят лет.
Выяснилось, что господин Бен Ари был секретарём Жаботинского. Он с придыханием произносил «Владимир Евгеньевич», и глаза его озарялись молодым блеском. Бен Ари рассказал, что в 1940 году, когда в Нью-Йорке умер Жаботинский, у Владимира Евгеньевича было пять долларов.
З. Жаботинский (1880-1940)
«Богатством этого редчайшего из людей, — сказал Бен Ари, — всегда была его гениальность, его исключительная интеллигентность и пророческий дар.
А ещё, знаете, мне трудно это произнести, но есть какая-то высшая целесообразность в том, что он умер так рано и не стал создателем еврейского государства. Этот смелый, этот отважный человек не сумел бы бросить на смерть десятки, сотни евреев, как это сделал Бен Гурион. Владимир Евгеньевич был очень человечным».
Так, спустя более сорока лет после того дня, когда Деген случайно (случайно ли?), благодаря Горькому и Бялику, впервые услышал о Вл. Жаботинском, он встретился с человеком, хорошо знавшим его. И если для Горького пророком Исайей стал Бялик, то для Дегена — Зеэв Жаботинский.
***
Ещё задолго до выезда Ион потерял интерес к стране, за которую пошел воевать в шестнадцать лет, обильно пролил за неё кровь, а своими работами принес ей немалый капитал. Он уже ощущал себя евреем и гражданином Израиля, считая, что еврей принадлежит Земле Израиля, а Земля Израиля принадлежит еврею.
Существование левых на земле Израиля он считал наказанием за грехи евреев. Он говорил, что
«даже расширенный консилиум самых выдающихся медиков, отчаявшись, не придумав ничего другого, поставит при оценке израильской действительности диагноз шизофрения».
Благополучие и устройство новых репатриантов находилось в руках невежественных чиновников, по протекции усаженных в свои кресла мелкими функционерами-социалистами. Но и потом, когда социалисты на выборах потерпели крах, непотопляемые чиновники оставались на своих местах, защищаемые статусом постоянства.
Всякие формальности не имеют значения, поскольку их утверждение зависит от руководства. Например, больница принадлежит Общей больничной кассе («Клалит»), которая является собственностью Израильских профсоюзов («Гистадруту»), которые фактически принадлежат Рабочей партии («Авода»). Деген возмущался, почему правящая партия даже не пыталась разрушить эту нелепую с логической точки зрения систему.
Израиль единственная в мире страна, в которой профсоюзы были владельцами самых больших предприятий, концернов, трестов, банков, Больничной кассы, то есть – эксплуататорами тех самых трудящихся, которых они должны были бы по своему статусу защищать. В руках профсоюзов оказалась большая часть экономики Израиля. Это была суверенная держава в стране. Нужны ли там всякие официальные конкурсы, если надо назначить своего человека?
Многие левые ненавидели всех репатриантов из Советского Союза, видя в них предателей, отвратительных беженцев из социализма, которые променяли социалистическую страну на Израиль.
Однажды Дегена с женой пригласила богатая владелица картинной галереи, жена известного архитектора. В роскошном салоне огромной квартиры в северном Тель-Авиве собралась интересная публика, преимущественно профессора-гуманитарии тель-авивского университета. Всё было замечательно, пока беседа шла о литературе и искусстве.
Но тут профессор, зав. кафедрой ивритской литературы, затеял разговор о социализме. Его поддержал профессор-социолог. Деген возражал, преодолевая стеснение из-за своего недостаточного иврита. Хозяйка дома спорила очень эмоционально. Обстановка постепенно накалялась.
В конце концов, Деген спросил, почему бы им, таким убеждённым социалистам, ратующим за равенство, не уравняться с бедняками, живущими в кварталах бедноты? Почему не сменить дорогой коньяк, которым нас угощают, дорогое виски, которое пьёт уважаемый профессор-социолог, на более дешёвые напитки, с тем, чтобы за отданную беднякам разницу в стоимости те тоже могли купить напитки? Почему бы милой хозяйке не сменить свою огромную квартиру, явно великоватую для двух человек, на более скромную, а за оставшиеся деньги купить несколько квартир для бездомных? Больше социалисты их не приглашали.
Среди университетских профессоров, особенно, гуманитариев, много «Еки-поц», немецких евреев. Именно среди них почему-то самые злобные враги Израиля, так называемые, «правозащитники», которым даже врачу-ортопеду очень хотелось переломать руки.
Деген пытался понять, что это – элементарная глупость, или диверсия против своей страны? Может быть, даже оплаченная диверсия. Тем более, что некоторые источники оплаты уже назывались. Но ведь в стране, которая находится в состоянии войны, диверсанты подлежат суду военного трибунала со всеми вытекающими последствиями. До него не доходило, почему воюющая страна не предпринимает карательных мер к диверсантам, находящимся на содержании противника?
Когда Деген говорил своим новым знакомым об агрессивности арабов, которые, поблагодарив за помощь, воспользовавшись ею, не остановятся перед тем, чтобы зарезать того, кто им эту помощь оказал, ему говорили, что он всё ещё пропитан советским империалистическим мировоззрением. Евреи не имеют права властвовать над арабами, живущими на захваченных территориях.
Деген возражал, утверждая, что эти территории являются не захваченными, а освобождёнными в результате арабской агрессии.
Деген быстро понял, пока относишься к арабам по-человечески, они думают, что ты фраер. А если дашь ему лопатой по спине, они понимают, на чьей стороне сила. Как относился Деген к террористам, можно предположить из этих строчек его стихотворения «Все у меня не по уставу»:
…Не забавляемся плененьем — Убитый враг — оно верней.
Поэтому, когда друзья порекомендовали ему проголосовать за крайне левую партию, он ответил им, что они ведь ничем не отличаются от бывших советских партайгеноссе. Ты просто ещё не разобрался в израильской действительности, — возразили ему, — они типичные западные либералы. Именно они могут разрубить гордиев узел наших внутренних и внешних противоречий.
Друг упорно продолжал агитацию. Деген отмалчивался до самого дня выборов и проголосовал за правых, и был рад, что именно они пришли к власти. Странно, несмотря на доходившие до криков споры, когда дело касалось вопросов политики, сердечная дружба семьями продолжалась.
Деген был убежден в том, что гнилые либералы — причина всех несчастий Израиля. Единственное, чего он не мог понять, как его друг, блестящий диагност, распознающий заболевание по микросимптомам, не в состоянии по самым очевидным признакам поставить диагноз убийственной для Израиля политике.
Деген считал, что под прикрытием «Ликуда» нечистоплотные людишки, не имея ни малейшего представления о ревизионизме и основателе движения «Бейтар», делают карьеру, которая губит Израиль.
***
Провожая нас до стоянки Саша, свояк Дегена, пригласил в Сиэтл, обещая показать город и окрестности с борта своего самолета.
Ион рассказал, что Саша не только талантливый инженер-электронщик, но и пилот-любитель. Он получил огромное удовольствие, когда Саша показывал ему красоты северо-запада Америки с борта пилотируемого им самолёта «Сesna». В Израиле Саше тоже захотелось полетать. Он решил взять самолёт напрокат.
Но оказалось, что его права в Израиле не признают. Надо иметь права не только на визуальные, но и на инструментальные полёты. И Саша, уже далеко не юноша, сдал нелёгкий экзамен и получил права, немало удивив экзаменаторов.
Трудно передать, что я испытал, рассказывал Деген, когда Саша полетел со мной из Тель-Авива в Иерусалим, совершил три круга над Храмовой горой (ни одному полицейскому не удалось запретить мне даже помолиться над нашей святыней!).
Потом он продолжил полёт до Рош Пина над Кинеретом, над Тверией, над красотами Северной Галилеи. Оттуда мы вернулись в Тель-Авив. Я много раз ехал по этому пути — через Афулу, Назарет, Хедеру, Нетанию, Герцлию. Но, только увидев эти места с высоты, безусловно, убедился в том, что под тобой Священная Земля.
И тогда я подумал – продолжил Деген — моя маленькая красивая страна! Почему ты так многотерпима?
Почему ты без разбора принимаешь всякое дерьмо на том основании, что все евреи имеют право вернуться в свой дом?
Почему ты не закрываешь двери перед недостойными?
Маленький мой Израиль! Как много своего собственного дерьма ты вмещаешь! Зачем же тебе еще привозное?
Американцы в Риме, прежде, чем впустить в свою обетованную Америку проезжающих мимо Израиля евреев, заглядывают им в зубы и в задний проход. И евреи раболепно ржут, перебирают копытами и помахивают хвостами. Так, может быть, и в Вене стоит проверить, кто направляется в нашу страну? Нет, я не потомок рабовладельцев. Я против осмотра зубов.
Но таких, как прокурорша, еврейка, которая в Львовском оркестре травли евреев играла первую скрипку, я бы в Израиль не впускал.
Но прошло семь лет и эта прокурорша, шельмовавшая сиониста Дубнова и прочих «недостойных» евреев, прикатила в Израиль, на свою, как она говорила,
историческую родину. И доит эту родину, потому что ничего не способна ей
Марк Аврутин
– Уважаемые дамы и господа! Подозреваю, что среди присутствующих немало людей, которые посещают эту синагогу не чаще двух раз в году. На Йом кипур и на годичное поминовение. Действительно, зачем неверующим посещать какую-то синагогу? А как можно верить всем этим сказкам про чудеса?
«даже расширенный консилиум самых выдающихся медиков, отчаявшись, не придумав ничего другого, поставит при оценке израильской действительности диагноз шизофрения».
Замечательно! Спасибо Марку Аврутину!
Спасибо, Марк! Очень хорошо.